Медные лбы. Картинки с натуры

Николай Лейкин, 1880

В очередном сборнике юмористических рассказов классика Н.◦А.◦Лейкина раскрываются типичные для того времени темы. Традиционные праздники и способы их отмечать, в том числе способы накрывать на стол за счет гостей, и угощение приютских сирот на господском празднике – конечно, о равноправном веселье не может быть и речи. Вездесущие купцы, безуспешно пытающиеся понять значение пьес, балета, цирковых представлений, принципы составления библиотеки (на вес или объем книг), архитектурные особенности городских новинок – фонтанов и мостов. Последние особенно настораживают: как бы чего не случилось, лучше поехать по льду, чем по мосту. И еще о страхах: до сих пор люди опасаются летать самолетами, а в конце XIX – начале XX века уже заранее оплакивали поднимающихся на воздушном шаре, попутчики же по железной дороге и вовсе не изменились. Так же жутковато и ночью на улицах, схожие увлекательные байки рассказывают о загранице, и настолько же похожи современные объявления о продаже на старинные – как и то, что ждет покупателей на месте. Зато радует, что отношение к труду художников медленно, но верно меняется к лучшему.

Рассыльный мирового судьи

Вечер. Слышится звонок. Кухарка отворяет дверь и впускает в кухню усатую физиономию, напоминающую своим типом отставного солдата.

— Мещанину Антипу Егорову Политанову повестка от мирового судьи, — важно говорит он. — Вызови-ка его для вручения, да пусть распишется.

— Это-то хозяина-то? Ой? Да неужто его к мировому? — восклицает кухарка, простая деревенская баба в сарафане. — Подрался, что ли, с кем?

— Ну, ты тут бобы-то не разводи, а вызови, потому на основании трех статей уголовного судопроизводства вручаем. Верно уж, руки длинны или язык с трезвоном, коли в оскорблении словом и действием обвиняется. Да коли спит, разбуди. Старший, мол, рассыльный от мирового!..

Кухарка приотворила дверь из кухни в комнату и крикнула:

— Хозяин, вас от мирового судьи требуют!

«Наше место свято!» — послышался в комнате женский возглас, какой-то мужской голос крякнул и произнес: «Вот уха-то!» Вслед за этим в кухню вышел хозяин, маленький пожилой человечек со щипаной бородкой и в рваном халате, а в двери выглядывала полная женщина в капоте и двое ковыряющих в носах ребятишек. Хозяин был испуган. Он растерялся и чесал затылок.

— Вы мещанин Антип Егоров Политанов? — гордо спросила его усатая физиономия.

— Я самый и есть-с. А вы от мирового судьи?

— От него самого. Старший рассыльный и даже, можно сказать, поверенное лицо. Извольте получить повестку и потрудитесь быть здорову. Вот здесь расписаться следует.

— Сейчас, сейчас… Ах ты господи! Вот не было печали!.. Да что ж вы в кухне-то? Прошу покорно в горницу. Аксинья Григорьевна, зажги там лампу-то! — обратился хозяин к жене.

Началась суетня. Искали перо и чернильницу. Рассыльный вошел в комнату.

— По уголовному обвинению Четвертинской в оскорблении словом и действием вас тянут, — сказал он.

— Догадываюсь в смекалке-то. Это, верно, та полоумная, что старый спинжак у меня в лавке покупала? Да что ж вы стоите-то? Садитесь, пожалуйста.

— Сядем-с, только вы нас бафрой угостите, а то я, признаться, цигарок с собой не захватил.

— Сделайте одолжение. Мишенька! Вот тебе гривенник, порхай скорей в лавочку за бафрой Миллера. Ах она полоумная! И какое же тут оскорбление действием! Так, смазал слегка по спине.

— Вы насчет полоумства-то не очень… Ведь она полковница… Настоящая полковница, — заметил рассыльный. — Конечно, муж у ней померши, но все-таки…

— Что вы! Скажите на милость!.. Вот налетел! Покупала это она у меня спиньжак подержаный в моей лавке для парнишки. И парнишка с ней — так себе дерево стоеросовое, году по девятнадцатому. Полюбовник он ейный или так, сродственник — черт его знает.

— Вы старым платьем торгуете?

