Либертанго

Михаил Немо, 2021

Сколько жизней дано человеку? Судьба Максима Островского не предвещала крутых поворотов: университет, карьера, семья, кредиты… И даже эмиграция не вдохнула в его жизнь новизну. Но однажды неодолимый зов побуждает героя отправиться в Путь. Роман основан на реальных событиях. Путешествие сквозь Европу на попутках, служба в иностранной армии, жизнь в маргинальных общинах, война с хулиганами из парижских предместий, поход через океан на парусном катамаране… Герой – альтер эго автора – идет навстречу страху и учится выживать в любых обстоятельствах. Раз за разом он создает свой мир с нуля: робинзонада в лесу с женой и двумя детьми, жизнь в озерном монастыре на плоту, тюрьма на тропическом острове… Но когда борьба за выживание теряет наконец остроту, на первый план выходит по-настоящему важное: избежать смерти духовной. Обретет ли человек новую жизнь? Насколько парадоксальным окажется результат? Содержит нецензурную брань.

Час 8. Ничего не значил

Я на поверхности?!

Голова над водой, кругом вода.

Да, это поверхность.

Дыхание ровное, даже не запыхался.

Как долго я пробыл под водой?..

Внутри тоже вода: в животе словно булыжник лежит…

Рвет водой. Поток! Извержение! Лавина!

Ффу… Полегчало.

Снова рвет! И звуки такие смешные: «блэ-э, блэ-э». Словно школьник изображает блюющего пьяницу: «блэ-э-э!». Умора.

Смеяться способен?! Однако ситуация аховая. Застрял между мирами: ни туда, ни сюда.

Где луна? Зашла?! Недавно, вроде, высоко стояла… Сколько же времени прошло?

Кажется, светлеет. Заря? Утро?

То есть я в воде уже часов восемь? По ощущениям — гораздо меньше. И чувствую себя огурцом — прямо как новый.

__________

Рассеянно глядя в монитор, Макс трогал языком обожженное печеной картошкой нёбо. Отслоившаяся и свисающая с нёба кожица скатывалась и обрывалась.

— Осэ́ хешбо́н нэ́феш (подбиваешь душевный баланс)? — прищурившись на Макса, спросил заглянувший в кабинет Ариэль.

— Заметно? — встревожился Макс и поспешил отшутиться: — Министерство, — он постучал указательным пальцем по лбу, — готовится к расширению штата.

Он чувствовал себя странно: внутренним оком он методично, один за другим ощупывал свои «активы» и не находил точки опоры. Всё прежде важное казалось каким-то… ненастоящим.

Вот, например, эта работа: это же вообще не работа!

Или взять статус — что это за ерунда?! То, кем, по твоему мнению, считают тебя другие? Сущий бред.

Автомобиль — этот краеугольный камень видимого материального благополучия? Даже не камень, а ржавеющая железяка, пускай изящная и в чём-то даже любимая, но — неверная и капризная, требующая неоправданного внимания.

Пресловутая самостоятельность, так называемая «свобода», к которой столько стремился? Где она? На деле — чем дальше, тем больше зависишь от всего на свете: от людей, вещей, денег, мнений…

Ага, деньги! Вот нерушимая твердыня! Деньги, эти… даже не бумажки, а циферки в банковской распечатке, перед которыми ни в коем случае не должен появляться значок «минус» (и который, то и дело появляясь, вгоняет тебя в липкую панику). Вокруг этих самых циферок и крутится вся моя, с позволения сказать, жизнь.

Не, ну всё же деньги — это важно: ими оплачивается отдельное жилье. Приходишь домой, когда захочешь, а там — холодильник, двуспальная кровать, телевизор… Нет, неубедительно.

В «активах» еще подруга: добрая, уютная, приятна взгляду. Безотказна во всех отношениях, сама же много не требует. И что же — держаться за людей, за отношения с ними? За женщин? Что эфемернее отношений?!

Итого: прежние ценности разрушены. Терять нечего, внутри пустота. И пустота делает легким, словно бы поднимает над собой, над всем миром.

Но вот беда: природа не терпит пустоты.

Прошло сколько-то непонятных дней. Загадочный процесс по «подбитию внутреннего баланса» завершился. И внезапно всё осветилось: Макс знал — и знал, оказывается, уже давно, — что ему делать: он отправится в путешествие!

Жизнь наполнилась смыслом. Нужды суетиться не было: он покинет синекуру в конце декабря, как только истечет срок ежегодного контракта. Еще полгода в министерстве, но совершенно уже с другим настроением: в конце туннеля сияет ярчайший свет!

В само путешествие он отправится к лету, и оно будет долгим: ни единой причины ограничивать себя временем. Для начала отправится в Европу, станет перемещаться автостопом и пешком. Зимой — жить в городах, летом — на природе.

Денег — после продажи машины и погашения кредита — едва ли останется много, но на авиабилет до Европы хватит. А там… Он сумеет заработать на жизнь: сезонными работами, по мере необходимости. Вживаясь в новые места, знакомясь с людьми, занимаясь тем, что ему интересно, он будет познавать мир — во всём многообразии.

Когда Европа будет изучена, он двинется на восток — в Индию. Затем… Да что загадывать — мир необъятен! Мира хватит надолго, но рано или поздно он приведет ищущего туда, куда до́лжно прийти, и там… там уже станет ясно, что дальше.

Путешествовать — как мог он забыть? Он ведь хотел этого всегда, по крайней мере с тех пор, как… Теперь уже и не вспомнишь, когда это началось. Ну, положим, со знакомства с тем южноафриканским путешественником в кибуце. Впрочем, еще прежде, покидая Россию, он отправлялся по сути за приключениями.

Прошло уже восемь лет — чертова уйма времени — с тех пор, как он, выпав из родительского гнезда, ведет самостоятельную жизнь. И во что это вылилось? Вначале мир поманил его, указал на возможность собственного пути, но немедленно отвратил, соблазнил — кинул ерзать в накатанной чужой колее: все эти университеты, министерства…

И что же, все эти годы — зря, и жизнь начинается лишь сейчас? В любом случае, теперь он — стреляный воробей. Теперь его на мякине не проведешь: не соблазнишь и не отвратишь от своего пути. Отныне всё будет иначе!

