В гостях у турок. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых через славянские земли в Константинополь

Николай Лейкин, 1897

Глафира Семеновна и Николай Иванович Ивановы уже в статусе бывалых путешественников отправились в Константинополь. В пути им было уже не так сложно. После цыганского царства – Венгрии – маршрут пролегал через славянские земли, и общие братские корни облегчали понимание. Однако наши соотечественники смогли отличиться – чуть не попали в криминальные новости. Глафира Семеновна метнула в сербского таможенного офицера кусок ветчины, а Николай Иванович выступил самозванцем, раздавая интервью об отсутствии самоваров в Софии и их влиянии на российско-болгарские отношения.

Движение

Через пять минут супруги Ивановы ехали уже в приличном фаэтоне, направляясь от железнодорожной станции по Витошкой улице в гостиницу. На козлах фаэтона сидел кучер в бараньей шапке, стоял багажный сундук, а на сундуке торчал молодец в фуражке с надписью «Метрополь». Фаэтон был загроможден подушками, баулами, картонками и саквояжами супругов. Лошади неслись быстро. Направо и налево мелькали старые убогие домишки вперемешку с новыми домиками венской архитектуры. Движения на улице было куда больше, чем на улицах Белграда. Спешили куда-то военные в форме почти тождественной с нашей офицерской формой, попадались бараньи шапки, шляпы котелком, цилиндры, проехали три-четыре фаэтона с дамами попарно и в одиночку.

— Посмотри, здесь совсем другая жизнь, чем в Белграде, — обратилась Глафира Семеновна к мужу.

— Маленький Париж? — улыбнулся Николай Иванович.

— А что ты думаешь? Если уж тот белградец назвал свой Белград маленькой Веной, то, по-моему, София куда больше похожа на маленький Париж. Вон и раскрашенные афиши, как в Париже, налеплены на заборе.

И в самом деле, чем дальше, тем движения было больше, а когда подъехали к гостинице, находившейся в торговом квартале, против мечети и турецкой бани, то на улице уж стояли и бродили группы из трех-четырех человек. Здесь разносчики продавали мелкую рыбу в плетеных ивовых корзинках, на дверях лавок были вывешены бараньи туши, в окнах пивной виднелись усатые и бородатые лица, и в нее и из нее то и дело выходили и входили посетители, хлопая дверным блоком.

Фаэтон остановился у подъезда, находящегося на углу двух улиц. Молодец, в фуражке с надписью, соскочил с козел. Выбежал швейцар в фуражке с позументом, и вдвоем они начали разгружать фаэтон.

— Говорите по-русски? — обратился Николай Иванович к швейцару.

— Мало, господине. Вам номер? Има, господине.

— Да, пожалуйста, самый лучший номер.

— Има, има.

Супругов повели по лестнице, уставленной запыленными искусственными растениями в горшках и устланной недорогим, но свежим ковром, и в коридоре первого этажа распахнули дверь. Число сопровождавшей их прислуги увеличилось. Появилась черноглазая горничная, повязанная по-русски расписным ситцевым платком русского же производства, стоял коридорный — рослый бородатый человек в рыжем клетчатом пиджаке и зеленом коленкоровом переднике. Комната, которую показывали, была большая, в четыре окна, с балконом, с венской мебелью, с кроватями на венский манер и застланная посредине ковром.

— Пять левы… — объявил коридорный.

— Фу, дешевизна! — вырвалось у Глафиры Семеновны.

— Берем, берем, — сказал Николай Иванович и вошел в комнату, но прежде него туда уж ворвалась горничная и быстро начала сдергивать с постелей покрывала и надевать на подушки чистые наволочки, лежавшие под покрывалом.

Разные усатые и бородатые смуглые физиономии в потертых пиджаках втаскивали уже в номер вещи супругов. Затем один из молодцов притащил ведро воды и начал наливать в умывальный кувшин, другой втащил вязку дров и стал топить печь, представляющую собой терракотовое сооружение с колоннами, которые состояли из труб.

Супруги снимали с себя пальто и калоши и приготовлялись переодеться и умыться.

