Наши забавники. Юмористические рассказы

Николай Лейкин, 1879

Отмечаемые сатириком-классиком конца XIX – начала XX века Николаем Александровичем Лейкиным людские пороки, добродетели и причуды ничуть не изменились со временем, хотя с тех пор и минуло уже более ста лет. Многие типажи, поднимаемые в его творчестве, все так же актуальны сейчас, как и тогда: раздражающая публика в местах культурного досуга, специфическая публика, откликающаяся на объявления, любители давать непрошеные советы, оказывающие назойливое внимание посторонние, ревнивцы, хвастуны и пьяницы. Тут же и животрепещущая тема эпидемий и способов людей справляться не только с заболеваниями, но и с массовой паникой. Кроме созвучных с современными отражаются в текстах и другие темы, за счет интересных бытовых деталей дающие яркое, живое представление об ушедшей эпохе.

Наем гувернантки

Купец Куроглотов вызывал по газетам гувернантку, желающую занять у него место учительницы при детях. В конце объявления было прибавлено: «Обратиться в железные ряды, в лавку под № 00, а застать от 10 часов до 3 дня». Являлись молодые и старые гувернантки, русские, француженки и немки, но все не сходились в условиях.

В один прекрасный день к лавке подошла скромно одетая молодая девушка и робко остановилась на пороге.

— Скажите, пожалуйста… тут публиковали… но я, право, не знаю, здесь ли?.. — робко спросила она, озираясь по сторонам и видя перед собой ржавое железо, болты, чугунные печи.

— Вы гувернантка, видно, будете? Здесь, пожалуйте. Хозяин у вас в верхней лавке счеты сводит, — перебил ее молодец в грязном переднике, отвешивавший какому-то мужику заклепки. — Пожалуйте по лесенке! Только около бочек-то поосторожнее, потому тут у нас вареное масло — помада для платьев совсем не подходящая. Пожалуйте-с! Эй, Евстигнейка! Проводи барышню к хозяину! — крикнул он мальчишке.

Девушка поднялась наверх. Около конторки стоял пожилой купец с окладистой бородой и щелкал на счетах. Завидя девушку, он смерил ее взором и погладил бороду.

— В гувернантки наниматься пришли? — обратился он к ней с вопросом и, получив утвердительный ответ, прибавил: — Прошу покорно садиться.

Девушка села на деревянную лавку, сел и купец против нее на табуретку.

— Изволите ли видеть, в чем дело… — начал он. — Жили мы с супругой безобидно и выдали замуж двух своих дур так, без обтески, но теперь уж совсем времена не те, господа женихи требуют, чтоб и на фортупьяне, и по-французскому… Ну а у меня еще две махонькие дуры растут, так нельзя ли их отшлифовать как следует? Только, госпожа мамзель, так, как в господских домах… — прибавил он.

— С удовольствием-с, — отвечала девушка, еле удерживая улыбку. — Воспитывалась я в Екатерининском институте и два года уже занималась воспитанием детей.

— Нам бы хоть на Сенной воспитывались, а только чтоб все в порядке, как следовает, как у господ. Жить будете у нас, харчи хорошие, ешь до отвалу, у нас на это запрету нет; по постам рыба и грибы, баня тоже наша, потому с моей хозяйкой будете ходить. Вы девушка?

— Девица.

— Ну, вот и чудесно. Только ведь и девицы ноне разные бывают — в одно ухо вдень, в другое вынь. У нас прежде всего, чтоб юнкарей и писарей к себе не водить, потому дом у нас солидарный.

— Помилуйте, вы меня обижаете, — вспыхнула девушка и поднялась с места.

— Сиди, сиди! — остановил ее купец. — От слова ничего не сделается, а все лучше, как скажешь. Вот мы тоже щетины этой не любим. Мало ли, что иногда под хмельную руку скажешь, а ты хозяина уважь, нежели щетиниться, мы люди простые. Французский-то язык у вас в порядке? — задал он ей вопрос.

— По-французски я говорю свободно.

