Либертанго

Михаил Немо, 2021

Сколько жизней дано человеку? Судьба Максима Островского не предвещала крутых поворотов: университет, карьера, семья, кредиты… И даже эмиграция не вдохнула в его жизнь новизну. Но однажды неодолимый зов побуждает героя отправиться в Путь. Роман основан на реальных событиях. Путешествие сквозь Европу на попутках, служба в иностранной армии, жизнь в маргинальных общинах, война с хулиганами из парижских предместий, поход через океан на парусном катамаране… Герой – альтер эго автора – идет навстречу страху и учится выживать в любых обстоятельствах. Раз за разом он создает свой мир с нуля: робинзонада в лесу с женой и двумя детьми, жизнь в озерном монастыре на плоту, тюрьма на тропическом острове… Но когда борьба за выживание теряет наконец остроту, на первый план выходит по-настоящему важное: избежать смерти духовной. Обретет ли человек новую жизнь? Насколько парадоксальным окажется результат? Содержит нецензурную брань.

Час 9. Слоновий бок

Полностью рассвело. Кругом по-прежнему вода, но при свете дня всё иначе. И настроение другое.

Ну что, к берегу?

Но я же всё уничтожил! Вообще всё: планомерно уничтожил, одно за другим. У меня ничего нет. Меня самого уже нет!

Доплывешь до берега, там разберешься. Сначала выспишься.

Высплюсь? Там сейчас и тени не сыщешь.

Ты доплыви сперва.

Доплыть не фокус: пара часов, и — берег. Дальше-то что?

А у тебя выбор? Вечно тут болтаться собрался? Ты посмотри на себя: ты же огурец… соленый!

Ага, скажи еще, дерьмо не тонет.

Молодец: блевал — смеялся, теперь вообще шутки в тему. Сам видишь, больше здесь искать нечего. Да и не думаешь ведь, что на берегу всё по-прежнему? После всего этого? Ты же теперь другой. Весь мир, всё изменилось.

Надеюсь, хоть что-то изменилось…

Еще как! Это будешь совсем другой ты. На совершенно новом берегу.

А если всё по-прежнему?

Будешь здесь болтаться — не узнаешь.

Да? Ну ладно. Выбора всё равно нет.

__________

— Разувайся и клади ноги на торпеду, — по-немецки и жестами предлагает дальнобойщик.

Я еду. Как долго я ждал, чтобы вложить в эти слова — «я еду» — реальное содержание. Чтобы почувствовать настоящее время, увидеть мир от первого лица.

Европа теперь без границ. А с израильским паспортом и виза не нужна. Огромное пространство, и всё — мое! Я еду. По Европе. По автобану. Прямо сейчас. Смакую эту мысль, пытаясь как следует осознать.

Водитель грузовика — восточный немец — английским не владеет. Но объяснить, что мне нужно, я сумел, а отсутствие общего языка лишь обостряет ощущение заграницы.

Курс: Франкфурт-на-Майне и дальше — на Амстердам. Ехать из Веймара в Амстердам через Франкфурт — крюк в несколько сотен километров. Такое может позволить себе только автостопщик — человек, который не платит за проезд, и, главное, не торопится. То есть — я.

Сложив ноги на приборную панель, расслабляюсь: впереди несколько часов беспечной езды, до самого Франкфурта.

Месяц назад, прилетев в Берлин, го́рода я не видел. Родители ждали, поэтому с самолета — сходу на электричку, затем — на другую… Пресловутая немецкая точность давала сбои: электрички опаздывали, одну вовсе отменили. Словом, обыкновенный, столь нелюбимый мною общественный транспорт. Нелюбимый, как всё общественное.

Доро́гой до Веймара в окне поезда всё виделось игрушечным: чистенькие машины, сочная зелень, пестро одетые люди. Немецкие кукольные домики расчерчены коричневыми балками. На холмах — бутафорского вида средневековые замки.

События в тот день происходили слишком быстро — реальность менялась, сознание едва поспевало. Помню, пытался осознать произошедшее, убедить себя: «Европа. Это Европа. Я в Европе». Последняя ночь — накануне отлета, всего лишь за несколько часов до того — виделась в дымке, словно очень давно. Краешек прежней жизни, а затем бессилие, слезы, разруха… Где теперь это всё?

Я и Лана. Весь день провели вместе. Ели, занимались любовью и бездельничали — на вид всё как всегда. О моём отъезде (уже назавтра, самолет в семь утра) по-прежнему ни слова, только косвенно: Лана хотела забрать кое-какие вещи, в основном книги и музыкальные диски. Я пытался вручить ей какие-то, что ли, кастрюльки… Мы спорили, иногда она соглашалась, пихала что-нибудь в сумку.