Между тем, мякина для воробья уже была заготовлена, и не только заготовлена, но и рассыпана.

Сообщить подруге о грядущем расставании было непросто: объясняясь, Макс чувствовал себя немногим лучше персонажа Михалкова наутро после того, как тот пропел Бесприданнице «мохнатого шмеля».

Лана изменилась в лице, а овладев собой, заявила, что поедет с ним. Неважно куда. Пришлось изыскивать аргументы, прибегать к метафорам («это только мой путь… на нём нет места двоим…»). Слова — словами, но правда в том, что он искал новой жизни, а Лана, сколь ни была ему дорога́ (а к этому времени она уже была ему дорога́, хоть он и убеждал себя в обратном), была частью жизни прошлой, ее средоточием и олицетворением.

Макс был готов к тому, что, узнав о его намерениях, Лана тут же его покинет, нанеся тем самым превентивный удар. Либо станет устраивать сцены с уговорами, слезами, упреками… Но после того разговора они не возвращались к теме отъезда и вели себя так, словно над ними не навис этот дамоклов меч и им не предстояло расстаться через несколько месяцев навсегда. Лана словно установила табу, Максу же лишний раз поднимать вопрос своего отъезда было бы и вовсе глупо и даже бестактно. Возник своего рода «заговор молчания».

***

— Есть тема, — с порога принялся выкладывать Петя Чел. — Пеликан тут ездил кое-куда, недавно вернулся. Они там десять дней молчали, мяса не ели, и с ними что-то делали. Вернее, они сами там что-то делали — я не очень понял, мы на ходу перетерли… Пеликан аж светится и очень советует. Съездим, приколемся?

— И сколько стоит? — спросил прагматичный Макс.

— Бесплатно!

— Не может быть. Десять дней кормят и спать укладывают, и всё халява?

— У них фишка: платят те, кто хочет, да и то не раньше, чем пройдешь десятидневный курс. Короче, вот номер. Позвонишь, узнаешь и мне расскажешь. Съездим вместе — будет ништяк! Всё, я побежал: люди ждут. Доктор едет-едет сквозь снежную равнину-у… — пропел он уже в дверях.

Макс позвонил и получил по почте брошюру. И понял, что это именно то, что ему нужно — и нужно как раз сейчас. Организация называлась «Випассана», что на древнеиндийском языке па́ли означает «виденье вещей такими, каковы они есть». Это интриговало само по себе, ибо с некоторых пор Макс всерьез подозревал в фатальной ущербности собственное (и человеческое вообще) восприятие мира.

В брошюре подчеркивалось, что организация не является сектой и учеников ни в коей мере не станут склонять к какой-либо религии. И всё бесплатно! (Не то, чтобы Макс так сильно любил халяву, но резонно считал, что истинные ценности купить невозможно.) В ходе интенсивного десятидневного курса участников обучат технике медитации, посредством которой те очистят ум. Это, в свою очередь, избавит их от страдания. Жизненные невзгоды станут нипочем, и начнется безмятежная и счастливая жизнь. Чего же еще желать?

Максу вспомнилось, как в детстве он мечтал о некой машине или, быть может, таблетке, которая бы «отключала» человека на то время, когда он занимается нелюбимым делом. Тогда он — Максим — мог бы ходить в школу «на автомате», не испытывая мучений, а «включаться», скажем, на выходные и во время каникул. И еще на передачу «В гостях у сказки» и очередную серию мультика «Капитан Врунгель»… Похоже, мечта вот-вот сбудется: он обретет вожделенную таблетку.

Помимо строжайшего кодекса дисциплины и распорядка, предусматривавшего более десяти часов сидячей медитации в день и ежевечерние, записанные на видеокассеты лекции Учителя, в брошюре имелась статья, повествующая о самом Учителе — индусе с фамилией, похожей на украинскую. Рассказывалось в частности, как посредством указанной медитации тот излечился от, казалось бы, безнадежных психосоматических головных болей. Это окончательно купило Макса, ибо боль по-прежнему колотилась в его сердцевине.

Пустота, с недавних пор зияющая в душе, жаждала быть заполненной. Не мешкая, Макс записался на десятидневный курс медитации, начинающийся 3-го января 1999-го года — сразу после того, как незадавшийся экономист Министерства здравоохранения покинет службу.

На десятый день курса, после завтрака и сеанса медитации, когда сняли обет длившегося более девяти дней Благородного Молчания, Макс и Петя Чел вместе с десятками других учеников вышли из медитационного зала во внутренний дворик центра Випассаны.

В ушах еще звучало напутствие Учителя: делиться с окружающими радостью, сострадать живым существам, нести в мир гармонию, доброту и любовь… Макс как раз собирался убить Чела: долгие дни и ночи он представлял, как, ухватив за ненавистные патлы, будет долбить гада рожей о стену, пока не превратит в кровавое месиво. Предаваясь сладким виде́ниям, он не подозревал, что Петя замышляет нечто похожее. Давление в котле зашкаливало: копящаяся с начала курса (а, может, с начала жизни) злость клокотала, ища выхода.

— Ты чо, сука, выёбывался?! — таковы были первые слова Макса. — Чо выёбывался?!!

Выставив кулаки, он двинулся на Петю.

— Чо?! — Петя принял боевую стойку. — Аниччо!

Оба безудержно расхохотались: слово на языке пали «аничча» троекратно произносилось Учителем при инструктажах, вбивая в головы учеников основополагающую доктрину буддизма — переменчивость и непостоянство мира. Аничча, аничча, аничча — изменяется, изменяется, изменяется.

Во всё еще бурлящем котле давление начало спадать.

— Ты зачем, гад, за руку меня хватал? — сквозь смех проговорил Макс, продолжая наступать.

— На часы хотел посмотреть, время узнать! А тебе жалко было? Жалко?! Чего руку выдергивал?!!

— Так нельзя же друг друга касаться! Торчок!

— Сам торчок!.. Правда, что ли, нельзя?

— Правила не читал, идиот?! «Друг друга»! Я тут кошку во дворе погладил, так в секунду администратор как из-под земли выскочил: «животных не трогать!»

