Королевство слепых

Луиза Пенни, 2018

Роман «Королевство слепых» продолжает серию расследований старшего инспектора Армана Гамаша. Этот обаятельный персонаж создан пером Луизы Пенни, единственного в мире пятикратного лауреата премии Агаты Кристи. Полгода назад Армана Гамаша временно отстранили от работы, его дальнейшая карьера под угрозой, но совесть инспектора чиста, и он наслаждается этой передышкой в кругу друзей и близких в деревне Три Сосны. Однако каникулы продолжаются недолго: инспектор получает письмо от нотариуса с приглашением прибыть по указанному адресу. Гамаш приезжает в заброшенный дом и выясняет, что назначен душеприказчиком в завещании незнакомой женщины, которая работала уборщицей и при этом называла себя баронессой. Сумасшедшая? Почему при взрослых наследниках она выбрала исполнителями своей последней воли троих незнакомых людей? Вскоре после оглашения завещания заброшенный дом рушится, и под обломками находят тело одного из наследников. «Мотив вполне основательный. Убийства совершаются и за двадцать долларов. А тут речь идет о миллионах». Значит, титул и баснословные деньги – вовсе не выдумка? Тем временем в нотариальном архиве найдено другое завещание, датированное 1885 годом, и вопросов становится еще больше… Впервые на русском!

Глава четвертая

— Кто вы? — спросил Гамаш, подаваясь вперед и вглядываясь в человека, сидящего во главе стола.

— Вы уже знаете, сэр, — сказал Бенедикт.

Пулио говорил медленно. Терпеливо. Мирне пришлось опустить голову, чтобы скрыть удивление и удовольствие.

— Он — но-та-ри-ус.

Молодой человек чуть ли не похлопал Гамаша по руке.

— Oui, merci, — поблагодарил Арман. — Я это понял. Но Лоренс Мерсье умер шесть месяцев назад. Так кто же вы?

— Здесь все написано, — сказал Мерсье. Он показал на неразборчивую подпись. — Люсьен Мерсье. Лоренс — имя моего отца.

— И вы тоже нотариус?

— Да. Я принял практику моего отца.

Гамаш знал, что в Квебеке нотариусы скорее выполняют функции юристов, чем клерков. Они занимаются всем — от сделок с недвижимостью до брачных контрактов.

— Почему вы используете его бланки? — спросила Мирна. — Это вводит в заблуждение.

— Это экономично и экологично. Я ненавижу бесполезные траты. Я использую бланки отца, когда руковожу тем, что было его бизнесом. Клиентов это избавляет от ненужной путаницы.

— Не могу сказать, что так оно и есть.

Люсьен извлек четыре папки из своего портфеля и раздал три присутствующим.

— Вы здесь, потому что вы названы в завещании Берты Баумгартнер.

Последовало молчание: они осознавали услышанное. Наконец Бенедикт сказал:

— Правда?

Одновременно с ним Арман и Мирна проговорили:

— Кто такая?

— Берта Баумгартнер, — повторил нотариус, потом произнес это имя в третий раз, потому что Гамаш и Мирна продолжали смотреть на него недоуменно.

— Но я в первый раз про нее слышу, — сказала Мирна. — А вы?

Арман задумался. Он встречался со множеством людей и не сомневался: это имя запомнил бы. Но его память молчала. Это имя ни о чем не говорило ему.

Гамаш и Мирна посмотрели на Бенедикта, на красивом лице которого застыло выражение любопытства, но не более того.

— А вы? — спросила Мирна, но тот отрицательно покачал головой.

— Она оставила нам деньги?

«Этот вопрос был задан не стяжательски», — подумал Гамаш. Скорее с удивлением. И да, возможно, с некоторой надеждой.

— Нет, — радостно ответил Мерсье, а потом уже без всяких эмоций отметил, что на лице молодого человека не появилось выражения разочарования.

— Так почему мы здесь? — спросила Мирна.

— Вы исполнители ее завещания.

— Что? — сказала Мирна. — Вы шутите.

— Исполнители завещания? Это что еще такое? — спросил Бенедикт.

— Чаще это называется душеприказчики, — пояснил Мерсье.

Выражение недоумения не сошло с лица Бенедикта, и тогда Арман добавил:

— Это означает, что Берта Баумгартнер хочет, чтобы мы проследили за исполнением ее последней воли. Обеспечили исполнение ее желаний.

— Так она мертва? — спросил Бенедикт.

Арман уже хотел было сказать «да», поскольку это было очевидно. Но слово «мертвый» уже продемонстрировало сегодня свою несостоятельность, а потому он не исключал, что мадам Баумгартнер…

Он посмотрел на нотариуса в ожидании подтверждения.