Поздно вечером пошли ловить для Ланы такси (до утра только и оставалось времени, чтобы собраться). Стояли молча, у перекрестка, обнявшись. Такси всё не появлялось… Я уезжаю навсегда. Непонятно, о чём в такой ситуации говорить. Ощущение нелепости: почему мы должны расставаться? Объективные причины — понятно: я улетаю, новая жизнь… и так далее. Но почему мы должны расставаться? Возможно, если бы мы об этом хотя бы иногда говорили, — спорили или даже ругались, — удалось бы уложить это в голове, найти объяснение. Согласовать эмоции с разумом. А так…

Подъехало такси. Я положил сумку с недавно еще моими вещами в багажник и подошел к Лане, стоящей возле раскрытой пассажирской двери. Шофер ждет, рассусоливать некогда, и это к лучшему. Придержав за плечо, я ткнулся ей в губы, развернулся и пошел в сторону дома. На ходу оглянулся: Лана садилась в машину, пытаясь одновременно смотреть мне вслед…

До́ма. Сижу на стуле. В квартире порядок: жилое пока еще помещение. Лишь зияет там, где прежде стояли телевизор, стереосистема и колонки (чохом взял скупщик). Несколько часов, и этот, кажущийся пока целым, мирок окончательно исчезнет. А Лана уже исчезла. Навсегда.

Внезапно навалилось бессилие. Дел оставался непочатый край: всё, кроме мебели — либо упаковать в рюкзак, либо вынести на помойку. А я сижу, ссутулившись на стуле, и из меня текут слезы.

Я знал, что долго плакать не получится, но силы, казалось, меня оставили. Было неясно, смогу ли вообще встать и начать собираться. На четыре утра заказано такси.

Заставил себя встать, сполоснул лицо и вытащил из шкафа рюкзак…

Итак, я еду в Амстердам, но сегодняшняя цель — Франкфурт-на-Майне. Проскочили поворот на Кассель, 4-й автобан перешел в 5-й — значит, примерно полпути. Какие же планы?

За последний месяц было предостаточно времени для раздумий. Месяц с родителями! Это засасывает: еда, диван, книги, видеомагнитофон, мама. Ходил по Веймару, думал: «В этом городе умер Ницше. В этом городе умер Гёте». А во Франкфурте Гёте родился. Но что мне Гёте?

Выбирался на электричках в соседние городки: Эрфурт, Йена, Гота… Везде, в принципе, одно. Все эти достопримечательности — весь этот туризм — лишь утомляют. Хотелось бы найти и почувствовать что-то уникальное, свое. Может быть, в Амстердаме?

Прикупил снарягу: новый рюкзак, спальник, пенковый коврик, атлас автодорог, путеводитель «Одинокая планета», компас, фонарик и массу других мелочей. Денег, слава Богу, хватает: в итоге образовалось более десяти тысяч долларов. Невероятная, по моим недавним еще понятиям, сумма. Впрочем, хоть все мои деньги и не лезут в карман (бо́льшую их часть обменял на дорожные чеки «American Express»), это не повод ими раскидываться.

Двух ночей во Франкфурте будет, наверное, достаточно. Такой режим для «проходных» городов оптимален: приезжаешь к вечеру, ночуешь. Затем есть день, чтобы получить о городе маломальское представление (достопримечательности пусть туристы осматривают). Наутро — дальше. А в Амстердаме можно подзадержаться.

Вчера было смешно: собрал наконец рюкзак и понял, что он неподъемен. Ехать с таким можно, а вот идти… Вытряхнул, вдумчиво разделил на две кучи. Одну запихал назад. Всё равно тяжелый ( «Одинокая планета» — кирпич!), но ничего уже не выкинешь, осталось необходимое. Потом провалялся без сна до утра: представлял, как буду ехать, мандражировал, что не будут брать…

Подъезжаем к Франкфурту! Останавливаемся в промзоне, водитель жестами объясняет, куда идти. «Данке шон, — жму протянутую мне руку, — ауфидерзейн». Отличный мужик!

Выпрыгиваю из кабины, и сердце привычно дергается, напоминая, что оно здесь, никуда не делось (в другой раз аккуратно спущусь по ступенькам, спиной вперед). Водитель спихивает рюкзак, тот падает мне в объятия, и я захлопываю массивную дверцу.

Четверть часа, и выхожу к станции. Люди на перроне удивительно дружелюбны: рюкзак внушает уважение. Говорят на неожиданно хорошем английском (здесь уже западная Германия), объясняют, где пересесть на подземку, чтобы добраться до центра.

Молодежный хостел. Плачу́ за две ночи с завтраками, получаю магнитный ключ от комнаты. В комнате никого, валяются рюкзаки. Четыре двухъярусные кровати, на всех матрасах, кроме одного — нижнего, — накиданы вещи. Ставлю рюкзак возле свободной постели.

