Медные лбы. Картинки с натуры

Николай Лейкин, 1880

В очередном сборнике юмористических рассказов классика Н.◦А.◦Лейкина раскрываются типичные для того времени темы. Традиционные праздники и способы их отмечать, в том числе способы накрывать на стол за счет гостей, и угощение приютских сирот на господском празднике – конечно, о равноправном веселье не может быть и речи. Вездесущие купцы, безуспешно пытающиеся понять значение пьес, балета, цирковых представлений, принципы составления библиотеки (на вес или объем книг), архитектурные особенности городских новинок – фонтанов и мостов. Последние особенно настораживают: как бы чего не случилось, лучше поехать по льду, чем по мосту. И еще о страхах: до сих пор люди опасаются летать самолетами, а в конце XIX – начале XX века уже заранее оплакивали поднимающихся на воздушном шаре, попутчики же по железной дороге и вовсе не изменились. Так же жутковато и ночью на улицах, схожие увлекательные байки рассказывают о загранице, и настолько же похожи современные объявления о продаже на старинные – как и то, что ждет покупателей на месте. Зато радует, что отношение к труду художников медленно, но верно меняется к лучшему.

Купчиха и кучер

В спальной на диване сидит вдова-купчиха. На вид — глыба тела. Лицо заплыло жиром. Зубы подвязаны носовым платком. Из-за платка торчит вата. Уши заткнуты морским канатом. На плечи накинута заячья душегрейка. Перед купчихой ведерный самовар; около купчихи две старухи в черных суконных платках. В комнате жарко и душно, пахнет деревянным маслом, бабковой мазью. Все сидят и преют. Входит полная и румяная девушка в ситцевом сарафане и с лентой в косе.

— Кучер, тетенька, найматься пришел, — докладывает девушка.

— Кучер, ах ты господи! Сюда его звать-то, что ли? — заклохтала купчиха. — Где ж мне на крыльцо или в кухню к нему выходить! Ноги — словно тумбы тротуарные, сама — словно тыква. Тронешься с места, а опять и заноет что-нибудь. Уж так я рада-то, что у меня всякая боль застыла.

— Конечно, позовите его, матушка, сюда. Что вам себя тревожить, — заговорили старухи.

— А вдруг это взаместо кучера-то мазурик?

— Да ведь братец ваш со своей камердацией его прислал, так какой же мазурик.

— Ну, на братца тоже положиться, так трех дней не проживешь. Он эфиоп известный и как во хмелю, то все с насмешками. Просила я это у него летось канарейку купить, а он мне лягушку в клетке прислал. Загадать разве на картах: мазурик это или кучер?

— Не стоит, тетенька. На вид он мужчина совсем обстоятельный, — сказала девушка. — Да чего вы боитесь? Велите позвать.

— Боюсь я, как бы не стал он высматривать, где у меня билеты лежат. Высмотрит да и схватит нас за горло. Что мы тогда поделаем? Мы женщины сырые.

— Не посмеет. Его дворник Никита привел и стоит вместе с ним в кухне. Коли ежели что — сейчас можно дворника кликнуть.

— Ну, зови. Да дворнику-то скажи, чтоб он не выходил из кухни.

Вошел кучер в серой нанковой поддевке — здоровенный мужчина с окладистой бородой и с серьгой в ухе.

— Желаем здравствовать-с! В кучера к вашей милости наниматься пришел, — сказал он.

Купчиха смотрела на него подозрительно.

— Да ты не татарин? — задала она ему вопрос.

— Боже избави! Что вы, помилуйте! Мы даже самые настоящие христиане, потому к старикам на кладбище ходим. Я в Москве в одной моленной кадило подавал. Таперича заставь нас на шестой глас «Пойте Господеви, пойте» пропеть — в лучшем виде.

— А что ж ты вошел и на икону не перекрестился?

— Да в тех горницах крестился. Извольте, коли вам желательно. Вон какой крест-то! — показал кучер. — Настоящее перстосложение, а не щепоть.

— Ну, это хорошо, что ты в нашей вере. Кто же тебя прислал-то?

— Братец ваш Иван Пантелеич и деверь Анисим Калиныч.

— Вот это хорошо, что деверь, а то братец у меня — человек невероятный.

— Известно, юность свою производят, а войдут в года постоянные, так такая же битка будет, как и Анисим Калиныч. Теперь у них малодушие к безумству, а там малодушие к капиталу начнется.