— Oui. Она умерла чуть больше месяца назад.

— И перед смертью она жила здесь? — спросила Мирна, посмотрев на прогнувшийся потолок и прикидывая, сколько ей понадобится времени, чтобы добежать до двери, если прогиб перейдет в обрушение. Или ей лучше будет выброситься в окно.

Посадка, скорее всего, будет мягкой ввиду слоя снега на земле и ее упаковки на манер плюшевого мишки.

— Нет, она умерла в доме для престарелых, — сказал Мерсье.

— Так это что — наподобие обязанности становиться присяжным заседателем?

— Что-что? — переспросил нотариус.

— Ну, вы же знаете, если ваше имя выпало. Что-то вроде гражданского долга. Быть… как вы это назвали?

— Исполнителем завещания, — сказал Мерсье. — Нет, это не похоже на гражданский долг. Она выбрала конкретно вас.

— Но почему нас? — спросил Арман. — Мы ее даже не знали.

— Понятия не имею, и, как это ни печально, спросить у нее мы уже не можем, — сказал Мерсье без всякой печали.

— Ваш отец ничего не говорил на этот счет? — спросила Мирна.

— Он никогда не говорил о своих клиентах.

Гамаш посмотрел на плотную пачку бумаги перед ним и увидел красный штамп в верхнем левом углу. Он не в первый раз видел завещания. Невозможно дожить почти до шестидесяти лет и не прочесть несколько таких бумаг. Что Гамаш и сделал, включая и свое собственное.

Перед ним и в самом деле лежало законное, зарегистрированное завещание.

Быстро пробежав первую страницу, он отметил, что оно было составлено двумя годами ранее.

— Перейдите, пожалуйста, на вторую страницу, — произнес нотариус. — В четвертом разделе вы увидите ваши имена.

— Но постойте… — сказала Мирна. — Кто такая Берта Баумгартнер? Хоть что-то вы должны знать.

— Я знаю только, что она умерла, а мой отец присматривал за ее собственностью. Потом дело перешло ко мне. А потом к вам. Пожалуйста, вторая страница.

И да — они увидели там свои имена. Мирна Ландерс из Трех Сосен, Квебек. Арман Гамаш из Трех Сосен, Квебек. Бенедикт Пулио, дом 267 по рю Тайон, Монреаль, Квебек.

— Это вы?

Мерсье переводил взгляд с одного на другого, и они по очереди кивали. Он откашлялся и приготовился читать.

— Постойте, — сказала Мирна. — Это глупость какая-то. Незнакомый нам человек наугад называет нас исполнителями ее завещания? Она может так делать?

— О да, — подтвердил нотариус. — Вы можете хоть папу римского назвать, если хотите.

— Правда? Вот здорово! — сказал Бенедикт, проворачивая в голове варианты.

Гамаш не полностью соглашался с Мирной. Разглядывая имена в завещании Берты Баумгартнер, он сомневался, что выбор делался случайно. Их имена. Очень четко. Арман подозревал, что существовала какая-то причина, по которой они там появились. Хотя что это была за причина — оставалось неясным.

Коп, владелица книжного магазина, строитель. Двое мужчин, одна женщина. Разные возрасты. Двое живут за городом, один в городе.

Никаких совпадений. Ничего общего у них не было, если не считать того, что их имена оказались в одном документе. И факта, что никто из них не знал Берту Баумгартнер.

— И тот, кто назван в завещании, обязан делать то, о чем там сказано? — спросила Мирна. — Мы обязаны это делать?

— Нет, конечно, — сказал Мерсье. — Вы можете себе представить святого отца, продающего эту собственность в качестве исполнителя завещания?

Они попытались. Но, судя по улыбке на лице Бенедикта, только ему это и удалось.

— Значит, мы можем отказаться? — спросила Мирна.

— Oui. Вы хотите отказаться?

— Я не знаю. У меня не было времени обдумать это. Я понятия не имела, зачем вы меня сюда приглашаете.

— А что вы подумали? — спросил Мерсье.

Мирна откинулась на спинку стула в попытке вспомнить.

Утром перед получением письма она находилась в своем книжном магазине.

Налила себе кружку крепкого чая и села в удобное кресло с точным отпечатком ее тела.

Плитка была включена, а за окном стоял яркий, солнечный зимний день. Небо отливало идеальной синевой, и покрытые свежим снегом сверкали белизной поляны, дорога, хоккейная площадка, снеговик на деревенской площади. Вся деревня сияла.

В такие дни человека тянуло на улицу. Хотя и было понятно, что лучше этого не делать. Как только ты выходил на улицу, холод хватал тебя, обжигал легкие, запаивал ноздри, перехватывал дыхание. В глазах у тебя появлялись слезы. Ресницы смерзались, так что тебе приходилось раздирать веки.