— Так это тогда объявление повесили? «Кошек не гладить — необходимо воздерживаться от чувственных удовольствий»? Думаю: что за бред?

— Ладно! А кто яблоко в столовой упёр, точил в комнате у меня под носом?! Кто?!

— А что, тоже нельзя?

— Ну ты раздолбай! — Макс убрал кулаки и улыбался теперь во всю варежку. — Разок бы хоть правила прочел. Тут ведь вообще нихрена было нельзя: любой контакт запрещен, даже взглядом. Хавчик брать в комнату, кормиться в неурочное время… А ты всю дорогу какие-то знаки мне подавал, заначки в тумбочке делал, хомячил вечно у всех на виду — от медитации отвлекал. И кто ты после этого?

— Я? Свободный человек! — заявил Петя. — Плевал я на правила!

— Во дает! Ты ж меня сам сюда затащил, — возмутился Макс.

— Конечно. Тебе не понравилось?

— Понравилось. Хотя жесть была страшная.

— Не то слово! Покруче любого трипа. Сила!

— Сила, самадхи, панья! — сорвалась с языка многократно повторяемая Учителем буддийская триединая формула: добродетель, осознанность, мудрость.

Остальные ученики с удивлением и некоторой опаской наблюдали эту перепалку на непонятном языке, пересыпаемом терминами на пали — языке, которым говорил Будда.

Хотя люди и прожили бок о бок много дней, всем еще предстояло перезнакомиться. Постепенно начали завязываться разговоры, и вскоре двор наполнился гвалтом: сдерживаемая в течение стольких дней жажда общения нашла выход. От разговоров с отвычки саднило горло, но остановиться и замолчать было трудно: хотелось говорить не переставая.

К вечеру Макс обессилел и осип, да и с другими происходило похожее: к эйфории, охватившей учеников с утра, примешивалась странная нервозность и дрожь.

С «Випассаны» он вернулся законченным неофитом. Зияющая на месте прежних ценностей пустота зияла недолго и разом заполнилась: Макс стал обладателем готового, универсального, тщательно выверенного пакета ценностей.

Для начала, подражая тембру голоса Учителя, действительно замечательному — невероятно низкому, рокочущему на грани слышимого, он исполнил Лане Мантру Прибежища, которую разучил на курсе, принимая прибежище в трех буддистских ценностях: Будде, буддийском учении (Дхамме) и буддийском сообществе (сангхе).

Буддхам саранам гаччами.

Дхаммам саранам гаччами.

Сангхам саранам гаччами.

Это был, конечно, не «бедный ёж», но Лане понравилось: она даже куснула новоявленного буддиста за ухо.

Как свойственно неофиту, Максу виделось, что полученное знание следует распространять. Ведь адепт желает всем блага, тогда как благо ищут не там, где следует! И долг посвященного — указать заблудшим истинный путь.

Под маской благожелательности у прозелита обыкновенно кроется чувство превосходства. Вдобавок обладатель навязанных, чужих ценностей не бывает по-настоящему уверен в своей правоте: подспудно сомневаясь, желает утвердиться, уверовать до конца, старается, чтобы как можно больше людей думали и делали как он.

На протяжении последующих месяцев, вплоть до отъезда за границу, Макс много рассказывал и Лане, и своим друзьям о Випассане — но едва ли кому-то помог. И однажды ему станет стыдно. К счастью, в его характере изначально не имелось столь необходимой прозелиту навязчивости и веры в собственную непогрешимость — иначе бы он и вовсе, наверное, сгорел со стыда.

Существуют ли те, у кого есть свое? Кто по-настоящему работал, собирая сокровища по крупицам? Или нашел предназначенный только ему клад? Ведь истинных владельцев сокровищ не интересуют ни деньги, ни авторитет, им не придет в голову навязываться и поучать. Как же их найти и узнать?

Новообращенным предписывалось медитировать по одному часу утром и вечером. Неделю Макс продержался: сперва сидел с удовольствием. Затем — без удовольствия. Стал находить причины для пропусков. И наконец бросил.

Между тем, после курса медитации он себя чувствовал на удивление. Правда, боль в груди не прошла. Но боль — лишь ощущение, ее необязательно оценивать, тем более оценивать негативно. Макс смотрел на боль, созерцал ее, думал: «боль». Теперь это происходило автоматически и было колоссальным облегчением.

Ушла и злость — горой с плеч. Десять дней курса оказались невероятно тяжелыми: швыряло из огня да в полымя, редкие моменты эйфории и беспричинного счастья сменялись затяжными периодами нарастающего страдания. Всё раздражение, копившееся двадцать восемь лет жизни, снялось с места, поднялось и клокотало под крышкой черепа. Злость искала и не находила выхода, причиняя неимоверные мучения (схожие ощущения испытывали многие, но казалось, ты единственный, кто действительно страдает). А тут еще этот Петя Чел! В последний день курса страдание достигло апогея, но клапан своевременно открыли, и злость испарилась, словно и не бывало.

Теперь, чтобы вывести его из себя, вызвать гнев или раздражение, нужно было постараться. Пройдет время — годы — и он спросит себя: злость ушла, но что ушло с ней? Не утратил ли он и священную злобу — основной движитель его жизни?

Випассана лезла теперь отовсюду. Включив телевизор, он застал концовку фильма «Рокки 4». Рокки с Иваном Драгой настойчиво молотили друг друга по головам, после чего Сталлоне с разбитой физиономией двинул речь: «Я изменился! Вы изменились!! Мы все можем измениться!!!»

«Аничча, аничча, аничча», — прозвучало у Макса в голове. За время боя Рокки постиг истину: если настойчиво бить по черепу, наступает просветление. Недаром дзэнские учителя практикуют битье бамбуковой палкой!

Макс извлек заложенный в книгу листок со стихотворением, записанным майской ночью у костра над обрывом. «С этим зельем Рокки Драгу победил…» Уже более полугода он силился разгадать послание.

Уволившись и пройдя курс Випассаны, Макс увидел, насколько был прежде беден. Раньше ничто не давалось легко, за всё приходилось бороться, часто впустую. История с «парижской мечтой», цветочницей и пропоротой шиной была показательна. А сведущая во многом Ольга-каббалистка называла жизненный расклад Макса «плохой кармой», ссылаясь на его прошлые жизни. Теперь же всё шло в руки само, карма словно подчистилась.

