Наши забавники. Юмористические рассказы

Николай Лейкин, 1879

Отмечаемые сатириком-классиком конца XIX – начала XX века Николаем Александровичем Лейкиным людские пороки, добродетели и причуды ничуть не изменились со временем, хотя с тех пор и минуло уже более ста лет. Многие типажи, поднимаемые в его творчестве, все так же актуальны сейчас, как и тогда: раздражающая публика в местах культурного досуга, специфическая публика, откликающаяся на объявления, любители давать непрошеные советы, оказывающие назойливое внимание посторонние, ревнивцы, хвастуны и пьяницы. Тут же и животрепещущая тема эпидемий и способов людей справляться не только с заболеваниями, но и с массовой паникой. Кроме созвучных с современными отражаются в текстах и другие темы, за счет интересных бытовых деталей дающие яркое, живое представление об ушедшей эпохе.

На царицыном лугу

Двадцать шестого августа. На Царицыном лугу обычное народное гулянье — качели, столбы, бег под ведром, пиво в громадных бочках, но есть и новинка: продают виноградное вино по десять копеек за кружку. Разумеется, достоинство товара по деньгам.

Два мужика выпили по кружке и плюют.

— Вот те и господское пойло! И как это только господа такое зелье пьют? Совсем скулу на сторону воротит, — говорит первый мужик.

— Так ведь то господа, — откликается второй. — Им что чуднее, то лучше. Топерича их еда: люди бросают, а они едят. У нас, в Новгородской губернии, мужик на раков-то и не взглянет, а у них первое угощение. А устрицы?.. Лягух жрут. У меня земляк есть, шестнадцать верст от нас, в кухонных мужиках он, так сказывал, что господа огурцы с купоросным маслом едят. «Как возьмешь, — говорит, — в рот, так тебя и обожжет, а им любо».

— От богатства все это, — соглашается первый. — Сыты, нейдет настоящая-то еда в утробу, ну, давай ненастоящую. Под ведром-то бегать будем? — спрашивает он.

— Не… ни в жизнь! — машет рукой второй мужик. — Довольно, благодарим… Учен уж… To есть скажи сейчас: «Митрофан, вот тебе три целковых…» — и то не польщусь. Бегал я в прошлом году. Дали это мне палку, чтоб в дырку попасть. Поехал, руки дрожат, хотел в дырку, да вместо дырки-то как ткну околоточному в картуз, да и сшиб ему картуз-то…

— Ну?

— Что нукаешь-то! Известно, что после этого бывает. В кутузке и ночевал! А наутро при солдате и с книжкой по городу… И как только он подвернулся, и посейчас ума приложить не могу! Нет, брат, теперь я от ведра подальше.

На каруселях, сидя боком на лебеде, вертится горничная в цветном платочке на голове. Ее поджидают мастеровой в кафтане со сборами и солдат, стоя около карусели.

— Радостно себя чувствуете? — кричит ей солдат.

— В таком разе как бы от польки трамблян… — успевает ответить горничная и проносится мимо. — Иван Меркулыч, садитесь и вы! — приглашает она его при втором круге.

Солдат отрицательно машет головой.

— Поди, и не на таких скотах катался? — относится к нему мастеровой.

— Былое дело. В Ташкенте и на мерблюдах ездили, и на слонах.

— На живых?

— А то на мертвых, что ли? Там у нас страна такая, что скотов не разбирают. Прикажет, бывало, генерал Черняев, так и на собаке поедешь, и на лебеде полетишь.

— Да ведь лебедю человека не поднять?

— Одному не поднять, это точно, а у нас по десяти лебедей вместе связывали. Там, брат, такие горы, что окромя как на птицах и не подняться.

— Скажи на милость, как это все начальством благоустроено! — дивится мастеровой. — Ну, лебедь — тварь невинная, а как же на мерблюде-то? Ведь у мерблюда на хвосте стрела, и он ею жалит?

— И вовсе даже без стрелы. Мерблюд — такой смирный зверь, что все равно что кот. Ты к нему подходишь, а он перед тобой на колени ложится, — рассказывает солдат. — Там на них все больше купцы со своим караваном ездили. Лошадей боятся — ну, на мерблюдах… А со стрелой на хвосте — это крокодил. На тех мы не ездили. У них и изо рта огонь… Еще чего, боже упаси, казенное имущество сжечь можно.

К разговору прислушивается не то купец, не то артельщик с биржи.

— Простите, кавалер, дозвольте опрос сделать, — вмешивается он в разговор. — Вы говорите: купец на мер-блюде. Православный купец?

— Нет, мухоеданский. Там православных купцов нет. Православный купец в сибирке только до Уральских гор водится, а там халат и чалма.

— То-то. А то православному купцу — и вдруг на поганом мерблюде, как будто неловко… Конечно, в хмельном образе мы по грехам нашим всякие беззакония делаем, но зато потом и святим себя, а то ежели кажинный день на мерблюде ездить, так и на молебны не хватит.

— Да ведь там и купцы-то беззаконные, — поясняет солдат. — Почитай, все они живой бабой торгуют, ну а наши их за эту мануфактуру с женской живностью — ловят.

— Оптом или в розницу у них больше торговля? — допытывается купец.

— Продают и по штуке, и по паре, а то так и стадом.

— И хорошая добротная баба?

— Разная есть… — уклончиво ответил солдат и крикнул горничной: — Марфа Тимофеевна, скоро вы?

Купец продолжал бормотать:

— Такому мухоеданскому беззаконнику что! Он бабу продал, кобылятинкой закусил и поезжай на каком хочешь звере, ну а православному купцу несподручно.

В это время с карусельского лебедя соскочила горничная и, шатаясь, ухватилась за солдата.

— Совсем голова кругом идет, — говорила она. — Вижу носы и бороды, а лиц настоящих не вижу. В глазах мелькание и даже мутит.

— Зато своим собственным удовольствием насытились, — любезно отвечал солдат и поддержал ее.

Купец потряс головой.

— Не женская эта музыка-то — карусели, — произнес он. — Вырезать бы хорошую орясину!..

— Чего-с? — сверкнул глазами солдат.

— Ничего, проехали!

— То-то. Орясину-то эту ты для себя прибереги, а нашу даму не тронь!

Купец закусил губу и, ворча под нос, отошел прочь.