И все же, хотя и хватая ртом воздух, ты оставался стоять. Еще чуть-чуть. Побыть частью этого дня. Прежде чем вернуться к печке и горячему шоколаду или чаю. Или к крепкому, ароматному кофе с молоком.

И электронной почте.

Она читала и перечитывала письмо, потом позвонила по указанному в письме телефону, чтобы спросить, по какой причине нотариус хочет ее видеть.

Не дозвонившись, Мирна взяла письмо и отправилась поговорить в бистро за ланчем с друзьями и соседями, Кларой Морроу и Габри Дюбо.

Те вели дискуссию о снежных скульптурах, турнире по хоккею с мячом, конкурсе на лучшую шапочку, закусках на приближающийся зимний карнавал, и Мирна почувствовала, что ее внимание рассеивается.

— Привет, — сказал Габри. — Кто-нибудь есть дома?^[10]

— Что?

— Нам нужна твоя помощь, — обратилась к нему Клара. — Гонки на снегоступах вокруг деревенской площади. Один круг или два?

— Один для возраста до восьми лет, — сказала Мирна. — Один с половиной для возраста до двенадцати, и два для всех остальных.

— Да, это убедительно, — согласился Габри. — Теперь команды снежных боев…

Мысли Мирны снова поплыли. Она как в тумане отметила, что Габри встал и подкинул несколько полешек в каждый камин бистро. Он остановился, чтобы поговорить с кем-то из клиентов, в это время вошли другие с холода, потопали, стряхивая снег с обуви, потерли захолодевшие руки.

Их встретило тепло, запах кленового дымка, пироги со свининой прямо с пылу с жару и неизменный аромат кофе, которым пропитались даже балки и доски пола.

— У меня есть кое-что — хочу тебе показать, — прошептала Мирна Кларе, пока Габри занимался клиентами.

— Ты почему шепчешь? — Клара тоже понизила голос. — Это что-нибудь грязное?

— Нет, конечно.

— Конечно? — переспросила Клара, вскинув брови. — Я тебя слишком хорошо знаю для такого «конечно».

Мирна рассмеялась. Клара ее и в самом деле знала. Но и она знала Клару.

Каштановые волосы ее подруги торчали во все стороны, словно ее слегка ударило током. Она немного напоминала спутник… спутник средних лет. Что объясняло и характер ее искусства.

Картины Клары Морроу были не от мира сего. И в то же время оставались глубоко, мучительно человечными.

Она писала то, что представлялось портретами, но было таковыми только на поверхности. Прекрасно выписанная плоть растягивалась и иногда истончалась; на ранах, на празднествах. На пропастях потерь и вспышках радости. Клара писала мир и отчаяние. И все это в одном портрете.

Кистью, полотном и краской Клара и пленяла, и освобождала своих героев.

А еще ей удавалось с ног до головы измазаться краской. Краска была на щеках, в волосах, под ногтями. Она сама представляла собой незаконченный портрет.

— Я тебе покажу попозже, — сказала Мирна: к столику вернулся Габри.

— А грязь уж лучше потом, — добавила Клара.

— Грязь? — повторил за ней Габри. — Выкладывай.

— Мирна считает, что взрослые должны участвовать в соревновании голыми.

— Голыми? — Габри посмотрел на Мирну. — Не то чтобы я ханжа, но дети…

— Да бога ради, — сказала Мирна. — Я ничего такого не говорила. Клара все выдумала.

— Конечно, если проводить соревнования ночью, когда дети спят… — сказал Габри. — Развесить факелы вокруг деревенской площади… Да, это было бы неплохо. Мы бы наверняка поставили несколько рекордов скорости.

Мирна сердито посмотрела на Клару. Габри, президент зимнего карнавала, воспринимал дурацкую шутку серьезно.

— Или пусть не голые, потому что… — Габри оглядел собравшихся в бистро, представляя их без одежды. — Может, лучше в купальных костюмах.

Клара нахмурилась, но не с порицанием, а удивленно. Вообще-то, идея была не так уж и плоха. В особенности еще и потому, что большинство разговоров в бистро во время долгой-долгой, темной-темной квебекской зимы велось о том, что хорошо бы сбежать в тепло. Полежать на бережку, пожариться на солнышке.

— Можно назвать это бегством на Карибы, — сказала она.

Мирна тяжело вздохнула.

Пожилая женщина в другом конце бистро увидела это и сочла, что пренебрежительный взгляд предназначался ей.

Рут Зардо ответила тем же.