— Свободно! Иной и свободно, а настящей модели в нем нет. Вон я сынишку своего за железным товаром в Англю посылал: вернулся, говорит по-английски свободно, а на самом деле только хмельные слова. Ну-ка, поговори что-нибудь по-французски-то.

Девушка потупилась.

— Помилуйте, зачем же это? — заговорила она. — Ведь вы все равно по-французски не знаете. Я имею диплом…

— Диплом дипломом, а это само по себе. Что ж из этого, что я по-французски не знаю? Не знаю, а слушать-то все-таки могу. Ну, полно, госпожа мамзель, не стыдись, здесь в лавке никого нет, потешь, прочти что-нибудь…

— Я с удовольствием бы, но, право, не знаю, что вам… — начала сдаваться девушка.

— Да так, стих какой-нибудь, a нет — просто: шпилензи полька, се тре журавле…

— Нет, уж увольте меня от этого!

Купец кивнул головой.

— Ну вот, значит, из шершавых, со щетинкой, а так на местах жить нельзя, — сказал он. — Ну а как фортупьянная музыка? Нам чтобы и с музыкой.

— Игру на фортопиано я тоже могу преподавать… Я хорошо играю.

— На самоигральных фортупьянах или на настоящих?

— Зачем же на самоигральных…

— Ну, то-то… Опять же, чтоб и танцы танцевать, потому эта вся отеска в ваших руках будет: кадрель покажете, польку… лансе — одно слово, как графским детям.

— Это такие пустяки, что я тоже могу, — с улыбкой проговорила девушка.

— Ну, значит, и давай дело клеить! А как ваша цена?

— Вы мне дадите отдельную комнату и пятьсот рублей в год.

— Пятьсот рублей? Фю-фю! — просвистал купец. — Да у меня, сударыня, молодцы за триста рублей в год живут и спят вповалку, а они все-таки мужчины. Рубликов за двести?

— Нет, это мне не подходит. Прощайте!

Девушка поднялась с места и направилась к выходу.

— Постой, постой! — остановил ее купец. — Видишь, какая ретивая! Уж будто и поторговаться нельзя. Ты то разочти: ведь мы к Рождеству и Пасхе на платье дарить будем. Ну, бери триста!

— Я за четыреста рублей уж жила на месте, извольте, то же и с вас возьму, — отвечала, остановившись, девушка. — Ах да! Сколько же у вас дочерей, которых я должна?..

— Две дуры: одна по одиннадцатому, другая по двенадцатому годку. По печатному читать уж обучены, ну и насчет писанья тоже. Конечно, их писательство на манер как бы слон брюхом по бумаге ползал, а все-таки… Вы, мамзель, возьмите триста рублев.

— Не могу.

Купец почесал затылок и смотрел на гувернантку.

— Дал бы и четыреста, уж куда ни шло, — сказал он, — да из себя-то вы больно субтильны и жидки, вот что… Боюсь, что вам с моими дурами и не справиться. У меня старшенькая-то — девка хоть сейчас замуж отдавай: рослая, полная. Раздеретесь, так вам ее и не обуздать. Ей-богу! Пожалуй, и вас изобидит.

— Надеюсь, что мы будем жить в мире…

Купец задумался.

— Ну ладно! — сказал он. — По рукам! Четыреста я дам, только уж, пожалуйста, чтобы по-господскому, а главное, чтоб насчет нас самих без шершавости. Да вот еще что: за ту же цену, — прибавил он, — теперича в баню с супругой будете ходить, а она у меня женщина сырая, толстая, так уж чтоб ей и спину мочалкой тереть, коли попросит. Согласны?

На глазах девушки показались слезы.

— Нет, не согласна, — отвечала она. — Это все можно сделать из любезности, но чтоб уговариваться — это уж оскорбление. Прощайте! Ищите себе другую! — прибавила она и стала спускаться с лестницы.

— Мамзель! Мамзель! Вернитесь! — кричал ей вслед купец, но она не оборачивалась.