— Точно так-с, на Апраксином. Окромя того, у меня и лоскутное производство есть. Ну-с, чудесно. Стоит эта самая выжига-полковница в лавке и не шьет, не порет. Цену за спиньжак прошу настоящую: шесть рублей. А она бряк мне: «В нем, — говорит, — столько же дыр, сколько в твоей совести». Каково это чувствовать? «Ах ты, — говорю, — выжига!» Перевернул ее к порогу, за плечи взял да слегка и погладил по спине. Как перед Истинным! Карандашом можно расписаться? Перо-то у нас с чернильницей куда-то позапропастилось.

— По закону карандашом — дифанация выйдет, ну, да для вас можно сделать послабление.

Хозяин расписался по указанию рассыльного и вздохнул:

— Отродясь не судились, а тут женщина, внимания не стоящая!..

Сзади его послышались всхлипывания. Слезилась жена.

— Куда ж тебя теперь порешат, голубчик Антип Егорович? — спросила она.

— Это, глядя по руководству, сударыня. Тут вся штука, какой закон подведем, — отвечал рассыльный.

— А маленький закон тоже подвести можно?

— Это уж зависит от нашей камеры, как мы взглянем. Тут все во внутреннем предубеждении судьи.

— А вы взгляните полегче. Ну, стоит ли из-за шкуры! Ведь он человек семейный…

— Тише ты, Аксинья! Держи язык за зубами! Слышала, что сказали? Настоящая полковница она.

— Не совсем настоящая, но все-таки на линии… — поправил рассыльный.

— На линии полковницы, а полюбовнику подержаный спиньжак покупает на Апраксином!

— Аксинья, уймись! Долго ли до греха! Вот их благородие слушает, слушает, да и занесет в протокол. Вы, господин доверенный рассыльный, водочки не хотите ли? Отличная рябиновая…

Рассыльный замялся.

— Как вам сказать?.. Ежели рябиновая, то, пожалуй, на скору руку… Признаться сказать, у меня еще есть тут три уголовных обвинения, чтобы вручить… Ну да подождут! — отвечал он.

— Аксинья Григорьевна! Чем рюмить-то, скомандуй-ка водочки да очисти селедку! — приказал жене хозяин.

— Тогда уж вы и огурчиков, — прибавил рассыльный. — А мы тем временем вам юридический совет дадим, — обратился он к хозяину.

— Сделайте одолжение, потому, откровенно сказать, люди темные, да и не судились, а вы все-таки человек сведующий.

— Да, второе трехлетие при камере. Иногда ведь и сам со мной советуется. По гражданской-то части он у нас еще туда-сюда, а по уголовной слаб… Только вы без утайки… Где вы ее смазали: в лавке, на пороге лавки или на линии?

— Да не смазал-с, а только погладил…

— Все равно, но это очень важно, потому в публичном месте оскорбление или не в публичном…

— Забыл, где, но визжала она на линии, и публики никакой, окромя лавочного мальчишки. Да и какое оскорбление? «Ах ты, — говорю, — выжига!» А потом за плечи и смазал… Ну, помял слегка ей шляпку, каюсь. Пожалуйте водочки-то… — указал хозяин на принесенный графин и закуску.

Рассыльный чокнулся с хозяином, выпил и прожевал огурец.

— В пьяном образе совершено действие помятия шляпки? — спросил он наконец.

— Яко голубица был трезв. В тот день маковой росинки не было. Чай хлобыстал, стаканов шесть чаю выпил.

— Не сознавайтесь.

— То есть это вы в трезвости-то?

— Ни в чем не сознавайтесь, а главное дело в шляпке. «Знать, мол, не знаю, народу шляющегося к нам много ходит». Уперся на своем и стой.

— По второй пожалуйте!

— Выпью. Ваше здоровье! И такие слова, что, дескать, «первый раз в глаза вижу». «Плюнь, мол, она мне в лицо, и то не признаю». Ведь протокола не было?

— Какой протокол! Завизжала, когда я ей хвост-то прищемил, убежала и уж не показывалась.

— И в ущемлении хвоста не признавайтесь. А как в камеру придете — сейчас прежде всего ко мне. Я тут при вешалках буду и научу, как действовать. На всякий случай даже у настоящего адвоката со значком спрошу. Есть какое-то ловкое кассационное решение, так его и припустим.

— Премного вам благодарен. Еще по рюмочке?..

Хозяин обнял рассыльного и поцеловал.

— За ваше освобождение! Будьте здоровы! Мы еще супротив ее в недобросовестном обвинении иск начнем.

Через полчаса хозяин провожал рассыльного и светил ему на лестнице.

— Так не сознаваться? — спросил он еще раз.

— Ни в жизнь! Не сознавайтесь! — отвечал заплетающимся языком рассыльный.