Мирна перехватила ее взгляд и подумала о несправедливости природы: старость избороздила лицо поэтессы морщинами-извилинами, но отнюдь не добавила ей мудрости.

Хотя мудрость в ней была, если рассеивался туман виски.

Рут вернулась к своему ланчу из выпивки и картофельных чипсов. В блокноте, лежащем на столе перед ней, не было ни рифм, ни смысла, но между затрепанными страницами проглядывало ее внутреннее состояние — комок в горле.

Она посмотрела в окно и написала:

Острые, как льдинки,

ребячьи крики пронзают небо…

Утка Роза на диване рядом с Рут забормотала «фак-фак-фак». Впрочем, может, она говорила «дак-дак-дак». Хотя глупым казалось, чтобы утка говорила «дак»^[11]. И те, кто знал Розу, чувствовали, что «фак» — гораздо более вероятно.

Роза вытянула длинную шею и аккуратно взяла чипс из тарелки, пока Рут смотрела, как дети катаются с горки — от церкви к самой деревенской площади. Потом она написала:

Или в засыпанной снегом деревенской церкви

встать наконец на колени и помолиться

о том, чего нам не будет дано.

Подали ланч. Клара и Мирна заказали палтуса с семенами горчицы, листьями карри и помидорами на гриле. Что касается Габри, то его партнер Оливье приготовил ему рябчика с жареным инжиром и пюре из цветной капусты.

— Я собираюсь пригласить премьера, — сказал Габри. — Он мог бы открыть карнавал.

Дюбо каждый год приглашал Жюстена Трюдо. Но ответа ни разу не получил.

— Может, он поучаствует в гонках? — спросила Клара.

Глаза Габри широко распахнулись.

Жюстен Трюдо. Гоняется вокруг деревенской площади. В плавках.

С этого момента разговор пошел вкривь и вкось.

Сердце Мирны в этом не участвовало, как не участвовал и ее разум; хотя на мгновение она и задержалась на образе Трюдо, но мысли тут же вернулись к письму в кармане.

Что случится, если она никуда не поедет?

Солнце окрашивало снег за окном в розовые и голубые тона. До них доносился детский визг, в котором слышалась смесь удовольствия и страха от скоростного спуска на санках с горки.

Картинка казалась такой идиллической.

Но…

Но если по какой-то прихоти судьбы на небо накатывали тучи, когда ты находился вдали от дома, а редкий снежок переходил в круговерть метели, тогда тебе оставалось только надеяться на удачу.

Квебекская зима, такая веселая и спокойная, могла ополчиться на тебя. Могла убить. И делала это каждый год. Осенью мужчины, женщины, дети, живые и здоровые, не замечали надвигающейся метели — и уже больше никогда не встречали весну.

За городом зима была прекрасным, великолепным, блестящим убийцей.

Квебекцы с сединой в волосах и морщинами на лицах дожили до преклонных лет благодаря мудрости, благоразумию и предусмотрительности, которые вовремя приводили их домой. Они наблюдали за метелью, сидя у веселого огонька с чашкой горячего шоколада или бокалом вина и хорошей книгой.

Если для канадцев мало что было страшнее, чем оказаться в метель под открытым небом, то и мало что было приятнее, чем сидеть в тепле у камина, когда за окном бушует непогода.

И жизнь вмещала в себя столько всякого разного, что, как это хорошо знала Мирна, всего один шаг отделял радость от горя.

Пока Габри и Клара обсуждали достоинства «все включено» против других курортов, против круизов, Мирна, поразмышляв о письме, решила предоставить все судьбе.

Если будет снег, она останется дома. Будет ясно — поедет.

И теперь, сидя в несуразной кухне за несуразным столом со странным нотариусом и чудаковатым молодым строителем, Мирна смотрела в окно на усиливающийся снегопад и думала…

Долбаная судьба. Опять обманула.

— Мирна права, — сказал Арман, положив на завещание большую руку. — Мы должны решить, хотим ли мы заниматься этим. — Он посмотрел на собеседников. — Что скажете?

— Мы можем сначала прочесть завещание, а потом решить? — спросил Бенедикт, похлопав по пачке бумаг.

— Нет, — ответил нотариус.

Мирна встала:

— Я думаю, нам следует поговорить. Приватно.

Арман обошел стол, нагнулся к сидевшему там Бенедикту и прошептал:

— Если хотите, можете к нам присоединиться.

— О да, здорово. Хорошая мысль.

Примечания

10

Отсылка к известной песне «Есть кто-нибудь дома?» канадского рок-ансамбля «Our Lady Peace»; песня, по словам ее авторов, посвящена тому, как утешить человека в отчаянии.

11

Duck — утка (англ.).