Несмотря на зимний сезон и общий упадок рынка, машина продалась на удивление выгодно, и после возврата кредита осталась немалая сумма. Вдобавок выяснилось, что министерство выплачивает своего рода отступные. Вкупе с пособием по безработице, которое полагалось первые полгода после увольнения, это выливалось в изрядный куш.

Пока Макс работал, у него не было даже намека на финансовую свободу. Теперь «состояние» его с каждым днем возрастало. Перестав работать — совершив «экономический суицид» — он внезапно разбогател.

В схожем положении он был лишь однажды — учась на подготовительном отделении университета и также нигде не работая. Тогда были и свободные деньги, и время. Но под давлением среды он начал подрабатывать, а затем и работать, пополнив армию «бедняков» — с тех пор ему вечно приходилось сводить концы.

Возможно, богатство в принципе несовместимо с зарабатыванием? Вкалывать на хозяина или «на себя» — какая разница? Работать за деньги — исповедовать психологию бедняка.

И опять заходил Петя Чел — на этот раз с книжкой по лечебному голоданию. Книга обещала излечить от всего в принципе. Вдобавок намекалось на возможное просветление, а среди новообретенных ценностей Макса оно было в приоритете. (Скоро он узнает, что лечебное голодание стандартно идет в комплекте с медитацией. Узнает, что это — джентльменский набор «ищущего», и немало путешественников обреченно таскают его в рюкзаках.)

Он решил заголодать сразу на четырнадцать дней (хорошее число, на его любимую букву «ч»), ибо рекомендованное книгой постепенное вхождение — по дню в неделю на протяжении года и т.д. — не годилось. Макс любил, чтобы сразу и в полной мере.

Первые три дня он выходил на прогулки, следуя рекомендациям. Книга обещала, что через несколько дней чувство голода пройдет, наступит эйфория и прилив сил. На четвертый день, не в силах более волочить ноги, прогулки он прекратил.

Голод не отпускал. Макс думал исключительно о еде: вспоминал примеченный у дороги огрызок яблока, сочинял рецепты яств, которыми усладит себя по истечении срока. Обоняние обострилось: с улицы проникал, расползаясь по комнате, запах весеннего цветения. Цветы хотелось съесть.

Время остановилось, эйфория не наступала, последние силы ушли. Макс лежал на диване (залезть на шкаф он уже не мог), и думал, какой он был дурак, не понимая, что главное (да что «главное» — единственно важное в жизни!) — еда. Мышечная масса катастрофически уменьшалась. Один из кубиков на животе рассосался и полностью исчез — на его месте осталась мягкая кожаная ямка.

К последним дням поста напал паралич воли: звонил телефон, но Макс не мог заставить себя протянуть руку и взять трубку. Каждому походу в туалет предшествовали часы самоуговоров в необходимости такого деяния (благо, оные деяния требовались нечасто). Но ни разу он не помыслил прекратить голодовку прежде намеченного срока.

На четырнадцатый день удалось выйти из дома и добраться до магазина. Плечи придавливали к земле. Прохожие оборачивались, принимая бледного, ссутуленного, с запавшими щеками человека в болтающейся одежде за призрак.

Купив сока и фруктов, Макс вернулся домой (каждые несколько шагов приходилось ставить пакеты на землю, чтобы собраться с силами). Труднее всего оказалось спуститься в полуподвал: ноги подкашивались, норовя сбросить хозяина со ступенек. Пришлось сползать, цепляясь за стену.

Утро пятнадцатого дня, педантично выполняя указания книги, Макс начал со стакана наполовину разбавленного водой яблочного сока. Прикрыв глаза, он благоговейно испил амброзию и почувствовал себя сытым.

Сытость держалась недолго. К вечеру Макс уже пил чистый сок, а назавтра методично сжевал все купленные фрукты. В уме и в теле ощущалась необыкновенная легкость и чистота.

На третий день он бодрячком сходил в магазин и прикупил овощей. Правда, на обратном пути снова пришлось отдыхать: лишенные мышц, руки отрывались от плеч.

Пришла Лана и ужаснулась худобе Макса. Впрочем, обнаружилось, что в главном силы уже вернулись. Пока голодал, она втайне надеялась, что он не выдержит до конца, сорвется. Это было бы для нее зна́ком, дало бы надежду, что он передумает и с отъездом.

Лана надеялась. Ее угнетала мысль, что она зря потратила три года — бесценные три года своей молодой жизни. Но одновременно она боялась, что Макс передумает уезжать. Если он даст слабину — по прихоти станет менять решения, это будет уже не он — не тот человек, какого она любила. Значит, она в нём с самого начала ошиблась. И это значит, что годы, проведенные с ним, потрачены действительно зря.

Боль в сердце так и не прошла, но в остальном Макс чувствовал себя превосходно. Очищенный организм восстанавливался, сознание было кристально ясным. Впереди открывались блестящие, солнечные перспективы, и лишь на задворках сознания темным облаком нависала мысль о неумолимо приближающемся расставании с Ланой. («Заговор молчания» оставался нерушим: оба продолжали вести себя так, словно распоряжались вечностью.)

Книга предупреждала о необходимости на выходе из голода умерять аппетит. Но сам аппетит оказался сильнее книг и предупреждений. Есть хотелось беспрерывно — словно после травки «пробило на хавчик». Вдобавок не терпелось поскорее вернуться в форму: мышцы жаждали действия, пресс требовал недостающий кубик.

Ради пищи и радости движения организм был готов на всё: он хитрил, изображая безупречное самочувствие. Взять Макса хитростью оказалось проще, нежели измором: на десятый день после окончания голодовки он пошел на тренировку по боксу. Вернувшись и плотно поев, он почувствовал, что заболевает: поднялась температура, в животе ныло.

С тех пор как однажды Макс выкинул в урну рецепты, к врачам он не ходил принципиально. Вдобавок за время службы в Минздраве ему открылась истинная сущность медицины: гигантская промышленная отрасль заинтересованная лишь в доходах. Иными словами, в умножении и продолжении болезней. Подчиняясь этой основополагающей стратегии, медицинская наука направлена лишь на лечение симптомов, а не причин недугов. И редкие попытки отдельных врачей и даже медицинских направлений «зреть в корень» в корне же и пресекаются. (Для пресечения здоровых тенденций необязательно их запрещать — достаточно объявить шарлатанством или отказать в финансировании.)