После душа переодеваюсь в городское. Ехал в брюках от полевой израильской формы — тех самых, в которых некогда ползал по колючкам. Столько лет в шкафу провалялись! (Практичная вещь: свободные, хлопковые, с гигантскими накладными карманами.) Надеваю джинсы и иду в город ужинать.

В ресторанчике просматриваю меню: хочется взять что-нибудь типичное для этой местности — почувствовать, что куда-то приехал. В результате заказываю длинные тонкие франкфуртеры с картофельным пюре и запиваю большим стаканом апфельвайна — яблочного вина.

Совершив круг по соседним улицам, возвращаюсь в хостел. В комнате храпят. Не зажигая света, ныряю под одеяло.

Утро. Обитатели комнаты зашевелились. Тоже встаю, чтобы успеть на завтрак. На верхней койке — прямо над моей постелью — с закрытыми глазами и отрешенным лицом сидит светловолосый парень. Спина прямая, ноги скрещены, ладони на коленях.

Не раз, особенно первое время после курса Випассаны (пока не забросил практику), мне виделось, как медитирую в путешествии. Представлялось именно так: сижу в большой комнате, вокруг люди. Но я отрешен, медитирую. И, пожалуй, любуюсь собой.

Либо мне во плоти встретился мною же сотворенный образ, либо буддисты в европейских хостелах — дело обыденное. Все ушли завтракать, а я намеренно мешкаю. Наконец парень спускается со своего яруса.

— Медитировал? — завязываю разговор.

— Молился! — с некоторым вызовом отвечает он. — Я — индуист.

Он пускается в пространные рассуждения (английский хороший, но неродной):

— Наши чувства обманчивы, с их помощью невозможно познать истину. Есть притча: слепых подвели к слону и спросили, на что он похож. Один пощупал хобот и говорит: слон — это такая змея…

Притчу я знаю: на «Випассане» рассказывали. И в версии Маршака: «Слепцы, числом их было пять, / В Бомбей явились изучать / Индийского слона. / Исследовав слоновий бок…»

Парень разглагольствует: ему до фени, чего я там знаю или не знаю. Но я сам напросился.

— На завтрак опоздаем, — удается мне вставить слово.

Идем в столовую, накладываем еду на подносы (сыр, колбаса, хлеб, йогурты, джемы, соки…), садимся за столик. Парень продолжает выдавать истины.

Воспользовавшись моментом, перевожу разговор в более приземленную плоскость: интересуюсь, как он сюда попал и что делает. Он немец из Мюнхена, через несколько часов — самолет в Дели. Пятый седьмой раз летит в Индию, проводит там по полгода в году. Остальное время зарабатывает на эти поездки.

Я удивляюсь приверженности одному маршруту:

— А в других странах бывал?

Внезапно настроение моего визави меняется:

— Да срал я на другие страны! (I don’t give a shit!..) Кто не был в Индии, тот не поймет… — Он делает жест рукой, словно мне бесполезно что-либо объяснять, и некоторое время мрачно жует, погрузившись в себя. Наконец говорит: — Там вообще всё иначе. У индусов не бывает работы. Работа — у нас. У них — карма. Там, если, скажем, принадлежишь касте, занимающейся сожжением трупов, будешь с раннего детства носить дрова к погребальным кострам. Состаришься и умрешь — нося и нося эти дрова. И ни разу не посетуешь на жизнь, потому что знаешь: ты отрабатываешь карму.

Внезапно я очень ярко представляю себе этих индусов, вижу спускающиеся к Ганге высокие каменные ступени — гхаты… В трупном чаду, день за днем, год за годом, век за веком смуглые люди таскают по гхатам гигантские поленья для сжигания мертвецов. Я один из них, несу на плече корявую дровину. Она сгорает, я приношу следующую. За ней — еще. И еще… Я — счастливый — делаю свое дело…

— То есть, — говорю я, — истинная справедливость не в том, что все равны, а в том, чтобы каждому — свое?

— Именно, — говорит он. — И в Индии это понимают, этим живут. — Допив чай, он встает из-за стола. — Пойду собираться. Намасте.

Остается болезненный осадок, словно прикоснулся к заразе. И отчего-то жалко этого немца. Похоже, он и рад бы не ехать в Индию, но себе в этом не признается. Он не может не ехать, и мы с ним товарищи по несчастью: каждого толкают и гонят некие силы. Его — в Индию, а меня… Куда?

Записываю в блокнот: «Справедливость: не поровну, а каждому свое (немец-индуист)». Поможет не забыть разговор, воскресить образы.

Слоняюсь по городу. На одной из центральных мощеных булыжником площадей стоит сияющий черным лаком автомобиль «Волга». Это ГАЗ-21, как в фильме «Берегись автомобиля». Я не видел таких с тех пор, как уехал из России. Да и там они, конечно, в диковинку.