— Так вот мне кучера надо. Лошадей у меня еще пока нет, но деверь обещался купить. Как тебя звать-то?

— Захаром-с. На Захария и Елизавету празднуем. А что до лошадей, то это наплевать. Были бы деньги, а лошади найдутся. У барышника Бычка два такие коня продаются, что хоть сейчас под генеральшу, а не токмо что под купчиху. Насчет этого будьте покойны.

— Ну, то-то. И лошадей мне по-настоящему не надо, но, главное, из-за кучера, чтобы мужчина был в доме. А то дом у нас совсем женский. Живем особняком, два дворника у ворот, когда их сюда докличешься? А сзади дома сад. Перелезет лихой человек с задов через забор — ну, что мы, сырые женщины, поделаем? Так больше для подозрения кучера нанимаю, чтоб от пронзительного человека берег.

— Это действительно. А уж на меня положитесь. Деверь ваш, Анисим Калиныч, так и сказал: «Своего к своим посылаю, у своих при одной вере лучше уживешься». Я и кафизму отмахаю, ежели когда случится.

— Ну, этого не надо. У меня псалтырь вон старицы читают, — сказала купчиха и кивнула на старух. — Так уж ты, Захарушка, так в кухне и сиди, чтобы нас караулить.

— На счет сиденья будьте покойны. Езды не много будет?

— Какая езда! Разве только по субботам в баню. Бывает, что в месяц раза два на кладбище к старикам ездим, к духовникам то есть нашим. Насчет кулака-то ты, голубчик, здоров?

— Насчет кулака постоим-с. Во! — похвастался кучер и показал кулак. — Живой не уйдет.

— Вот и бесподобно. Сиди в кухне либо спи. Пища у нас хорошая. Хоть целый день зобли — запрету нет.

У меня старухи вон, походя гречневую крупу жуют. По постам к чаю мед… Чай четыре раза в день. Ты женатый?

— Вдовый-с.

— Вот это нехорошо, потому у меня две племянницы из деревни взяты, чтоб замуж отдать, по здешнему месту за каких-нибудь приказчиков. Ну и сама я богоспасаемая вдова. Зазорно будет со вдовым-то кучером.

— В этом будьте покойны. На ваших племянниц и на вас и внимания не обратим. Солидарность всегда при нас будет. Давно уж мы заклятие дали, чтобы не связываться.

— Нет, я к тому, что для постороннего-то ока соблазн. Скажут: вдовец в женском курятнике завязался. Да и к тому же девки-то у меня — огонь. В одно ухо вдень, в другое вынь.

— Что вы, тетенька, как нас конфузите! — фыркнула стоявшая у дверной притолки племянница и закрылась рукавом сарафана.

— А мы вот что: мы с первого же дня ругаться промеж себя начнем, — предложил кучер.

— Содом и Гоморра выйдет. Нет, это не модель. У нас дом тихий, так зачем же столпотворение вавилонское?

— Обойдется без столпотворения. Мы только при посторонних людях.

— Нет, уж ты поворачивай оглобли. Мне нужно человека женатого, чтобы и жена вместе с ним.

— Да ведь жениться — дело плевое. Взял да и женился. Коли жалованья от вас будет хорошее, так отчего же…

— Жалованье у нас пятнадцать рублев, а только ты спервоначала женись, а потом и приходи. А то до женитьбы-то ты как здесь набедокурить можешь! Ведь это все равно что козел в огороде, а женскую слабость сам знаешь.

— Пусть открещиваются, коли так… А про себя скажу, так я и не таковских баб на своем веку видывал, мне женский человек не в диво. Да я вам вот что скажу: у вас и польститься-то бабьему охотнику не на что.

— Врешь, врешь! Мои девки — кровь с молоком, и это ты так только теперь говоришь. Да главное-то: для чужого глазу нехорошо. Нет, уж ты поварачивай оглобли! — закончила купчиха и замахала руками.

— И поворочу… Что лаешься да как ветряная мельница крыльями машешь! — огрызнулся кучер и стал уходить. — Хозяйка! Десять целковых вместо пятнадцати возьму! Место-то уж мне очень понравилось, да и работа на руку! — раздался его голос из другой комнаты.

— Сгинь, пропади, окаянный!

— Так пусть же тебя сегодня ночью мазурики обворуют! — хлопнул дверью кучер.

— Ох, ох! Что он сказал! — застонала купчиха и упала на диван.

Старухи со всех ног бросились к ней.