Болезнь вяло текла с месяц, после чего жизнь возвратилась на круги своя: в теле и голове наблюдались привычные, фоном сопутствующие тяжесть и муть. Но теперь было с чем сравнивать: Макс помнил легкость и чистоту, помнил незамутненную ясность сознания и остро чувствовал ущербность теперешнего — обычного — состояния.

Он знал, что повелся на хитрость и совершил «грехопадение», буквально объевшись запретных плодов. Но он не смог бы поручиться, что в другой раз сумеет этого избежать. Сколь ни сильна воля, но обезумевший от голода и бездействия и дорвавшийся наконец до радостей жизни организм оказался сильнее.

Возникшая после курса Випассаны эйфория тоже закончилась. Теперь, по прошествии нескольких месяцев, смысл медитации и буддизма в целом виделись приблизительно так: ты медитируешь и ведешь «правильную» жизнь, получая «бонусы». Иными словами, создаются причины, которые, повинуясь кармическим законам (сложным, но работающим, к счастью, независимо от понимания), ведут к благоприятным последствиям. Это и называется «улучшать карму».

Макс уже собрал все положенные ему за десятидневную отсидку «кармические бонусы», получил «зарплату» (в виде эйфории и всё тех же денег), и теперь считал, что неплохо бы повторить — заработать очередную порцию.

Но до отъезда оставалась пара месяцев, поэтому он решил потерпеть и следующий курс Випассаны сделать в Европе. Благо центры имелись почти в каждой стране.

К этому времени его родители несколько лет как переехали из Петербурга в Германию: немцы, стремясь загладить вину за Холокост, пускали на постоянное жительство евреев из России. Родители обживались в восточногерманском городке Веймар, звали в гости. Макс предполагал устроить у них «базу», и оттуда совершать набеги в другие страны Европы. А центры Випассаны станут одной из целей его паломничества.

Он зашел на бывшую квартиру проведать «торчков», и ему отдали конверт с письмом из Питера. От Сани.

Когда-то они активно переписывались. По приезду в Израиль Макс очень скучал, хотелось увидеться и, конечно же, выпить с друзьями. Жизнь в Израиле вызывала отторжение, виделось, что именно происходящее там было настоящим, здесь же — суррогат, слабое подобие. И ве́рхом достижимого счастья казалось встретиться и забуха́ть именно с Саней — лучшим его другом и душой их компании.

Сперва списывались часто: первое письмо Макс послал еще из кибуца, затем — когда жил у родственников под Тель-Авивом. Затем писал из общежития и от «торчков». Со временем писем с обеих сторон становилось всё меньше: жизнь засасывала, теснила прошлое. Когда Макс устроился в министерство и у него появился интернет, переписка вовсе заглохла: бумажные письма виделись нелепостью и анахронизмом.

Из последнего, трехлетней давности Саниного письма явствовало, что Лёха женился (не на Янке — та давно его бросила), Женя продолжает учить что-то гуманитарное, сам же Саня живет с родителями, в основном бездельничает и в перерывах занимается мелким бандитизмом: «кидаловом и разводкой лохов». Вообще представлялось, что в нынешней России чуть ли не каждый — бандит.

Макс не без трепета распечатал конверт. Хитрюга Саня «нашел» у себя еврейские корни и намеревался репатриироваться в Израиль. Последнее время активно тренировался, «накачался как сволочь» и получил лицензию инструктора по бодибилдингу. В завершение приводился список из десятка непроизносимых названий: химические препараты для профессиональных культуристов. Саня интересовался, можно ли их достать в Израиле.

Этот чудовищный список напомнил Максу, как однажды, еще в школе, Саня весь урок сосредоточено черкал в тетради. Результатом стало гигантское — в развернутый лист — слово «ЧЁРТ», каждая буква которого состояла из десятков, а то и сотен слов «чёрт» обыкновенного размера. Друзья восхищались Саниной оригинальностью и упорством.

Макс, пробежал глазами список препаратов: метандростенолон, пропионат тестостерона… Да, от Сани никогда не знаешь, чего ожидать.

***

На автовокзал Макс приехал заранее и мерил теперь платформу шагами. Выяснить, куда именно прибудет автобус из Хайфы, не удалось, так что следовало контролировать всю платформу. Было шумно, грязно и многолюдно. Сигаретная вонь мешалась с автобусным выхлопом.

Накануне они договорились, что Саня приедет к нему в Иерусалим в гости. Тот находился в Израиле уже с месяц: снял в Хайфе жилье, искал работу, пытался учить язык. И было ему, наверное, куда труднее, чем в свое время Максу, ибо покидать родительский дом, менять привычки и жизненный уклад в двадцать восемь — вовсе не то же, что в девятнадцать.

Макс ходил по платформе и думал, что вот, сбывается его давняя (к сожалению, слишком давняя) мечта: сегодня он увидит некогда лучшего своего друга. И они даже наверняка забуха́ют. Случись это несколькими годами раньше, Макс был бы на вершине счастья. А теперь… нет, он, конечно, рад, но всё же… Прошло девять лет, оба, наверняка, изменились, каждый по-своему…

Помимо невообразимости самого́ срока (девять лет!), среда обитания не могла не оставить отпечатка. Макс, к примеру, хотя и водился больше с русскоязычными, настолько уже обтерся в этой стране, что чувствовал себя израильтянином. Просто таким вот… нетипичным. Саня же… Каким он стал? Найдут ли они общий язык? Да и времена, когда пьянство с друзьями было квинтэссенцией жизни, в прошлом. Вдобавок через месяц он всё равно улетает: куплен билет в Берлин. И надо же: именно теперь приезжает Саня. Какова ирония!

В смешанных чувствах Макс вышагивал по платформе, огибая пассажиров, груды багажа, оборванных типов, попрошаек. Откуда-то сбоку шагнул, загородив путь, бритоголовый амбал. Макс рефлекторно уклонился, обогнул, не сбавляя шага, громилу и продолжил свой путь.

