Барон с улицы Вернон. Призраки Чугуева. Книга вторая

Меир Ландау

«Призраки Чугуева» – это вторая книга трилогии «Барон с улицы Вернон». Роман повествует о событиях февраля 1912 года, произошедших до посадки барона Виктора фон Готта на «Титаник».Февраль 1912 года, Виктор фон Готт, офицер военной разведки Морского генерального штаба расследует исчезновение инженера Полежаева в заштатном городе Чугуеве. В ходе следствия он и его группа вступают в противостояние с немецкими диверсантами, заброшенными из 1942 года, цель которых – будущий советский разведчик.

Глава 10

Земский врач, Фридрих Францевич Файст, был из тех людей, которые непонятно каким образом вообще оказывались в очень глухой провинции. Всегда аккуратный, даже чопорный, всегда в строгом костюме, поверх которого сейчас было накинуто серое пальто с чёрным меховым воротником, в шляпе-котелке и всегда с тросточкой, он сильно выделялся из общей толпы жителей Чугуева. Поверх его жилета сразу бросалась в глаза золотая цепочка дорогих часов. «Хронометр», — как их называл Фридрих Францевич, произнося это слово с едва-ли заметным грубым немецким акцентом.

Высокий, худой, с гордым взглядом и пышными усами, лихо закрученными и седыми, когда-то чёрными, глядя на всё вокруг сквозь пенсне, он всегда важно шёл путь от своего небогатого но чистенького домика на Харьковской улице, в новую Земскую Больницу.

Подойдя к ней, Фридрих Францевич остановился, окинул взглядом фасад дома, окна, словно он искал двери, и словно найдя эти двери, направился к ним.

Двери были окрашены в зелёный цвет. Фридрих Францевич взялся за ручку, потянул её на себя, потом снова закрыл, снова приоткрыл и так несколько раз, слушая скрип дверных петель. Немного постояв, он вошёл…

Фридрих Францевич был родом из Курляндии, хотя детство и юность, да и зрелые годы провёл в Баварии. Он уже не помнил как оказался в Чугуеве, но прекрасно помнил, что собирался все свои силы и возможности подарить жителям этого города, так сказать — облагодетельствовать сирых да убогих своим врачеванием. Но едва прибыв сюда, он очень скоро понял, что облагодетельствовать всех не сможет. Не потому что люди не хотели. Он был единственный врач на весь уезд, который вообще что-то мог делать из того, что хотел бы делать сам, а не из того что ему дозволяли.

Метель на улице намела много снега. Фридрих Францевич только что снял с печурки горячий чайник, залил кипятком малиновое варенье и уже собирался было отведать сладкого напитка, как вдруг заметил в окно, что к нему направляется очень важный посетитель.

— Ужель Иван Алексеевич? — удивился Фридрих Францевич, поправив пенсне, — но напиток всё-таки решил выпить.

— Здравствуйте, Фридрих Францевич, — открылась дверь кабинета и к Фридриху Францевичу вошёл невысокий господин в тёплом тулупе, высокой шапке и валенках. Его лицо украшали такие же пышные усы как и у Фридриха Францевича, но смотрящие вниз, как было принято у местных малороссиян, и пышная седая борода.

— Проходите, Иван Алексеевич, — не вставая с места, продолжал пить свой отвар Фридрих Францевич, — не желаете ли отведать кипятку с малиной? — спросил Фридрих Францевич, оборачиваясь к посетителю.

Иван Алексеевич снял шапку, тулуп, повесил вещи на вешалку стоящую у дверей и пройдя к столу, сел напротив Фридриха Францевича, как обычный посетитель перед доктором.

— Заболели? — кивнул чуть улыбнувшись, Фридрих Францевич.

— Не спрашивайте, — вздохнул Иван Алексеевич, — ни здоровья, ни сил, ни… — подумал он, — ни желания быть градоначальником!

— Эх, батеньнка, — усмехнулся Фридрих Францевич, — в ваши годы не градоначальником быть, а внуков няньчить надо.

Иван Алексеевич Лубенцов уже давно правил этим городом. За это время, он уже много раз пожалел о том, что вообще согласился на авантюру предложенную ему когда-то, как почётному гражданину Чугуева. Город на глазах превращался в чужой и какой-то непонятный ему. И Лубенцов много раз хотел отказаться, и отказывался, от своей должности и намеревался уехать, например, в Польшу, где поселиться со своей престарелой супругой на каком-нибудь хуторе и заняться, например, садоводством.

— Как только покойный Лизогубов мог это всё терпеть? — вздохнул Лубенцов, — сердце у меня ночью прихватило. Еле дошёл к Вам, милостивый государь. На гору знаете ли, тяжко подыматься. А экипажем своим не обзавёлся.