— Прежде всего, поесть, — обратился Николай Иванович к коридорному.

— Седнете, моля ви…^[38] — пригласил тот, указывая на стул, и, вынув из кармана изрядно замасленную тетрадку, положил ее на стол и сказал: — Вот карта.

— Да что тут читать! Есть винершницель?

— О, я, мейн гер! — И коридорный заговорил по-немецки.

— Немец?

— Немски, немски, — кивнул коридорный и стал рассказывать по-немецки, что он бывал даже в Петербурге и знает князя такого-то, графа такого-то, генерала такого-то.

— Так вот, — перебил его Николай Иванович. — Два бульона, две порции винершницель и чаю, чаю. Только, бога ради, по-русски чаю, настоящим манером.

— Име, господине. Що отте?^[39]

— Вино болгарское есть? Вен де пеи?

— Има, господине. Монастырское вино. Червено или бяло?

— Червено, червено. Бутылку вина. Только хорошего. Добро вино.

— Разбирам^[40], — поклонился коридорный и хотел уходить, но тотчас же вернулся и спросил у Николая Ивановича его визитную карточку, чтобы записать в книгу постояльцев и выставить на доску в гостинице.

Николай Иванович подал. Коридорный спросил:

— Экселенц?

— Ну, пусть буду экселенц. Экселенц, экселенц, — кивнул ему Николай Иванович.

— Зачем ты врешь, Николай! — упрекнула мужа Глафира Семеновна, когда коридорный удалился.

— Эва важность! Ну, пусть буду в Софии превосходительством. Должно быть, у меня уж фигура такая превосходительная, что везде спрашивают, не превосходительство ли я.

Супруги начали умываться. Горничная, все еще возившаяся с постелями, начала подавать им воды из кувшина.

— Собарица? — улыбнулась ей Глафира Семеновна, помня сербское слово.

— Слугиня, мадам, — отвечала та.

— Слугиня? Так, так… Стало быть, по-болгарски горничная — слугиня! Но разве есть какое-нибудь сравнение между Сербией и Болгарией! И народ здесь образованнее. Вот уж она меня сейчас «мадам» называет! — продолжала восторгаться Глафира Семеновна.

— Ты погоди хвалить-то. Вот как нам еще есть подадут, — остановил муж. — Поп в вагоне хвалил нам здешние рестораны, но ведь для попа все хорошо.

Умывшись и переодевшись, супруги подошли к окну и стали смотреть на улицу. Перед окном виднелись большая мечеть с высоким минаретом и турецкая баня с куполом и с окнами, расположенными по-турецки, не симметрично, а как попало. У стены мечети сидели, поджав под себя ноги, нищие турки с чашечками для сбора денег, в окнах бани виднелись красные голые тела, которые вытирались полотенцами. По улице носили белые хлеба на лотках, ковры, перекинутые через плечо, стояла арба с глиняными горшками и кувшинами, запряженная парой волов, и болгарин в овечьей куртке, в серой бараньей шапке и синих суконных штанах, очень смахивающий на нашего хохла из Полтавской губернии, такой же усатый, с плохо выбритым подбородком, продавал болгарским бабам в ситцевых платках, тоже очень смахивающих на наших баб, свой товар из арбы. Бабы пробовали горшки, стукая один о другой. Где-то кончились занятия в школе, и бежали ребятишки со связками книг и с грифельными досками.

— Жизнь здесь… Все-таки жизнь есть! Ты посмотри, здесь все-таки движение! — воскликнула Глафира Семеновна, указывая мужу на улицу. — А в Белграде-то!..

— Но ты не должна забывать, что мы здесь в торговой части, — заметил супруг.

— В Белграде мы и на базаре были, когда деньги у жида меняли, а там и десятой доли этого движения не было.

Послышался стук в дверь.

— Антре! — крикнула Глафира Семеновна по-французски.

Дверь отворилась, и показался коридорный. На большом подносе он нес завтрак супругам.

Примечания

38

Садитесь, пожалуйста (болг.).

39

Что еще? (болг.)

40

Понимаю (болг.).