— Ты охуел?! — раздалось ему в спину.

Да, Макс, конечно, изменился. Но Саня изменился сильнее. Голова его (вероятно, от препаратов) по-поросячьи распухла. Тело противоестественно бугрилось. Сам Макс уже восстановил форму после голодовки, и выглядел теперь, как и прежде, спортивно. Саня же, будучи почти с него ростом, вдвое превосходил габаритами.

Макс разглядывал друга: тот смотрел затравленно, глаза бегали — адаптация, похоже, проходила болезненно. После полагающегося обмена междометиями, Саня изъявил желание купить для ужина «кусок мяса побольше», и друзья направились к шуку.

Хозяин мясной лавки — выходец из Ирана — бывал по-восточному дружелюбен и радовался приходу Макса, ибо тот хорошо ел, неся бизнесу прибыль. Увидев знакомого клиента в сопровождении груды мышц, мясник выронил нож, выскочил из-за прилавка и принялся трясти Санину руку, одновременно обращаясь к Максу:

— Братан! Ты — здоровяк! Но рядом с ним ты — вот! — мясник продемонстрировал мизинец. — А этот — гигант! Монстр! — И мясник принялся охлопывать обалдевшего и ни слова не понимающего Саню по могучим плечам.

Макс взял кило индюшачьей грудки, и друзья вышли из лавки.

— Хоть бы руки вымыл, — ворчал Саня, нюхая ладонь и вытирая о штаны. — Тут все такие любвеобильные?

— Уважает: он же мясник — а тут враз столько мяса пришло.

— Это я еще атрофировался, — посетовал и одновременно похвастал Саня. — Да жиром подзаплыл: как приехал, вообще не качался. Да ирщ не ел нормально. Сегодня хоть мяса наконец человеческого пожру. — И поспешил исправиться: — В смысле — по-человечески…

Увидев плеть, Саня пришел в неожиданное воодушевление. Сняв со стены, он начал ее любовно оглаживать и лихо пощелкивать в воздухе.

— Досталась с квартирой. Нравится?

— Шикарный девайс! — Саня принялся выписывать плетью восьмерки в опасной близости от потолочного вентилятора. — В курсе, что я садист?

— То есть? — Макс напрягся. — Людей мучаешь?

— Да не, только в смысле секса: баб плеткой лупить.

— И в чём кайф?

— Бьешь — она стонет. Возбуждает!

— Ей больно?

— Больно, — подтвердил Саня. — Но она сама хочет.

— Понятно: «идешь к женщине — не забудь плеть».

Макс, разумеется, испытывал плетку с Ланой, но обоих не впечатлило.

— В общем, Саня, считай, что плетка — твоя.

Макс положил мясо на сковородку.

— План такой, — сказал он. — Бутылка водки, на сегодня хватит. А завтра идем к моему другу Пете на день рождения. И там уже оттягиваемся по полной.

— Да мы незнакомы… — засомневался Саня. — И… всякие там люди… Стрёмно как-то…

— Открытое мероприятие, — успокоил друга Макс. — А Петю я предупредил. Он празднует в заброшенной арабской деревне. Пацан знаменитый, его дни рождения — события всеизраильского масштаба. Так что народу не меньше сотни наберется: неформалы, богема, торчки всех мастей… Великий бал у сатаны. А помнишь, как мы на «Мастера и Маргариту» ходили? В твой ДК…

Макс достал из морозильника водку.

— Стараюсь не пить, — вздохнул Саня, подставляя рюмку. — На мышцы плохо влияет. Тормозит синтез протеина и воссоединение аминокислот, снижает тестостерон и увеличивает уровень катаболического гормона кортизола… — Саня взглянул на зависшего с бутылкой в руке Макса. — Короче, хуево будет.

Лифта лежала в долине, как в ладошке. По склонам лепились дома, внизу виднелся обрамленный иерусалимским камнем бассейн неправильной формы. Макс попытался обратить Санино внимание на пейзаж, ибо увидеть Лифту при свете дня — истинное благословение. Но Саня был рассеян и лишь поправлял под выпущенной футболкой воткнутую за пояс плеть, с коей отныне не расставался.

Друзья спустились к источнику, по каменистой тропе прошли в дальний конец Лифты и поднялись к «Петиному дому». Перед домом имелось обширное крыльцо, внутри — огромная комната со множеством арочных оконных проемов.

В доме уже тусовалось с десяток гостей. Кто-то негромко выстукивал на барабане простой ритм — звуки гулко резонировали в толстых каменных стенах и высоком сводчатом потолке.

Макс познакомил Саню с хозяином. Петя поприветствовал гостя и с уважением к силе пожал руку. Бегая глазами, тот что-то буркнул.

— Главное — не забывайте про дырку, особенно когда стемнеет, — сказал Петя, указывая на центр комнаты, и вернулся к камину, где готовился плов. — Сейчас, рис закину — и попыхтим.

Пока Макс со всеми здоровался (он знал половину присутствующих), Саня, сутулясь и затравленно озираясь, неуверенно прошел вглубь комнаты. На него деликатно косились.

— Есть водяра? — вернувшись к Максу, полушепотом спросил Саня. — Надо срочно бухну́ть.

Макс подвел его к углу, где было навалено всевозможное спиртное. Саня выудил литровую бутыль, взял одноразовый стаканчик и вопросительно глянул на друга.

— Сегодня травку, — сказал Макс. — С алкоголем не мешаю.

Саня наполнил стакан и вылил в рот.

— За Петин день рождения, — подсказал Макс.

Именинник жестом поманил на крыльцо. Там он взорвал и пустил по кругу один из заранее скрученных косяков.

Снизу, из сгущающейся полутьмы поднимались люди. Доносились голоса:

— Я вся в колючках! Куда ты нас завел?

— Это Лифта, бейби, — ответствовал мужской голос. — Утешься: я тоже ненавижу кактусы, ибо суетливы они…

На крыльце стало тесно, и Макс с Саней вернулись в дом. Саня больше не сутулился и глядел смелее. Он налил и опрокинул в себя следующий стакан.

— Помогите зажечь свечи, — обратился ко всем Петя Чел. — И помните про дырку в полу. Про дырку в полу!

