Медные лбы. Картинки с натуры

Николай Лейкин, 1880

В очередном сборнике юмористических рассказов классика Н.◦А.◦Лейкина раскрываются типичные для того времени темы. Традиционные праздники и способы их отмечать, в том числе способы накрывать на стол за счет гостей, и угощение приютских сирот на господском празднике – конечно, о равноправном веселье не может быть и речи. Вездесущие купцы, безуспешно пытающиеся понять значение пьес, балета, цирковых представлений, принципы составления библиотеки (на вес или объем книг), архитектурные особенности городских новинок – фонтанов и мостов. Последние особенно настораживают: как бы чего не случилось, лучше поехать по льду, чем по мосту. И еще о страхах: до сих пор люди опасаются летать самолетами, а в конце XIX – начале XX века уже заранее оплакивали поднимающихся на воздушном шаре, попутчики же по железной дороге и вовсе не изменились. Так же жутковато и ночью на улицах, схожие увлекательные байки рассказывают о загранице, и настолько же похожи современные объявления о продаже на старинные – как и то, что ждет покупателей на месте. Зато радует, что отношение к труду художников медленно, но верно меняется к лучшему.

Новый фонтан

В Александровском саду открыт и пущен новый фонтан. Вода бьет из трубок и образует из себя затейливую фигуру. Проходящие по саду останавливаются и любуются на новинку. Образовалась толпа и, само собой, стоит не безмолвно. Идут толки, рассуждения.

— Это значит, на манер как бы во святом Иерусалиме, — говорит старик-сборщик на церковь, с книжкой в руках и без шапки. — Там тоже большущий фонтан.

— А ты бывал в Иерусалиме-то? — спрашивает его разжиревший синий кафтан, держа руки на выпялившемся животе, — не то барский кучер, не то десятник.

— В настоящем Иерусалиме мы, голубчик, не бывали, но в Новом Иерусалиме, что за Москвой, трафилось. Там тоже великое благолепие.

— Так не доходили до настоящего-то Иерусалима?

— Не доходили. Шестнадцать с половиной верст не доходили, и то потому, что песья муха на нас напала. А в Соловецкой обители были и в киевских пещерах сподобились… Там, в Иерусалиме, мерблюдов из такого фонтана поят, так как без мерблюда туда и попасть невозможно. Все путники на мерблюдах, и араб вожжами правит.

— На гаде-то бы, кажись, не подобало въезжать православному человеку в такое место.

— А чем же мерблюд — гад? Такая же животность… Вот ежели бы он был чревом по земле ползущий, а то четвероногая тварь.

— Ну, все-таки конь ненастоящий. Лошадь — другое дело… Ее вон Егорьев день даже святой водой окропляют. А то вдруг мерблюд!..

— Да ведь неверные турки к сему принуждают. Они вон нарочно и арапа кучером посадили.

— Значит, там фонтал для мерблюда построен?

— Для него. Мерблюд — скот избалованный и из ничего, кроме из источника или из фонтала, пить не может. У него шея к руке не сгибается.

— Скажи на милость, какой барин!

К разговору прислушивается полотер со щеткой под мышкой и ведром мастики.

— И есть о чем разговаривать! — вставляет он свое слово. — Таперича какая же разница: там для мерблюда фонтал, а здесь для проходящих, чтоб украшение города…

— Ну, и для удовлетворения публики, — поясняет новый полушубок, из-под которого выглядывает передник.

— Какое же может быть в фонтале удовлетворение?

— А вот сейчас замарал сапоги в грязи — подошел, зачерпнул горсткой воды и помыл. Опять, которые ежели желающие могут и попить. А то беги в мелочную лавку и на копейку квасу… Зачем такое подобострастие торговцу? Копейка на иное пригодится.

— А затем, милый человек, что торговец подати городу платит. Семь шкур с него сходит. На его деньги фон-тал-то построен, а ты ему копейку пожертвовать жалеешь, — замечает купец в длинном сюртуке.

— Мы и не жалеем, а только к слову… Да что ты торговца-то защищаешь? Торговец свое завсегда возьмет. Квасу у него меньше брать будет, так он на треске на нас насядет.

— Струве, поди, фонтал-то строил? — спрашивает кто-то.

— Отчего же Струве? Может, кто и другой.

— А оттого, что он сих дел мастер. Как вода — сейчас его и припускают. Он — мост, он — и фонтал… Так уж все и знают, что он водяной строитель и от воды кормится. Ну, а здесь кормежка была немалая, — говорит полушубок. — Мы по штукатурной части, так тоже по постройке кой-что смыслим.

— Ну вот! Станет Струве на фонтал срамиться, коли у него вся Нева была под рукой.

— Срамиться тут нечего. Ведь ты вот и осетра ешь, а попадись тебе снеток — и его слопаешь, так какой же срам?

— И зимой этот фонтал бить будет? — спрашивает какая-то старушка в полинялом салопе.

— И зимой, тетенька. Уж ежели пустили, то каждый день будет играть.

— А как же при морозах? Ведь вода будет замерзать?

— Ничего не значит. Зимой он льдом будет бить, а то так, вместо воды снег пустят.

— Ведь это снизу воду-то напирает?

— Снизу. Там машина устроена, она и прет наружу. Теперь, пока не все устроено, потому голые трубки, а вот тут на трубах-то будут нимфы карякой насажены, и начнут они изо рта фонталы испущать, потом змей припустят, чтоб они тоже воду из себя извергали.

— Ну, тогда православные люди и пить не будут, — говорит полотер.

— Отчего же? Ведь тут только патрет змеиный. Вот ежели бы живая змея воду испускала… — отвечает штукатур.

— Все-таки неловко. Опять же, нимфа… знаешь ли ты, что такое нимфа?

— Как не знать. Нешто мало мы ейной-то сестры, по нашему штукатурному делу, на фронтоны-то сажали? Нимфа — это женское оголение во всем составе.

— Верно. Только какой в ней механизм мы должны чувствовать?

— Патретное украшение здания и больше ничего.

— Нет, врешь. Нимфа — вавилонская блудница, из-за которой град в Мертвое море провалился. Она, подлая, столько христиан сгубила, а мы из ее гортани воду будем пить? Шалишь!

— Так что ж из этого? На воду во всяком месте разрешение. В реках, вон, падаль плавает, однако мы из них воду пьем и поганства не чувствуем.

— А утопиться в таком фонтале можно? — ни с того ни с сего спрашивает кто-то.

— Мелко, не утопишься.

— Однако в «Молодцовском клубе» фонтал еще того мельче, а там один купец утонул, — замечает сибирка.

— Так ведь то купец. Купцу во всем счастье. Иной, пожалуй, и в ложке утонет.

В толпе хохот. Сибирка обижается:

— Зачем же такая мораль на купца?

— Как зачем? Купец живет грешно и умрет смешно. Ведь вот в «Молодцовском клубе» в фонтале утонул не мастеровой человек, а купец же.

— Дубина! Туда мастерового-то человека не впустят, так как же ему утонуть.

— Уж и не впустят! Накинь на себя одежу хорошую да покажи рубль — вот те и впуск.

— Орясина! Да где ты рубль-то возьмешь, коли ты, может, щи лаптем хлебаешь.

— Тьфу! Ну чего ты ругаешься? И разговаривать-то с тобой не стоит. И какой разговор завел! Об утоплении. Да мне-то что? Нравится тебе топиться в фонтале, ну и топись!

Мастеровой еще раз плюнул и пошел своей дорогой.