Королевство слепых

Луиза Пенни (2018)

Роман «Королевство слепых» продолжает серию расследований старшего инспектора Армана Гамаша. Этот обаятельный персонаж создан пером Луизы Пенни, единственного в мире пятикратного лауреата премии Агаты Кристи. Полгода назад Армана Гамаша временно отстранили от работы, его дальнейшая карьера под угрозой, но совесть инспектора чиста, и он наслаждается этой передышкой в кругу друзей и близких в деревне Три Сосны. Однако каникулы продолжаются недолго: инспектор получает письмо от нотариуса с приглашением прибыть по указанному адресу. Гамаш приезжает в заброшенный дом и выясняет, что назначен душеприказчиком в завещании незнакомой женщины, которая работала уборщицей и при этом называла себя баронессой. Сумасшедшая? Почему при взрослых наследниках она выбрала исполнителями своей последней воли троих незнакомых людей? Вскоре после оглашения завещания заброшенный дом рушится, и под обломками находят тело одного из наследников. «Мотив вполне основательный. Убийства совершаются и за двадцать долларов. А тут речь идет о миллионах». Значит, титул и баснословные деньги — вовсе не выдумка? Тем временем в нотариальном архиве найдено другое завещание, датированное 1885 годом, и вопросов становится еще больше… Впервые на русском!

Глава восьмая

— Арман, ты спишь?

— Мм…

Гамаш перевернулся на бок, чтобы видеть Рейн-Мари. Воздух в спальне стоял прохладный, но под пуховым одеялом было тепло. Он потянулся в поисках ее руки.

Они перенесли свой матрас в кухню и устроились у печки, чтобы ночью можно было встать и подбросить дровишек.

— Сегодня днем, узнав, что метель накрыла бо́льшую часть Квебека, ты, казалось, порадовался.

— Испытал облегчение.

— Почему?

«Объяснить это будет потруднее», — подумал он.

Анри и Грейси лежали, свернувшись на полу, рядом с ними; вдруг они зашевелились, но Арман и Рейн-Мари погладили их, и они успокоились, уснули.

— Вчера днем мне нужно было быть в Академии Sûreté на одной встрече, — прошептал Арман. — Я просил их ничего не предпринимать, пока не приеду я. Но тут налетела буря, и телефоны отключились. Вот я и забеспокоился, что они начнут без меня. Но поскольку метель накрыла такую большую территорию, я понял, что ничего не случится. Их тоже занесло снегом.

И он мог расслабиться. Зная, что в следующие несколько часов, пока воет метель, мир не будет двигаться. Замрет на месте.

В бурном, часто лихорадочном темпе жизни, в том, что тебе представлялась возможность ничего не делать, было что-то глубоко мирное. Ни Интернета, ни телефона, ни телевизора. Ни света.

Жизнь стала простой, примитивной. Тепло. Вода. Еда. Компания.

Арман вылез из-под одеяла и сразу же почувствовал холод.

Перешагнув через другие матрасы на кухонном полу, он подбросил еще поленьев в печку.

Прежде чем вернуться в теплую постель, Арман посмотрел через окно с переплетом в темноту. Потом нагнулся и подоткнул одеяло под Рейн-Мари.

И когда он сделал это, голос, резкий и неожиданный, воззвал к нему из темноты.

Предыдущим вечером те, кто не был занесен снегом, откапывали тех, кого занесло, прочищали дорожки от дома до дороги.

Габри и Оливье были приглашены к Гамашам, когда закончат, но отказались.

— Не хотим закрывать бистро, — объяснил Оливье.

— И у нас неожиданные постояльцы в гостинице! — прокричал Габри сквозь шквалистый ветер. — Не могут вывести свои машины, чтобы доехать до дому.

— Не могут найти свои машины.

Оливье лопатой показал на могильные холмы вокруг деревенской площади.

— Как ты думаешь, нам удастся привлечь к этому ребятишек? Убедить их в том, что это такая игра? — прокричал Габри в шапочку Оливье. — Тот, кто первым откопает машину, получит приз?

— А призом придется сделать мозг, — сказал Оливье.

Расчистили дорожку к дому Рут; Рейн-Мари постучала к ней, но старуха отказалась открывать дверь.

— Приходите к нам на обед! — прокричала Рейн-Мари в закрытую дверь. — Приносите Розу. У нас много еды.

— А выпивка?

— Есть.

— Нет, я не хочу выходить.

— Рут, пожалуйста… Вам не следует оставаться одной. Приходите. У нас есть виски.

— Не знаю. Последняя бутылка, которую я пробовала… у нее какой-то странный вкус.

Рейн-Мари слышала страх в ее голосе. Старуха боялась покинуть свой дом и выйти в метель. Все инстинкты выживания противились этому. И хотя Рут Зардо не очень-то подчинялась инстинктам выживания, ей все же удалось переползти через восьмидесятилетний рубеж.