Возле машины — человек в черном костюме, чем-то даже напоминающий Смоктуновского. Держит табличку на немецком. По отдельным словам угадываю, что человек с машиной обслуживают свадьбы и прочие торжества. Внизу телефонный номер и подпись: «Vladimir». Несколько узкоглазых туристов, по-своему лопоча, фотографируют «Волгу».

Обхожу машину, любуюсь. Поглядываю на мужика, пытаюсь представить себе его жизнь. Он моложе моих родителей, вряд ли получает пенсию. Так что неплохо придумано. Да и владеть такой машиной, наверное — счастье. Хотя сильно счастливым он не выглядит. Заговорил бы с ним, да неловко…

Человек безразлично скользит по мне взглядом: едва ли кто сумеет опознать во мне русского. Да и какой я, к чертям, русский. Я — израильтянин. Сколь бы то ни было смешно.

Утром выхожу из города. Франкфурт невелик: час ходьбы и я возле трассы, на развязке. Снимаю рюкзак и ставлю рядом. Стою с вытянутой правой рукой и оттопыренным большим пальцем.

Автобан номер 3 приведет меня сегодня в Амстердам. Или не сегодня. Или не в Амстердам. По большому счету, не важно. Но необходимо представлять цель — так меня учили и так я привык. Может, со временем научусь другому: интуитивно выбирать путь, передвигаться без карт и заранее определенной цели. У истинных путешественников — тех, кто путешествует вглубь себя — нет и не может быть карты. Ведь они — первопроходцы. И цель им не нужна: они сами — цель. А мне приходится брать составленную кем-то карту, выбирать пункт назначения и ломиться к нему, не подозревая (подозревая!), что мой путь лежит вовсе не туда. Вот с чего это я, например, торчу тут уже час? Что если следует ехать не в Амстердам, а…

Резко тормозит красный двухместный кабриолет «Мазда» с опущенной крышей. За рулем женщина средних лет. Обращается по-немецки, затем переходит на английский:

— Попробуй рюкзак — в багажник…

Багажник — одно название: бо́льшую его часть занимает сложенная крыша. Рюкзак не влезает. Лихорадочно отстегиваю пенковый коврик и вынимаю из рюкзака спальный мешок. Оставшееся получается как-то умять. Коврик и спальник кидаю себе в ноги, и мы выносимся на автобан.

— Идеальный день для путешествия в кабриолете, — говорит женщина. — Солнце, ветер… Еду к подруге в Кёльн…

Она живо интересуется моей биографией. Скрывать нечего, и я раскладываю перед ней свою историю.

— Значит, ты покинул Россию из-за антисемитизма? — спрашивает она с состраданием в голосе.

— Вовсе нет, — говорю я и в подтверждение рассказываю, как лишь в десятилетнем возрасте узнал о своем происхождении от одноклассников. Но это только укрепляет ее подозрения. Да нет же: в России моя национальная принадлежность имела столь малое значение, что за десять лет вообще себя не проявила. А чтобы дразнить одноклассника, любой повод сгодится. И не стоит путать антисемитизм с дефицитом политкорректности, коей Россия и вправду не славилась испокон…

Мои умопостроения не убеждают. Видно, ей просто нужно кого-то жалеть, кому-то помогать — иначе бы она, наверное, и не стала подбирать людей на дороге. Вдобавок у немцев тяжелый комплекс вины по отношению к евреям — мои родители как раз пожинают его плоды.

Выхожу на заправке перед поворотом на Кёльн: необходимо оставаться на трассе. Здесь большая станция обслуживания с бензоколонкой, стоянкой грузовиков и рестораном. Зайдя в туалет и ополоснув лицо, прохожу через стоянку дальнобойщиков в самый конец заправки и встаю перед выездом на трассу.

Судя по карте, я нахожусь в сердце гигантской агломерации «Регион Рейн-Рур». Как отсюда выбраться? Впереди множество развилок, я в центре колоссальной дорожной паутины. Правда, я — скорее паук, нежели муха. Но найдется ли подходящая жертва? Большинство машин, наверняка, куда-нибудь сворачивают. Хорошо бы поймать дальнобойщика, едущего прямо в Голландию! Написать табличку?

Достаю синий маркер и канцелярский файл с листами. Крупно вывожу: «NL». Засовываю листок обратно в прозрачный файл. Демонстрирую табличку выезжающим с заправки.

Притормаживает легковушка: внутри приятная пожилая пара. Едут в Голландию, город Арнем. Огромная удача: от Арнема до Амстердама останется всего с сотню километров! И никаких больше агломераций! Закидываю в заднюю дверь рюкзак и влезаю сам.