— Да по такой погоде и экипаж не поможет, — согласился Файст, — скидывайте рубаху, батеньнка, послушаем Вас…

Лубенцову было стыдно смотреть вокруг. Обшарпанные стены, с которых то и дело сыпалась краска. Кроме того, было слышно как в приёмном покое скрипят половицы, а старый истопник переговаривается о том да о сём с повитухой, денно и нощно дежурящей в клинике. Она же была и нянечкой пятерым больным детишкам, лежащим в палате напротив кабинета Фридриха Францевича.

Щели в окнах были аккуратно заклеены самим Файстом старыми газетами, чтобы не дуло.

Лубенцов слышал, как повитуха вежливо ругала его, заседателей, стараясь подбирать слова, а истопник журил её и приговаривал что-то, заступаясь за градоначальника.

Лубенцов вздохнул, а Файст в этот момент, закончил слушать его сердце.

— Не переживайте Вы так, Иван Алексеевич, — сказал Файст, — Вам надо меньше нервничать. Сердце у Вас нездоровое, поэтому настоятельно рекомендую пить капли валерианы. И тёплое молоко с мёдом. Но причин для волнения я не вижу.

— А я вижу, — одел рубаху и заправился за ширмой Лубенцов, — и даже слышу!

— Вы про Пелагею Матвеевну? — усмехнулся Файст, — или про Никифора Никаноровича? — он присел на своё место, за стол, — бросьте, милостивый государь, — посмотрел он на Лубенцова, — не думаю что было бы лучше, если бы мы продолжали принимать больных в лазарете по Харьковскому Тракту. У нас детки болящие. А там солдатики, а они разные бывают. И чахоточные, и чесоточные, и даже сифилисом хворают.

— Чем я могу помочь? — присел напротив и кивнул Файсту Лубенцов.

Файст посмотрел на Лубенцова.

— В нашей аптеке совершенно нет обезболивающих, — тихо проговорил он, — не могли бы Вы ходатайствовать от городской думы, чтобы военные пожертвовали горожанам хоть что-то? Вы же сами понимаете, что переломы, ушибы и больные зубы в мороз, это распространённое явление. А по весне так эпидемия часто случается.

— Понимаю, — кивнул Лубенцов, — я поговорю с Фиалковским.

— Только чтобы, — Файст приложил палец к губам.

— Понимаю, — кивнул Лубенцов.

Когда Лубенцов ушёл, Файст долго провожал его, глядя в окно. Встав, он собирался было позвать истопника, но в дверь снова постучали.

— Да? — спросил Файст, остановившись посреди кабинета.

— Можно? — в кабинет вошёл военный.

— Господин полковник? — удивился Файст.

Виктор закрыл за собой двери.

— Вот, решил наведаться, — сказал он, — да вижу, градоначальник у Вас. Решил не мешать.

— Проходите, присаживайтесь, — вернулся на место Файст, — на что жалуетесь? — улыбнулся он Виктору.

Виктор пододвинул стул и не снимая шинели присел рядом.

— На всё, — улыбнулся он, — намедни вернулись из Купянки и привёз Вам поклон от Кузьмы Демьяновича.

— О, как приятно! — обрадовался Файст, — и как там устроился господин Гречко?

— Врачует, возвращаться до Пасхи не намерен, но шлёт Вам поклон, — ответил Виктор.

Он подумал.

— В дороге начало ноги крутить, будто застудил, — сказал он, — что скажете?

Файст вздохнул.

— В сапогах, поди, ездили? Извозчиком? — посмотрел он на Виктора, качая головой.

— В сапогах, извозчиком, — кивнул Виктор в ответ.

— Вот как всегда, господин полковник! — поправил пенсне Файст, — если не хотите ходить с костылём, то прошу Вас соблюдать устав внутренней службы! Вашему чину не дозволено ездить на телегах, да ещё зимой! Для чего покойный градоначальник Лизогубов, поставил железнодорожную станцию в нашем городе?

Файст встал, подошёл к шкафу, взял с полки небольшой бутыль и вернувшись на место поставил на стол перед Виктором.

— Прошу Вас, господин полковник, — сказал он.

— Что это? — кивнул на бутыль Виктор.

— Настойка, на мяте и самогоне, — ответил Файст, — можем начать лечиться прямо тут путём принятия внутрь по тридцать грамм, пока не опустошим бутылёк. А можете забрать с собой, и недельку-другую растирать ноги, — он посмотрел на Виктора, — эффект будет тот же, уверяю Вас. Обмерзали ноги раньше?

