Наши забавники. Юмористические рассказы

Николай Лейкин (1879)

Отмечаемые сатириком-классиком конца XIX — начала XX века Николаем Александровичем Лейкиным людские пороки, добродетели и причуды ничуть не изменились со временем, хотя с тех пор и минуло уже более ста лет. Многие типажи, поднимаемые в его творчестве, все так же актуальны сейчас, как и тогда: раздражающая публика в местах культурного досуга, специфическая публика, откликающаяся на объявления, любители давать непрошеные советы, оказывающие назойливое внимание посторонние, ревнивцы, хвастуны и пьяницы. Тут же и животрепещущая тема эпидемий и способов людей справляться не только с заболеваниями, но и с массовой паникой. Кроме созвучных с современными отражаются в текстах и другие темы, за счет интересных бытовых деталей дающие яркое, живое представление об ушедшей эпохе.

Около дачной иллюминации

Лесной. Прекрасный теплый вечер. Одна из хорошеньких затейливых дачек убрана горящими фонарями, шкаликами. В саду играет военный оркестр, на балконе дачи виднеются нарядные гости, поставлена закуска с батареей бутылок, официанты разносят сладости. На аллее против палисадника толпится народ: кучера, горничные, кухарки, но есть и дачники с женами, пришедшие посмотреть на иллюминацию. Некоторые так и уткнулись носами в решетку сада. Идут толки, разговоры; прислуга сплетничает и «цыганит» господ.

— Вот этот толстенький, что с цигаркой-то в зубу, — сам хозяин будет, а эта длинная селедка — жена его, — рассказывает какая-то кухарка.

— Купцы? — задает кто-то вопрос.

— Нет, доктора из самых что ни на есть заядлых немцев. Хозяйка — жид, а не барыня: сама кучеру овес выдает. Ей-богу! Другую такую скаредную поискать еще. Теперича сама за говядиной ходит и из-за пятачка готова мяснику глаза выцарапать. Не знаю, как они на лиминацию-то с музыкой решились. Гляди, как бы завтра не удавились оба с убытков-то.

К компании горничных в светлых ситцевых платьях подходит кучер с гармонией.

— А мы так со своей собственной музыкой. Курносому сословию почтение! — раскланивается он. — Казачка поплясать не хотите ли?

— Пожалуста, эти серные куплеты бросьте и идите своей дорогой, потому что они к нам не касаются. Вы в своем интересе, а мы сами по себе, — огрызается миловидная горничная.

Кучер презрительно скашивает глаза.

— У, волчья шерсть! Туда же, барыню разыгрывает, — цедит он сквозь зубы. — За чиновника из топтательного департамента замуж сбираешься, что ли?

Тут же две бабы. Одна из них качает головою и повествует товарке:

— И живет она, Дарьюшка, у этих самых жидов в кормилицах, и целые-то дни убивается. Прибежит это к нам в дворницкую и заплачет. «Господи, — говорит, — что мне на том свете будет за то, что я жидовского ребенка христианской грудью кормлю!» А житье хорошее: одежи гибель, пищи вволю, и вся с господского стола.

— Зачем же она к жидам в кормилицы-то пошла? — возражает другая баба.

— Да надули ее, сказали, что немцы, а потом оказалось, что жиды некрещеные.

Официант пронес на подносе ягоды.

— Господи! — всплеснула руками кухарка. — Вот сквалыги-то! Клубника по восьми копеек фунт, а они вздумали ею гостей потчевать! Настоящие немцы! Говорят, и доктор-то он по скотской части.

— Да это не клубника, a «Виктория», — замечает лакей.

— Ну вот! Будто я клубники от «Виктории» отличить не могу!

— А я вам говорю, что «Виктория», потому видел даже, как баба принесла им ее с огорода. Конечно, коли бы ежели они были настоящие господа, то могли ананас купить, но все-таки это «Виктория», а не клубника.

Начинается спор. Кухарка корит лакея «ваксой», тот ее — «мутовкой». Другая кухарка просовывает руку в решетку и манит к себе солдата-музыканта.

— Кавалер, кавалер! — говорит она. — Подите сюда! Нельзя ли нам от официанта пару ягод достать, чтоб спор разрешить? Они вот говорят, что это «Виктория», а мы за клубнику стоим.

Солдат улыбается и крутит ус.

— А вы позовите меня в воскресенье к себе в гости кофий пить, так я вам не токмо что две ягоды, а целый фунт вам в презент предоставлю, — шепчет он.

— Подите вы! — жеманится кухарка. — Как же я вас к себе позову, если вы для меня встречный-поперечный и даже совсем не знакомый.

— Теперь незнакомый, а приду, так и познакомимся. Где вы живете?

— Зачем же я вам буду говорить? Это очень конфузно с первого раза. Я живу по Косому переулку, дача № 137.

— Ну вот, значит, я приду в воскресенье, — любезничает солдат.

— Прийти придете, а меня все-таки не разыщете, потому моего имени не знаете. Вы будете искать какую-нибудь Наталью, а я Татьяна.

— Я Татьяну и спрошу.

— Тоже можете ошибиться. У нас на дворе две Татьяны. Я у купцов живу, а другая Татьяна — у аптекаря.

— Тогда я к купеческой Татьяне и приду. По Косому переулку, дача № 137? Верно?

— Конечно, верно… Только не стыдно это вам чужие адреса насильно выведывать? — продолжала жеманиться кухарка. — А еще военный!

Капельмейстер стучит палочкой. Музыкант со всех ног бросается к пюпитру. Раздаются звуки кадрили, подбивающей на танцы.

— Ну, скажите на милость! Ведь выведал-таки, где я живу! — не унимается кухарка. — Вот срам-то, ежели придет.

— Послушайте, как вас? Анны Пелагевны! Давайте сейчас танцы танцевать вот на этом помосте через канавку, — обращается лакей к компании горничных.

— Ну вот! Не навидались мы танцев, чтоб нам при всем народе на улице трястись! — презрительно отзывается опять все та же миловидная горничная.

— Что вы за царевна-недотрога, позвольте вас спросить?

— Не царевна, а просто нам эти танцы и в Приказчичьем клубе, и даже с настоящими кавалерами надоели! Мне наш барин завсегда билетов сколько хочу дает.

— Что вы бахвалитесь-то! Ваш барин на вас как-то раз плюнул по ошибке, а вы уж сейчас в себя головное воображение забрали и заважничали! Фря!

— Ошибаетесь! Мне наш барин даже золотые часы с цепочкой подарил!

— Коли подарил, так, значит, за уксусное поведение. Барская барыня! Тьфу! И больше ничего!

— Пришпандорь ее! Пришпандорь ее хорошенько! — кричит лакею обиженный горничной кучер.

На балконе у гостей танцуют.