Голландцы беседуют между собой и через час — уже в другой стране — высаживают меня на бензоколонке перед поворотом на свой городок. Здесь меня сразу подбирает старенький «Мерседес», заднее сиденье которого завалено частями ударной установки: барабанами, медными тарелками и хромированными стойками. Сажусь впереди и, растопырив колени, втискиваю перед собой рюкзак.

Ландшафт однообразный: по большей части поля́, обсаженные одноногими великанами-ветряками. В Амстердам прибываем засветло. Барабанщик на удивление лихо проскакивает светофоры.

— Ритм — моя профессия, — объясняет он. — Город подчиняется ритму. Почувствуешь его — сможешь гнать без остановки, всегда на зеленый…

Завозит меня в самый центр города и напоследок желает:

— Have a good fuck!

Хотел, наверное, сказать «good luck»…

Амстердам встречает знакомым, вкуснейшим запахом. Сколько раз представлял себе этот город: он стереотипно рисовался мне погруженным в ароматные клубы конопляного дыма. Возможно, я опять материализую мною же сотворенный образ? Начало в любом случае многообещающее.

Полагая, что задержусь в Амстердаме, я заранее присмотрел в «Одинокой планете» дешевый хостел. По дороге, в окошке обменного пункта размениваю на гульдены один из стодолларовых дорожных чеков.

Хостел оказывается прямо посреди «квартала красных фонарей». После необходимых формальностей девушка-администратор за стойкой советует не терять бдительность и направляет на второй — мужской — этаж.

Первое, что бросается в глаза на втором этаже — табло с красной бегущей строкой: «Не оставляйте вещи без присмотра!» Сложив и заперев необходимые вещи в маленьком персональном шкафчике в коридоре (армейские брюки с документами и основными деньгами-чеками в карманах кладу на самое дно и заваливаю вещами), отношу рюкзак в кладовую. Там человек из администрации цепью, пропущенной через стальное кольцо в стене, соединяет мой рюкзак с другими и навешивает замок. В кладовой доставать вещи из рюкзака запрещено, ибо нельзя проконтролировать, из чьего рюкзака ты их достанешь. Разрешается лишь забрать рюкзак целиком. Подобные полумеры, вероятно, лучше, чем ничего.

В огромном зале с полсотни низких кроватей, на них проживает разношерстная публика. В основном молодежь, есть постарше. Имеются и потрепанные личности подозрительно-бомжеватого вида. Выбираю свободную койку и растягиваюсь на ней.

На соседней койке — маленький плотный индус моего возраста, жаждет общения. В Амстердаме уже неделю: авиакомпания, на которую он работает, раз в год выдает бесплатный билет в любую страну мира (передо мной, должно быть, отрабатывающий карму представитель касты работников авиакомпаний). Сговариваемся выйти в город вдвоем.

Уже стемнело, идем вдоль канала. По обеим сторонам канала — подсвеченные красным стеклянные двери и окна. За стеклами, а иногда и снаружи — возле дверей — стоят женщины неглиже. На этот раз мои представления расходятся с реальностью. Название знаменитого района — «квартал красных фонарей» — я воспринимал слишком буквально: рисовались обычные с виду улицы, освещенные красными фонарями. Внутри домов, разумеется, царит разврат, но то внутри!

Я попал на красную планету Марс. Марсианки зазывно улыбаются, а та, на которой задержишь взгляд, проявляет активность: мнет груди, сует руку себе в трусы, высовывает язык. Нормальное поведение для этой планеты.

В состоянии легкого шока глазею по сторонам, а мой маленький спутник чувствует себя рыбой в воде: подмигивает девушкам, делает им знаки, успевает перекинуться на ходу парой фраз.

— Ты… бывал у них? — спрашиваю я.

Он смотрит на меня как на идиота:

— Само собой! Каждый день!

Через некоторое время индус застревает возле тоненькой блондинки в бикини и делает знак, чтобы я не ждал. «Have a good fuck», — вспоминаю я напутствие барабанщика.

Иду в толпе таких же зевак. Программа-минимум на сегодня: курнуть. Так что у меня — какая-никакая цель. Ищу подходящий кофешоп — уникально-голландское заведение, где можно законно купить травки и там же употребить.

Несет течением. Возле уха то и дело возникает бормотание: «Гашиш, кокаин, экстази…». Мотаю головой, и бормотание прекращается, чтобы вскоре возобновиться. Зазывалы порно-шоу едва не хватают за рукава: «Mister! Fuck! Real fuck!..». Кофешопы на каждом шагу, но сквозь окна вижу кишащую внутри публику, и меня всякий раз проносит мимо.

