Наши забавники. Юмористические рассказы

Николай Лейкин, 1879

Отмечаемые сатириком-классиком конца XIX – начала XX века Николаем Александровичем Лейкиным людские пороки, добродетели и причуды ничуть не изменились со временем, хотя с тех пор и минуло уже более ста лет. Многие типажи, поднимаемые в его творчестве, все так же актуальны сейчас, как и тогда: раздражающая публика в местах культурного досуга, специфическая публика, откликающаяся на объявления, любители давать непрошеные советы, оказывающие назойливое внимание посторонние, ревнивцы, хвастуны и пьяницы. Тут же и животрепещущая тема эпидемий и способов людей справляться не только с заболеваниями, но и с массовой паникой. Кроме созвучных с современными отражаются в текстах и другие темы, за счет интересных бытовых деталей дающие яркое, живое представление об ушедшей эпохе.

Перед отъездом с дачи

Темный августовский вечер. Около одной из дач, на помосте, перекинутом через канавку, собралась прислуга. Время от времени вспыхивает красный огонек папиросы и освещает мужские и женские лица. Кучер заиграл на гармонии и запел:

Ходи руки, ходи ноги,

Баба пляшет на дороге,

Платочком вертит!

— Ну, завели канитель! Только тоску наводите. Уж ежели тальянской музыки не знаете, то лучше бросить! — замечает горничная.

Кучер обижается и умолкает.

— А вот я у мамзели на фортупьяне для вас учиться начну, — говорит он. — Вишь какая новгородская тальянка выискалась!

— Да полноте вам! Бросьте! — останавливает лакей. — Вы когда в город-то оглобли поворачиваете? — спрашивает он.

— А пес его знает! Еще вчера три куля овса к нам привезли. Долги его уж очень забодали. Теперича в мясной на книжку, в зеленной на книжку, а разносчики так-так поутру у калитки его и караулят. Словно кошки мясника, прости господи.

— Поди, и конюшне-то вам теперь страшно спать? Домовые тревожат? — спрашивает кухарка.

— Домовые что! Домовой у меня ласковый, потому кони ему наши ко двору пришлись. Теперича я спать лягу, а он мне спину чешет, в голове ищет, — рассказывает кучер. — А вот ужо холода начнутся, так цыганский пот пробирать станет. Без сороковки и не ложись.

— Все-таки страшно. Я бы и ласкового домового пужалась, — ежится кухарка. — Говорят, вон в угловой пустой даче покойница по ночам ходить начала. То стулья двигает, то стол… и всю-то ночь. Дворник все двери мелом закрестил, да не помогает. А вчера что же? Приходит он поутру в дачу — глядь: папиросные окурки валяются и тюрюк из-под ягод со стебельками. Так он и обмер.

— Может, в крахмальных юбках и с кавалером под ручку покойницы-то ходят? — усомнился кучер. — Тоже бывает.

— Ах, какие вы невероятные! Тогда зачем же стон? Окромя того, она зубами щелкает и изо рта огонь…

— Ну, пошли-поехали! И охота вам, господа, о таких вещах к ночи!.. — заговорила компания и начала расходиться.

На помосте остались лакей и горничная.

— Это ведь в наш собственный огород насчет покойницы-то… Помните, мы там малину ели? — сказал лакей и подвинулся к горничной.

— Ах, оставьте, пожалуйста! — оттолкнула она его. — Ничего я не помню!

— За что такая жестокость чувств с вашей стороны?

— А за вашу воробьиную память. Вчера уверяли, что у вас насчет меня любовный кипяток в груди, а сегодня в табачной лавке спрашивали адрес у полковницкой портнихи и сулились к ней на кофей прийти. Вы думаете, я не знаю?

— Мало ли что спрашивал! Мой вздох всегда при вас и останется. С портнихой у меня одни разговорные куплеты, а вы для меня купидон и даже, может, еще хуже, потому вот я сейчас приду домой да фонтал слез и пущу из-за вас на подушку. Вы вот говорите: портниха; а у меня в головном засаде только одни вы и сидите. Вчера стал полоскать графин — трах! — и нет его! А все из-за вашей лютости.

— Подите! Вам поверить, так трех дней не проживешь! Вы и графин-то из-за портнихи разбили.

— Однако ведь я вам же подарил ликерное сердце, а не ей. Кроме того, и любовную записку со скоропалительными чувствами вам написал. Хотите завтра же вам дюжину носовых платков подарю? Портниха для меня — все равно что репа, а вы померанец!

— Пожалуйста, не подпускайте кислых слов!

— И вовсе даже не кислые, а ванель.

Пауза. Лакей остервенительно затягивается папироской.

— Послушайте, можно будет к вам в городе прийти? — спрашивает он.

— Нет, нельзя. У нас делов ступа непротолченная. Только по понедельникам, когда барыня в оперу уйдет, и отдыхаешь.

— Значит, мы так по понедельникам и потрафлять будем.

— Шведскому замку и поклонитесь, а потом и поворот от ворот.

— Наталья Спиридонова, зачем в наше сердце когти впущаете? Пора уж это зверство бросить.

— С крокодилом без зверства нельзя! — жеманится горничная.

— Я крокодил, а вы моя крокодильша. Подарите взглядом, удостойте улыбкой! Вот так-то лучше. Теперь позвольте в бламанже вас чмокнуть.

Горничная сдалась. Послышался поцелуй.

— Противный! И сколько в вас завсегда яду сидит, — шепчет она.

— Мой яд для вас не опасен.

Горничная стала уходить и начала прощаться.

— Когда же вы переезжаете? — спросил лакей.

— После дождичка в четверг.

— В таком разе в пятницу я буду оплакивать вашу одинокую калитку! За сим письмом потрудитесь получить наше адье с кисточкой, — закончил лакей и чмокнул свои пальцы.

Горничная загремела юбками и опрометью бросилась на двор.