В гостях у турок. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых через славянские земли в Константинополь

Николай Лейкин, 1897

Глафира Семеновна и Николай Иванович Ивановы уже в статусе бывалых путешественников отправились в Константинополь. В пути им было уже не так сложно. После цыганского царства – Венгрии – маршрут пролегал через славянские земли, и общие братские корни облегчали понимание. Однако наши соотечественники смогли отличиться – чуть не попали в криминальные новости. Глафира Семеновна метнула в сербского таможенного офицера кусок ветчины, а Николай Иванович выступил самозванцем, раздавая интервью об отсутствии самоваров в Софии и их влиянии на российско-болгарские отношения.

Ну братья-славяне!

В белградской митнице, то есть таможне, было темно, неприветливо. Освещалась она всего двумя стенными фонарями со стеариновыми огарками и смахивала со своими подмостками для досматриваемых сундуков на ночлежный дом с нарами. По митнице бродило несколько полицейских солдат в синих шинелях и в кепи с красными околышками. Солдаты были маленькие, худенькие, носатые, нестриженые, давно небритые. Они оглядывали приезжих, щупали их пледы, подушки и связки. Один даже взял коробку со шляпкой Глафиры Семеновны и перевернул ее кверху дном.

— Тише, тише! Тут шляпка. Разве можно так опрокидывать! Ведь она сомнется! — воскликнула Глафира Семеновна и сверкнула глазами.

Полицейский солдат побарабанил пальцами по дну и поставил коробку, спросив с улыбкой:

— Дуван има?

— Какой такой дуван! Ну тебя к богу! Отходи, — отстранил его Николай Иванович.

— Дуван — табак. Он спрашивает вас про табак, — пояснил по-немецки брюнет в очках, спутник Николая Ивановича по вагону, который был тут же со своими саквояжами.

Вообще, приезжих было очень немного, не больше десяти человек, и митница выглядела пустынной. Все стояли у подмостков, около своего багажа и ждали таможенного чиновника, но он не показывался.

Подошел еще солдат, помял подушку, обернутую пледом, у Николая Ивановича и тоже, улыбнувшись, задал вопрос:

— Чай есте?

— Не твое дело. Ступай, ступай прочь… Вы кто такой? Придет чиновник — все покажем, — опять сказал Николай Иванович, отодвигая от него подушку.

— Мы — войник, — с достоинством ткнул себя в грудь солдат.

— Ну и отходи с богом. Мы русские люди, такие же славяне, как и вы, а не жиды, и контрабанды на продажу провозить не станем. Все, что мы везем, для нас самих. Понял?

Но сербский полицейский войник только пучил глаза, очевидно ничего не понимая.

— Не особенно-то ласково нас здесь принимают братья — славяне, — обратился Николай Иванович к жене. — Я думал, что как только узнают из паспорта, что мы русские, то примут нас с распростертыми объятиями, ан нет, не тем пахнет. На первых же порах за паспорт два гульдена взяли…

— Да сунь ты им что-нибудь в руку. Видишь, у них просящие глаза, — сказала Глафира Семеновна, изнывая около подмостков.

— Э, матушка! За деньги-то меня всякий полюбит даже и не в сербской земле, а в эфиопской, но здесь сербская земля. Неужели же они забыли, что мы, русские, их освобождали? Я и посейчас в славянский комитет вношу. Однако что же это таможенный-то чиновник? Да и нашего большого сундука нет, который мы в багаж сдали.

Наконец черномазые бараньи шапки в бараньих куртках внесли в митницу сундуки из багажного вагона.

— Вот наш сундук у красного носа! — указала Глафира Семеновна и стала манить носильщика: — Красный нос! Сюда, сюда! Николай Иваныч! Дай ему на чай. Ты увидишь, что сейчас перемена в разговорах будет.

— И дал бы, да сербских денег нет.

— Дай австрийские. Возьмут.

Сундук поставлен на подмостки. Николай Иванович сунул в руку красному носу крону. Красный нос взглянул на монету и просиял:

— Препоручуем-се, господине! Препоручуем-се… — заговорил он, кланяясь.

Вообще монета произвела магическое действие на присутствующих. Войник, спрашивавший о чае, подошел к Николаю Ивановичу и стал чистить своим рукавом его пальто, слегка замаранное известкой о стену, другой войник начал помогать Глафире Семеновне развязывать ремни, которыми были связаны подушки.

— Не надо, не надо… Оставьте, пожалуйста, — сказала она.

Войник отошел, но, увидя, что у Николая Ивановича потухла папироска, тотчас же достал спички, чиркнул о коробку и бросился к нему с зажженной спичкой.