Утомившись толкучкой, сворачиваю с улицы-канала на тихую боковую улочку и вскоре нахожу еще один кофешоп: «Rusland». На витрине логотип, схематически изображающий Собор Василия Блаженного. Зашифрованный в логотипе посул блаженства, да и само название кофешопа видятся зна́ком.

Внутри русским духом не пахнет. Цены в меню указаны в гульденах и евро (евро уже полгода как введено в безналичное обращение, но монеты и банкноты пока не выпущены). Некоторое время изучаю ассортимент и наконец покупаю грамм марихуаны «Skunk» — «Скунс».

Нахожу свободный столик. Пока делаю косяк, подсаживается парень и тоже принимается скручивать.

— У тебя что? — интересуется он.

— «Skunk». А у тебя?

— «White Widow», — отвечает парень и предлагает: — Сперва твоего скунса, затем — мою вдову?

Взрываю и, пару раз затянувшись, передаю ему.

Это немец из Ганновера. В Амстердам приезжает на выходные — поотрываться. Его «Фольксваген-Пассат» припаркован неподалеку, в нём и ночует.

— Много тут вообще немцев?

— Тут почти все — немцы, — говорит он. — Прислушайся: все говорят на немецком.

— Думал, это голландский.

— Голландцы дома сидят, телик смотрят. Гуляют туристы.

Взрывает свой косяк и передает мне. Белая вдова знакомится со скунсом: «Очень приятно!»

— Гляди — «Ролекс»! — Немец демонстрирует запястье, но видя мой скепсис, гогочет: — Купил на блошином рынке за двадцать гульденов.

— Зачем тебе поддельный Ролекс? — удивляюсь я.

— Как «зачем»? Для девчонок!

Тоже принимаюсь ржать. Мы — два обдолбанных балбеса.

Немец берется скручивать еще, но мне уже хватит. Прощаюсь и выхожу. Закурив сигарету и овеваемый ветерком, иду, куда ноги несут. Амстердам!

Прохожу по Абрикосовой, сворачиваю на Виноградную и забредаю в совсем уже тенистый переулок. Внезапно за спиной происходит движение, меня обхватывают сзади. Намертво прижав руки к туловищу, лезут в карман. Я вижу под собой белеющую кроссовку и что есть силы — сверху вниз — бью по ней пяткой. Хватка слабеет, отскакиваю и разворачиваюсь.

Арабского вида парень, прыгая на одной ноге, яростно сквернословит. Второй — негр — глядит с испугом.

— Окей, окей! — Негр выставляет перед собой белеющие в темноте ладони. — Давай, браза — просто уходи. Просто уходи.

Всё это очень смахивает на кино, особенно это «браза». Но негры тоже смотрят фильмы про негров, подражают героям, начинают говорить с гарлемским акцентом, чудесным образом превращаясь из африканских нелегалов в голливудских гангстеров.

Проверяю карманы: всё на месте. На всякий случай смотрю волком, исподлобья. Но испугаться я не успел. Негр, поддерживая араба под локоть, уводит его в темноту переулка. Я удаляюсь в противоположную сторону.

На сегодня программа выполнена (пожалуй, даже перевыполнена). Возвращаюсь в хостел, захожу в храпящую полутемную «казарму». Мой индус спит на спине, раскинув руки, почмокивая и блаженно улыбаясь.

Завтрак здесь поскромнее, чем был во Франкфурте: выдают на нос крутое яйцо, хлеб с кусочком масла и чай. За столиком знакомлюсь с израильтянином. Он живет в хостеле полгода: договорился с хозяином мыть полы в обмен на койко-место.

— Но ведь какие-то деньги нужны? — спрашиваю я (иврит пока не забыл).

— Выкручиваюсь, — отвечает израильтянин. — На днях «нашел» велосипед, продал.

— В смысле…

— Слушай, — говорит он, по-своему истолковав мою заминку, — я ведь не иерусалимский праведник…

— Да я и не думал осуждать! — тороплюсь заверить я. — У каждого свои пути — неизвестно еще, куда меня мои заведут…

На блошином рынке покупаю на десять гульденов три трубочки для воскурения конопли: каменную, деревянную и металлическую. Сажусь на скамейку, чтобы тут же и воскурить.

Подходят полицейские. Игнорируя меня, расталкивают лежащего на соседней скамейке смуглого человека, вынуждая его сесть.

— Скоро мы здесь снова пройдем, — терпеливо, словно перед ними ребенок, объясняют полицейские. — Вас к этому времени здесь быть не должно.

Человек что-то мычит, кивает и, как только полицейские уходят, вновь заваливается на скамейку.

К вечеру набираюсь решимости и отправляюсь в «квартал красных фонарей» — исполнять завет привезшего меня в Амстердам барабанщика. Мною движет любопытство. В первую очередь любопытство.