— Было дело, — кивнул Виктор.

— Давно? — спросил Файст.

— В детстве, мне лет девять было, — ответил Виктор.

— Как обморозили? — кивнул ему Файст, — на морозе, в проруби?

— В воде, — посмотрел на него Виктор.

— И сколько пробыли в воде? — спросил Файст.

— Трудно сказать, — вздохнул Виктор, — около получаса.

— Зимой? — удивился Файст.

— Почти зимой, — ответил Виктор, — а разве это имеет значение?

— Имеет, — кивнул Файст, — дети в таком возрасте не могут прожить в ледяной воде и нескольких минут. Это чудо, что Вы обморозили только ноги.

— А… — подумал Виктор, — эта смерть, в ледяной воде, она…

— Вы хотите спросить о том, что человек переживает в такие минуты? — усмехнулся Файст.

— Да, — кивнул, опустив глаза Виктор.

— Не один, поди, тонули? Кто-то не смог спастись? — спросил Файст.

— Не смог, — вздохнул Виткор.

— И этот кто-то, был очень близок Вам, — вздохнул Файст.

Он посмотрел на стол, потом в окно, потом снова глянул на Виктора.

— Больно только в самом начале, — тихо ответил он Виктору, — потом становится всё безразлично, даже тепло. И человек начинает переживать галлюцинации. Такие, как будто бы он живёт свою жизнь, часто другую, иную, совсем не похожую на ту что была у него. Или даже, ему кажется что жизнь продолжается и никакой ледяной воды нет. И боли от холода не было и нет. Будто бы он дома, в тёплой постели. Или пьёт чай со своей семьёй. Или с кем-то мило беседует, например, о своих больных ногах, что-то вспоминая.

Виктор помолчал, глянул на Файста.

— Так может это я… умираю?

— Да ну бросьте, Виктор Иосифович, — улыбнулся Файст, — так долго никто не умирает. Только наш город! Но Вы ведь не за этим пришли, господин полковник?

— Да уж, не только за этим, — согласился Виктор и посмотрел на Файста, — скажите мне, любезный, как оказалось, что земская клиника, да ещё и детская, находится в этой… — он подумал.

— Лачуге? — усмехнулся Файст.

— Именно, в хибаре на базаре, — кивнул Виктор.

— А как? — печально улыбнулся Файст, посмотрев в сторону, — покойный Иван Лизогубов, предыдущий градоначальник, выделил нам под строительство новой больницы местечко в центре города, у городской думы, напротив полицейского участка. Мы тогда находились в военном лазарете. Уважаемый Кузьма Демьянович сжалился над больными детишками да приказал разместить нас в нескольких палатах, в своём госпитале. Ну, а сам добился в городской думе, чтобы город выкупил для нас землю возле Думской площади. Даже деньги вложил в это предприятие, сколько мог.

— А почему Вы тут, на Базарной, а не на Думской? — спросил Виктор.

— Ну бросьте, — рассмеялся Файст, — опекать строительство взялось наше дворянство, в лице купчихи Минаевой. И едва Лубенцов представился, а Кузьма Демьянович убыл в своё имение в Купянку, как оказалось, что землица принадлежит не городу, а Минаевой. И уже подарена, на законных основаниях, купчишке Зайцеву.

— И там сейчас красуется особняк купца Зайцева, — кивнул Виктор.

— Именно, стоимостью одна тысяча шестьсот рублей золотом, — улыбнулся Файст посмотрев на Виктора, — ровно те деньги, которые Кузьма Демьянович выделил из личных средств, на строительство детской земской клиники.

— А суд? — спросил Виктор.

— Наш-то суд? — усмехнулся Файст, — он примет то решение, которое нужно Минаевой. Это Чугуев, понимаете?

— Понимаю, — кивнул Виктор, — а что Калашников?

— О, господин полковник, — покачал головой Виктор, — он спрашивал о том же что и Вы, даже ставил задачу своим филёрам и исправникам, чтобы те нашли хоть какую-то бумагу подписанную покойным Лизогубовым, что та земля наша. Ну хоть не бумагу, а двух человек готовых свидетельствовать в суде в нашу пользу. Но, люди запуганы, документы вдруг сгорели, а одного Гречко было ой как мало для свидетельствования в суде…

— Когда? — не понял Виктор, — когда они успели сгореть?

— Вот вы слышали о том, что в городском архиве вдруг случился пожар? — посмотрел сквозь пенсне на Виктора Файст.

— Впервые слышу, — покрутил головой Викор.

— А он был, и госпожа Минаева его лично тушили, — кивнул Файст, — и спасли всё. Всё кроме документов, которые им невыгодны…