— Давно бы так, братушка, — проговорил Николай Иванович, улыбаясь, и закурил окурок папиросы, прибавив: — Ну, спасибо.

Но тут показался таможенный чиновник в статском платье и в фуражке с зеленым околышем. Это был маленький, жиденький, тоже, как почти все сербы, носатый человек, но держащий себя необычайно важно. Его сопровождал человек тоже в форменной фуражке с зеленым околышком, но в овчинной куртке и с фонарем. Таможенный чиновник молча подошел к багажу Глафиры Семеновны, открыл первую картонку со шляпкой и стал туда смотреть, запустив руку под шляпку.

— Моя шляпка, а под ней мой кружевной шарф и вуали, — сказала она. — Пожалуйста, только не мните.

Чиновник открыл вторую картонку тоже со шляпкой и спросил по-русски:

— А зачем две?

— Одна летняя, а другая зимняя, фетровая. У меня еще есть третья. Не могу же я быть об одной! Мы едем из Петербурга в Константинополь. В Петербурге зима, а в Константинополе будет весна. Здесь тоже ни весна, ни зима. Каждая шляпка по сезону.

— Три. Гм… — глубокомысленно улыбнулся чиновник. — А зачем они куплены в Вене? Вот на коробе стоит: «Wien». Новые шляпы.

— Да зачем же их из России-то везти и к тому же старые? — возражала Глафира Семеновна. — Мы едем гулять, я не привыкла потрепанная ходить.

— Гм… Три много.

— А вы женаты? У вашей жены меньше трех?

На поддержку жены выступил Николай Иванович и опять заговорил:

— Мы, милостивый государь, господин брат-славянин, русские, такие же славяне, как и вы, а не жиды, стало быть, хоть и с новыми вещами едем, но везем их не на продажу. Да-с… Если у нас много хороших вещей, так оттого, что мы люди с достатком, а не прощелыги.

Чиновник ничего не ответил, сделал лицо еще серьезнее, велел сопровождавшему его солдату налепить на три коробки ярлычки, удостоверяющие, что вещи досмотрены, и приступил к осмотру подушек и пледов, спрашивая мрачно:

— Табак? Чай? Папиросы?

— Смотрите, смотрите, — уклончиво отвечала Глафира Семеновна, ибо в багаже имелись и чай, и папиросы.

Чиновник рылся, нашел жестяную бонбоньерку с шоколадом, открыл ее и понюхал.

— Нет, уж я вас прошу не нюхать! — вспыхнула Глафира Семеновна. — Я после чужих носов есть не желаю. Скажите на милость, нюхать начали!

Чиновник вспыхнул и принялся за осмотр сундука, запускал руку на дно его, вытащил грязное белье, завернутое в газеты, и начал развертывать.

— Грязное белье это, грязное белье. Оставьте. Впрочем, может быть, тоже хотите понюхать, так понюхайте, — отчеканила ему Глафира Семеновна.

Николай Иванович только вздохнул и говорил:

— А еще брат-славянин! Эх, братья! Русским людям не верите! Приехали мы к вам в гости, как к соплеменным родным, а вы нас за контрабандистов считаете!

Окончив осмотр сундука, чиновник ткнул пальцем в коробок и спросил:

— Тут что?

— Еда, и больше ничего. Сыр есть, ветчина, колбаса, булки, апельсины, — отвечал Николай Иванович.

— Молим показать.

— Только еду не нюхать! Только не нюхать! А то все побросаю, — опять воскликнула Глафира Семеновна, открывая коробок. — Не хочу я и после славянского носа есть.

— Чай? Кружева? — снова задал вопрос чиновник и стал развертывать завернутую в бумагу и аккуратно уложенную еду.

— Ветчина тут, ветчина.

Чиновник развернул из бумаги нарезанную ломтиками ветчину и опять поднес к носу. Глафира Семеновна не вытерпела, вырвала у него ветчину и швырнула ему ее через голову, прибавив:

— Понюхали и можете сами съесть!

Чиновника покоробило. Он засунул еще раз в короб руку и налепил на него пропускной ярлык. С ним заговорил по-сербски брюнет в очках и, очевидно, тоже протестовал и усовещевал бросить такой придирчивый осмотр. Оставалось досмотреть еще саквояж Глафиры Семеновны. Чиновник махнул рукой и налепил на него ярлык без досмотра.

— Слава тебе господи! Наконец-то все кончилось! — воскликнул Николай Иванович. — Грешной душе в рай легче войти, чем через вашу таможню в Белград попасть! Ну братья-славяне! — закончил он и стал связывать подушки.