В том числе и потому, что она не выходила из дому в метель.

Они один за другим в начале вечера подходили к дверям Рут, расчищая снег на тропинке. И она отфутболивала их одного за другим.

— Ну все, хватит, — сказал Арман, вставая.

Прежде чем направиться к двери, он прихватил одеяло «Гудзонов залив»^[13].

— Что ты собираешься делать? — спросила Рейн-Мари.

— Приведу сюда Рут. Пусть для этого мне и придется сломать ее дверь.

— Вы собираетесь ее похитить? — спросила Мирна.

— Это не противозаконно? — спросила Рейн-Мари.

— Противозаконно, — сказал Люсьен, который был не в ладах с юмором. — Кто такая Рут? Почему она такая важная персона?

— Она личность, — сказал Арман, уже успевший надеть куртку и ботинки.

— Неужели? — одними губами спросила Мирна у Рейн-Мари.

— Ты ведь знаешь: если ты ее похитишь, выкупа тебе никто не заплатит, — сказала Рейн-Мари. — А мы будем обречены выносить ее общество.

— Рут не так уж и плоха, — сказала Мирна. — Меня беспокоит утка.

— Утка? — спросил Люсьен.

— Я пойду с вами, сэр, — сказал Бенедикт.

— Вы сомневаетесь, что я смогу привести ее сам? — шутливо спросил Арман.

— Ее сможете, — сказал Бенедикт. — Но утку?

Арман несколько мгновений смотрел на него, потом рассмеялся. В отличие от Люсьена, Бенедикт легко входил в любой разговор. Запросто отделял шутку от серьезных слов.

Бенедикт надел ботинки, куртку, шапочку и рукавицы, и Гамаш открыл дверь, но только для того, чтобы удивленно отступить.

На пороге стояла Рут, покрытая снегом. Ее тяжелое зимнее пальто топорщилось и шевелилось.

— Я слышала, у вас тут виски, — сказала поэтесса, проходя мимо них так, словно они были гости, а она — хозяйка дома.

Рут пошла в дом, на ходу роняя на пол шапочку, рукавицы, пальто и куртку.

— Это кто? — спросила Рут, показав Розой на Люсьена и Бенедикта.

Рейн-Мари представила их.

— Они не пьют виски, — сказала она, правильно предположив, что Рут ничего другого и не хочет про них знать.

В дальнем конце гостиной на обеденном столе, на котором стояли несколько керосиновых ламп и свечки, лежали на выбор хлеб, сыр, холодная курица, ростбиф и выпечка.

— Вам о чем-нибудь говорит имя Берта Баумгартнер? — спросил Арман у Рут.

Он сел на диван рядом с ней и протянул приготовленную для нее тарелку.

— Ничего, — сказала Рут.

Мирна отошла от стола на некоторое расстояние и прошептала Арману на ухо:

— Никакие другие имена, кроме «Джонни Уокера» или «Гленфиддиха»^[14], ее не интересуют. Смотрите и учитесь.

Мирна вернулась к столу, положила себе на тарелку куриную ножку, немного камамбера, кусочек багета и сказала:

— Берта Баумгартнер? Оливье недавно получил целый ящик. Двадцатипятилетний. Медленного старения в дубовой бочке. Очень мягкий.

— Так что, «Берта Баумгартнер» — это выпивка? — спросила Рут, встревая в разговор.

— Нет, не выпивка, старая пьяница, — сказала Мирна. — Но нам нужно твое внимание, хотя оно и неустойчивое.

— Ты жестокая женщина, — обиделась Рут.

— Мы — исполнители ее завещания, — произнес Арман. — Но мы с ней не были знакомы. Она жила поблизости.

— Старая ферма на пути в Мансонвиль, — сказала Мирна.

— Берта Баумгартнер? Мне это имя ни о чем не говорит, — бросила Рут. — Ты — нотариус?

— Я? — прошамкал Бенедикт с набитым ртом.

— Нет, не ты. — Рут оглядела его. И его волосы. — Я вижу, у Габри появился конкурент в борьбе за кресло деревенского дурня. Я говорю про него.

— Про меня? — спросил Люсьен.

— Да, про тебя. Я знала некоего Лоренса Мерсье. Он приезжал, чтобы обсудить со мной мое завещание. Твой отец?

— Да.

— Вижу сходство, — сказала она. На комплимент ее слова не походили.

— Так вы составили завещание? — спросила Рейн-Мари, возвращаясь с тарелкой на свое место у огня.

— Нет, — сказала Рут. — Решила ничего не делать. Нечего оставлять. Но у меня есть письменные инструкции на мои похороны. Цветы. Музыка. Парад. Речи всевозможных важных персон. Дизайн почтовой марки. Все как обычно.