Долго хожу мимо «витрин», пытаясь выбрать. Это непросто: во-первых, ассортимент слишком велик. Во-вторых, женщины так безобразно себя ведут, что становится гадко, и, едва задержавшись, всякий раз двигаюсь дальше.

Наконец останавливаюсь возле азиатки — китаянки или, возможно, тайки. В отличие от остальных, девушка не кривляется, а смотрит на меня, просто и приветливо улыбаясь. Довольно высокая, в красном белье.

— Сто гульденов, — отвечает она. — Орально — пятьдесят.

Гульден — примерно полдоллара. Решаюсь на пятьдесят гульденов. Вдобавок любопытно, как она будет справляться: обычно подобная развлекуха затягивалась до бесконечности. Хотя она же профессионал…

Закрыв стеклянную дверь, девушка задергивает портьеру. Комната подсвечена красным, и в воздухе густой, словно бы тоже красный запах от курящихся по углам ароматических палочек. Я не вполне понимаю, что делать: ситуация совершенно новая. Не разговаривать же с ней, не спрашивать, как ее зовут? Да и за разговоры я ей не платил. И мне за разговоры не платят…

Она ненавязчиво руководит, и я в результате полностью раздеваюсь и сажусь на кровать. Она же снимает только лифчик. Щелкаю резинкой трусиков, но она мотает головой, садится рядом и, пока я глажу ее по плечам и аккуратной груди (кожа удивительная на ощупь, гладкая и одновременно бархатистая, словно не кожа, а специальное покрытие: вероятно, какая-то мазь…), надевает презерватив.

Работает старательно (помогая, впрочем, руками), и всё заканчивается довольно быстро. Быстрее, чем ожидалось. Профессионализм! Поднявшись, она деликатно отходит в сторону, указав на мусорное ведро под туалетным столиком. Я выбрасываю презерватив и торопливо одеваюсь, ощущая неловкость оттого, что задерживаю занятого человека. Сказав «спасибо», выхожу на улицу и втыкаю в рот сигарету.

На свежем воздухе хорошо, только у сигареты — неуловимо-резиновый привкус…

Днем снова брожу по городу, а вечером отправляюсь исследовать ночную жизнь. Я не собираюсь следовать примеру индуса: никаких проституток… По крайней мере сегодня.

Подкуриваюсь из остатков «скунса» — иначе весь этот красный уличный демонизм приедается, словно это уже моя планета, привычная стихия. Скунс плотным облаком заволакивает мозги, и мир обретает загадочность, жить становится интересно.

На мостике через канал зависаю возле патлатого англопоющего гитариста. Текст приблизительно следующий:

Я сижу на наркоте,

Наркота сидит на мне,

И пускай я весь в говне,

Но пока что не в тюрьме…

Поет от души и похож на многих моих знакомых из прошлого и, вероятно, будущего. Ощущаю эмпатию, мгновенно рисую себе его жизнь и отчего-то завидую. В чём же между нами разница?

Подобно мне, он отказался от «нормальной» жизни, и шарится теперь по странам и городам. Но я сделал это сознательно: знал, от чего отказываюсь и что выбираю. Его же попросту «закрутило-понесло». Живет наверняка на каком-нибудь сквоте (в Европе полно сквотов). А между тем что-нибудь подобное Лифте — целому городу-сквоту — никому здесь и во сне не привидится. Я рассматривал возможность жизни в Лифте (было и такое), но сознательно отказался.

Парень этот — патлатый, я — стриженый (хотя уже отросло, так что самое время определяться: отращивать дальше или состригать). Но если даже отращу хаер, то именно «отращу» — сознательно. А он его, скорее, «отпустил» — то есть и не думал специально отращивать, не принимал решений. Я — прежде чем сегодня подкуриться, решил: так надо — пускай жизнь станет интересней. Одну трубочку дунул — пока хватит, а то потеряю нормальность свою пресловутую, патологическую! А он косяки с утра до ночи долбит, пока всё не закончится. Проснется — бежит покупать. Впрок покупать не станет — только чтобы на сегодня хватило: будет день, будет и травка. Песню написал — подсознание выплеснул и дальше живет, не зная забот, как Божьей твари и подобает.

А мне приходится принимать решения. Или ждать, пока решение на меня снизойдет. Это мучительно! Отсюда и зависть. А с другой стороны… Какова его перспектива? Пройдет от силы десяток лет, и парень сторчится. Или наоборот (еще хуже!), станет добропорядочным членом общества — экономистом или, скажем, музыкантом. А я? Сможет ли мой сознательный путь завести меня дальше? Как далеко в этой жизни можно зайти? А, главное, куда? В каком направлении? Задумчивая, однако, сегодня травка…

Тюрьма, говно и наркота

За мною ходят неспроста…

Хорошая песня. Кидаю в шляпу гульден и двигаю дальше.