Комната обросла свечами. Их расставили всюду: на полу, подоконниках, в нишах и щелях между разошедшимися камнями стен. Петя лично опоясал дыру в полу десятком свечей-таблеток в металлических корпусах. Стало инфернально и празднично.

Народ накатывал волнами. Пришли Андрей с Рыбой. Нарисовался Асисяй. Явился панк Гной с подругой Коррозией. Каким-то ветром занесло Шермана с красавицей Соней и Ольгу-каббалистку.

Пришел А́бед — араб из соседней с Лифтой деревни, большой Петин друг. Несмотря на двух жён, энное количество детей и работу, Абед не упускал случая потусить с Петей и другими «торчками». Петя же был частым гостем в доме Абеда (однажды они заезжали туда на машине с Максом, и Абед оказал друзьям поистине королевский прием, снабдив напоследок каждого двухлитровой банкой диких маслин собственного засола).

Возникли Ниндзя, Какашич с Икебаной и знаменитая своей коллекцией окурков Анастасия по кличке «Анестезия». Заявился беспредельщик Геха, с некоторых пор обитающий в одном из лифтинских домов. Огромное количество гостей Макс видел впервые, а некоторых впервые видел и сам именинник.

Макс и Саня сидели на широком каменном подоконнике. Повинуясь невидимому ритму, Саня забрасывал в себя стаканчики с водкой. Глаза его больше не бегали, но стали маслянистыми, с нездоровым выражением. Плотоядно ухмыляясь и облизываясь, он медленным взглядом обводил собравшихся. Словно выбирал, кого съесть.

Вскоре Саня стянул футболку и явился во всём своем несколько оплывшем великолепии. Вынув из-за пояса плеть, он постукивал по ладони рукояткой, продолжая тяжелым взглядом обводить гостей.

— Может, ну нафиг? В смысле — плетку. — Макс понимал, что к жизни пробуждается страшное. И случись что — отвечать ему.

— Не ссы, — сказал Саня, медленно поднимаясь и становясь во весь рост. — Шмары! У-у-у, сколько здесь шмар!

Крадучись и помахивая хлыстом, Саня двинулся в гущу людей.

— Саня! — попробовал удержать друга Макс.

С тем же успехом можно было пытаться остановить танк. Макс затаил дыхание, готовясь к худшему. Но народ расступился и поглотил Саню, после чего тот показался возле стены, обошел комнату и вернулся на подоконник к Максу. Вернее, к бутылке.

— Боятся меня, бляди! — торжествующе возвестил Саня и залил в себя очередной стакан.

— Слушай, Саня, — попытался урезонить пьяного Макс. — Петя — мой друг, у него — день рождения. Будешь дебоширить — выйдет неудобняк…

— Молчать!!! — заорал вдруг Саня. — Сейчас покажу, что значит дебоширить!

Он ринулся к сидящей кружком на полу группе людей, мирно раскуривающих косяк. Непосредственно возле них он запнулся и, чудом никого не накрыв, рухнул в круг. Вниз лицом, распластавшись между сидящими и даже не пытаясь подняться, он изрыгал замысловатые проклятия. Со стороны казалось, будто в центре кружка появился низкий столик, и люди собираются сервировать пищу или играть в карты на Саниной непомерной спине. Но удивительно было то, что сидящие вообще не реагировали на пришельца: они продолжали курить и негромко переговариваться через Санину спину.

Макс решил выйти на воздух, ибо ситуация как будто стабилизировалась. Жара уже спала, луна освещала призрачные полуразрушенные дома. На крыльце курил бывший сосед Макса Андрей. Макс тоже закурил.

— Надо будет к вам заглянуть, пока я здесь, — сказал Макс. — Через месяц улетаю.

— Лучшие люди! — патетически воскликнул Андрей. — Лучшие люди от нас уходят! Кстати, с тех пор, как ты отселился, вообще текучка: всё нормального соседа не сыщем. Твоя комната пустует. Не знаешь, надо кому? Только спокойному, а не какому-нибудь — такому. — Андрей кивнул в сторону дверного проема, из которого, перекрывая барабанный бой, гитару и даже шотландскую волынку, неслись истошные Санины вопли — отборнейший мат вперемешку с призывами: «Макс!!! Макс!!!». — Кстати, к кому это он взывает? Не к тебе ли?

— Ко мне, — повинился Макс, не спешивший отвечать на призывы и надеясь, что всё как-нибудь само утрясется. — Это мой одноклассник — нормальный, в общем-то, чувак…

— Нет-нет, — испугался Андрей, — такого «нормального» в квартиру точно не нужно. Лучше бы девушку…

— Кстати! — осенило Макса. — Где-то тут была Ольга… Знаешь ее? Нет? Кажется, искала жилье. Сейчас ее найду. — Макс исчез в доме.

Великий бал — во всей своей прелести и размахе — был в разгаре.

Панк Гной и отморозок Геха отплясывали под мощный бой барабанов сумасшедший танец пого вокруг обрамленной свечами дыры. Геха танцевал на одной ноге, обеими руками прижимая вторую к животу, и невообразимо гримасничал.

Саня, уже восставший, голый и страшный, с плетью в руке преследовал девушек замедленными, словно в кошмарном сне, гигантскими скачками. Девушки скрывались в толпе или просто уходили с линии атаки, и тогда Саня, потеряв цель, останавливался и дико озирался. Высмотрев очередную жертву, он, потрясая плетью, пускался за ней вскачь. Временами он вспоминал о своем единственном друге и издавал леденящий вопль: «Макс!!!»

Стараясь не попасться на глаза Сане (что было несложно, ибо тот едва ли что замечал), Макс разыскивал Ольгу. Он переходил от одного скопления людей к другому, вглядывался и прислушивался.

Рыба демонстрировала бисерные фенечки девчонкам. Ольги среди них не было.

Пользуясь отсутствием отряженного за пловом Шермана, Асисяй клеился к красавице Соне. Та смотрела в недоумении.

В кружок сидело несколько исхудалых парней со спутанными волосами:

–…обхавался датуры, и когда мы его нашли, третий день широёбился по долине, дрался с кустами…

Лифтяне. Макс приблизился к другой компании.