— Дата? — спросила Мирна.

— Ну, я, может, еще и не умру, — ответила Рут.

— Если мы не найдем осиновый кол или серебряную пулю.

— Это только слухи. — Рут обратилась к Арману. — Так эта Берта сделала тебя исполнителем ее завещания, а ты ее даже не знал? Похоже, она чокнутая. Жаль, что я ее не знала.

— Впрочем, она не первая оставляет странное завещание, — сказала Рейн-Мари. — Разве завещание Шекспира не лишено странностей?

— Oui, — сказал Люсьен, почувствовав себя наконец на знакомой почве. — Оно было вполне стандартным до конца, в котором он написал: «Оставляю моей жене мою вторую лучшую кровать».

Это вызвало смех, потом наступила тишина: они, как ученые, несколько веков пытавшиеся понять, что это означает, пытались осмыслить услышанное.

— А как насчет Говарда Хьюза?^[15] — спросила Мирна. — Ведь он умер, не оставив завещания.

— Да что говорить, он и в самом деле был чокнутый, — усмехнулась Рут.

— Моя любимая цитата из Хьюза: «Я не слабоумный миллионер, впавший в паранойю. Я миллиардер, черт побери», — сказала Рейн-Мари.

— Это мне знакомо, — кивнула Рут.

— Его завещание в конце концов было урегулировано, — добавил Люсьен.

— Да, — сказала Рут. — Спустя почти тридцать лет.

— Черт побери, — произнес Бенедикт, обращаясь к Арману, — надеюсь, нам потребуется меньше времени.

— Ну, я надеюсь, что мне потребуется меньше времени, — ответил Арман, произведя в уме подсчеты.

В комнате похолодало, и они стали жаться поближе к огню, слушая Люсьена Мерсье. Тот рассказывал о человеке, завещавшем по пенсу каждому ребенку, который придет на его похороны, и о мужьях, которые наказывали жен и детей из могилы.

— «От матери с отцом затрах, / Как и от их любви избытка», — процитировала Рут.

— Я знаю это стихотворение, — сказал Бенедикт, и все глаза обратились к нему. — Но оно о другом^[16].

— Неужели? — сказала Рут. — Ты разбираешься в поэзии?

— Не то чтобы разбираюсь. Но эти стихи я знаю, — сказал Бенедикт.

Он или не почувствовал сарказма, или, по крайней мере, оказался непроницаемым для него. «Полезная черта», — подумал Арман.

— И как же, по-твоему, дальше? — спросила Рейн-Мари.

— «Родительских забот предмет, — без запинки, легко проговорил молодой человек, — ты рос и зрел под их крылом».

У всех сидевших вокруг печки глаза полезли на лоб.

— «Всю дрянь, что держат в голове, — сказала Рут, как дуэлянт надвигаясь на Бенедикта, — тебе в мозги вливают — пытка».

— «От них не знал ты слова „нет“, — ответил он. — От них узнал ты слово „дом“».

Рут сердито уставилась на него. Остальные смотрели, не скрывая удивления.

— Продолжайте, — сказала Рейн-Мари.

И Рут продолжила:

Зла непрестанна череда,

Кругами всем пришлось ходить.

Беги отсюда навсегда,

Чтобы детей не наплодить.

Теперь глаза всех обратились к Бенедикту.

Добра бессменна череда,

Ты место в ней себе найди,

Люби родителей всегда

И сам потомство наплоди.

— Он это взаправду? — спросила Рут, возвращаясь к своему виски.

Огонь лепетал в печке, а снаружи завывал ветер; метель захватила власть, заперла всех в домах.

И Арман подумал, что вопрос Рут задан очень к месту.

Взаправду ли это Бенедикт?

Они решили, что Люсьен, Мирна и Бенедикт останутся на ночь. Как и Рут. Ее с Розой поместили на матрасе ближе всех к печке в кухне.

В ранний утренний час, подложив поленьев в печку, Арман наклонился и подоткнул одеяло Рейн-Мари.

Зла непрестанна череда,

Кругами всем пришлось ходить.

Как это ни странно, Бенедиктова версия знаменитого стихотворения отодвинула оригинал в голове Армана на задний план.

Потом он услышал движение на соседнем матрасе. И из темноты до него донесся голос:

— Кажется, я знаю, кто такая Берта Баумгартнер.

Примечания

13

Традиционные канадские одеяла, которые компания «Гудзонов залив» с XVIII века обменивала на бобровые шкурки.

14

Имеются в виду сорта виски.

15

Говард Робард Хьюз (1905–1976) — американский предприниматель, инженер, авиатор, режиссер, продюсер, миллиардер.

16

Строки из стихотворения «Те самые стихи» английского поэта Филипа Ларкина (1922–1985); это стихотворение о том, что родители всегда пытаются передать детям свои худшие качества.