Вновь красные окна и двери. Возле одной стоят две юные полуголые подружки и трещат на голландском (вероятно) языке, не обращая ни на кого внимания. Это дает возможность остановиться и поглазеть на них без того, чтобы они тут же начали приставать.

Очень разные: одна — стройная блондинка с нордическим лицом, другая — смуглая, словно бы турчанка или арабка легкой, приятной для моего глаза полноты… Я замечен, и девушки принимаются делать жесты: мол, кого из нас выберешь?

У меня другие планы, я вообще не собирался никого выбирать! Но раз уж так поставлен вопрос… Почему-то не ухожу, а действительно начинаю прикидывать, кого бы предпочел. Словно это не я, а кто-то другой. Это — похотливый скунс во мне!

Поочередно рассматриваю каждую. Больше нравится черненькая: круглолицая, улыбчивая — в моем вкусе. Блондинка же непроницаема, с каменным лицом. Но я выбираю ее! Не знаю почему. Может, след тянется из моей (совсем недавней еще) прошлой жизни? Может, мне на роду написано выбирать блондинок?..

Хуже того: скунс и вся здешняя атмосфера настолько завоняли мне мозги, что у меня раздвоение, и одна из моих личностей намерена произвести на девушку впечатление. Вторая же личность не представляет, как (а главное, зачем?!) первая собралась производить впечатление на проститутку. Но я над собой не властен.

Вслед за Блондинкой оказываюсь в помещении, внутри еще пара распахнутых дверей. Заходим в одну из комнат, и девушка почему-то оставляет дверь открытой. Пока раздеваюсь, по коридору мимо двери проходит Брюнетка со своим клиентом.

Блондинка снимает трусики и остается в лифчике. Хочу снять и лифчик, но она бесцеремонно отстраняет мои руки. Не спорю, чтобы не сбивать настроение. После недолгих умелых манипуляций, она надевает мне презерватив, дополнительно смазывает и ложится на спину, раздвинув и согнув ноги. Пристраиваюсь сверху и пытаюсь хотя бы погладить ее по плечу (кожа оказывается той же бархатистой фактуры, что у вчерашней азиатки: похоже, они и вправду чем-то намазываются).

— Без рук! — говорит Блондинка, и это ее первые ко мне слова.

Непосредственно перед проникновением она кладет два пальца правой руки — средний и указательный — себе на промежность, так что пальцы оказываются по обе стороны влагалища. Теперь, как бы ни старался, я не смогу войти на полную глубину.

Упершись руками в кровать, сосредоточенно двигаюсь. Из соседней комнаты Брюнетка что-то кричит, Блондинка (из-под меня) отвечает, и они начинают перекрикиваться через стенку. Не прекращаю ритмично двигаться.

Как только кончаю, Блондинка что-то выкрикивает, и заходит Брюнетка. Она смотрит на меня — голого посреди комнаты, воюющего с презервативом — и между ними продолжается оживленный разговор. Брюнетка хохочет, поглядывает в мою сторону. Говорят обо мне? Пожалуй, много чести. Хотя, нет:

— Сколько времени тратишь в день на прическу? — спрашивает Брюнетка по-английски.

— Нисколько, — говорю я и смотрюсь в настенное зеркало: небольшая, в общем-то, шапка моих отросших волос по-дурацки распадается спереди надвое. Пятерней пытаюсь зачесать назад, но волосы снова разваливаются на стороны. К чёрту! Завтра же иду стричься и возвращаюсь к привычному «ежику» — хаеру не бывать!

— Клёвый причесон! — откровенно издевается Брюнетка. Она хохочет, Блондинка ухмыляется.

Выхожу на улицу. Да, «произвел впечатление» — нечего сказать… Вот блядство!

Испанец из хостела подвизается на ремонтах. Поговорил обо мне с прорабом, и в понедельник отправляемся на объект.

Дошел я до такой жизни, осознав, сколь быстро истаивают мои капиталы. Регулярный, почти ежедневный размен чеков на местную валюту нервирует, почва колеблется. Даже если жить без излишеств, а тратить только на необходимое: дешевое жилье и насущный хлеб, пачки моих денег еле хватит на год городской жизни. А сейчас сентябрь, зима на носу — на природе не поживешь. И про Париж не забыто.

Важно понять, смогу ли я в принципе заработать. И если с работой выгорит, попробую жить «одним днем»: всё заработанное целенаправленно спускать, до последней копейки. Иначе застарелая привычка экономить неизбежно возьмет свое. Никакого накопительства, и, разумеется, никаких долгов и обязательств. Основной же капитал (оставшиеся девять тысяч) не трогать: балласт необходим для спокойствия. Буду жить «одним днем» и, возможно, перестану наконец думать о деньгах. Надоело!

Конец ознакомительного фрагмента.