— Я продал твою коленку. Выгодно.

— Надеюсь, хоть с самовывозом?..

Не она. Дальше.

— Закрываю глаза — и ничего не вижу.

— Никаких узоров? Даже сполохов?..

Кислотные торчки.

— Я — злая фея, у меня — благородный сушняк!

— Знавали мы и добрых фей…

Тоже нет. Дальше.

— Картонка — полтинник. Берешь десять — одна в подарок.

Понятно.

В правой руке Макса оказался косяк. Затянувшись, он передал косяк влево.

Через комнату с воплем «Шмара!!!» проскакал Саня. Он гнался за… Ольгой! Поравнявшись с Максом, та юркнула ему за спину, а Саня, размахивая хлыстом, унесся дальше. Макс поманил Ольгу наружу.

На крыльце теперь было тоже людно. Свирепый гитарист Бахмут, привалившись к стене, пел пронзительную песню об Убитом Ребенке. Вокруг него сидели, стояли и лежали, пили, курили, слушали и не слушали, плакали.

И была у мальчика дудка на шее,

А в кармане ложка, на цепочке кружка…

И была у мальчика подружка на шее —

Анька-хиппушка.

Мальчик жил-поживал, ничего не значил,

И подружку обнимал, а когда уставал,

Аньку с шеи снимал

И на дудке фигачил…

Макс познакомил Ольгу с Андреем. Та искала комнату — разумеется, с нормальными соседями.

— Ну, на сильно нормальных соседей я бы всё-таки не рассчитывал, — сказал Андрей. — Сам я, кстати, учусь на фокусника. — Молниеносно достав из потайного места у Ольги за ухом сигарету, он закурил. — Вообще — за всю историю нашей квартиры был только один действительно нормальный сосед…

— Да уж, — сказал Макс.

— Да и тот, — продолжил Андрей, — настолько нормален, что это, на мой взгляд, уже ненормально.

— Сам дурак, — сказал Макс.

— Да взгляни на себя, — настаивал Андрей. — Я понимаю, конечно, что ты творишь необычное: все эти твои медитации, голодовки… Бросить там всякие свои министерства и уехать к чёрту… Но даже это ты делаешь так нормально! Ты же патологически нормален. Нормален до ненормальности. Поэтому и друзья твои поголовно со странностями — для баланса.

— Думаешь?

— Уверен. В тебе нет никаких отклонений, а это противоестественно. Так что, — заключил Андрей, — ты-то и есть настоящий псих.

А мальчик проснулся утром, проснулся рано-рано,

Взял на цепочке кружку и побежал к воде.

Он ткнулся губами в кружку, и было ему странно,

Когда вода ключевая сбежала по бороде…

— Но настоящий псих уезжает, — глядя Ольге в глаза, сказал Андрей, — а мы с тобой остаемся…

…Он ткнулся губами в дудку, и рот раскрылся как рана,

Раскрылся как свежая рана, и хлынула флейтой кровь.

–…приду посмотреть…

–…комната с балконом…

Компания спускалась с крыльца, направляясь к источнику купаться.

— Бегемотик, бегемотик! — раздался женский голос. — Смотрите, там — в траве!

В темноте возле крыльца мыкалось странное существо, очертаниями напоминающее маленького бегемота. Все столпились на краю площадки, пытаясь понять, что там шныряет.

Кто-то кинул камень. Раздался звон бьющегося стекла и кошачий визг: освободившись от банки на голове, кот сиганул в кусты.

На крыльцо выскочил Петя Чел:

— Кто бьет стекло?! — заорал он. — Здесь же собаки! Порежутся — всех поубиваю!

Из дома вывалился Саня:

— Пе-тя! — Саня облапил виновника торжества. — Кто обижает — говори мне. Я ему сразу — в табло!

— Спасибо, Санёк. — Петя высвободился из медвежьих объятий. — Ты — молодец. Вот только… девчонки на тебя жалуются: говорят, ты неадекватненький.

— Да я — чо?.. — завиноватился Саня. — Я ничо. А чо я?.. Лови ее!!! — внезапно завопил он и прыгнул в дверной проём вслед за какой-то девушкой.

Петя посмотрел на Макса. Тот лишь развел руками.

— Я, собственно, скорее о Саньке́ беспокоюсь, — сказал Петя, понизив голос. — Девчонки-то наши за себя постоят. А те ведьмочки, что мне жаловались — вообще чёрт их знает, на что способны…

Из дома донесся глухой удар и послышались крики. Все, бывшие на крыльце, ринулись внутрь.

Вокруг дыры в центре комнаты сгрудилась толпа, вниз светили фонариком.

— Этот, амбал…

— Гнался за кем-то и вдруг исчез…

Макс протолкался сквозь толпу и заглянул в дыру. Двумя метрами ниже угадывалась огромная куча — «культурный слой», наросший за годы использования дыры в качестве мусорки.

— Саня! Ты как?

— О-о-о, — донесся из подполья глухой стон. — Отпиздили… меня отпиздили…

— Идти можешь?

— О-о-о!

Стоны под полом перемещались. Все высыпали наружу, и вскоре из-под крыльца, из какого-то разлома, матюгаясь на чём свет стоит и припадая на ногу, показался Саня. С плеча его бахромой свисали лохмотья кожи, текла кровь: видно, падая, ободрался о зазубренные края дыры.

Продолжая стенать и матюгаться, Саня присел на камень. Макс вынес из дома его футболку и спустился с крыльца. Саня покорно надел футболку и, опираясь на Макса, встал.

— Отпиздили, — прокряхтел он. — Как же меня отпиздили…

Макс попрощался с Андреем и Ольгой, но те не обратили внимания. Они стояли на крыльце — он и она — и, казалось, даже не разговаривали. Просто смотрели друг на друга.

Весь путь из Лифты наверх Саня ковылял, опираясь на Макса, вдавливая его в землю на каждом шаге. Уже на выходе в Иерусалим Саня вдруг вспомнил про плетку, которая, вероятно, осталась в подполе Петиного дома.

– Вот и мы внесли лепту в здешний культурный слой, — сказал (а может быть, лишь подумал) обессилевший Макс. — И даже стали его частью.