Королевство слепых

Луиза Пенни, 2018

Роман «Королевство слепых» продолжает серию расследований старшего инспектора Армана Гамаша. Этот обаятельный персонаж создан пером Луизы Пенни, единственного в мире пятикратного лауреата премии Агаты Кристи. Полгода назад Армана Гамаша временно отстранили от работы, его дальнейшая карьера под угрозой, но совесть инспектора чиста, и он наслаждается этой передышкой в кругу друзей и близких в деревне Три Сосны. Однако каникулы продолжаются недолго: инспектор получает письмо от нотариуса с приглашением прибыть по указанному адресу. Гамаш приезжает в заброшенный дом и выясняет, что назначен душеприказчиком в завещании незнакомой женщины, которая работала уборщицей и при этом называла себя баронессой. Сумасшедшая? Почему при взрослых наследниках она выбрала исполнителями своей последней воли троих незнакомых людей? Вскоре после оглашения завещания заброшенный дом рушится, и под обломками находят тело одного из наследников. «Мотив вполне основательный. Убийства совершаются и за двадцать долларов. А тут речь идет о миллионах». Значит, титул и баснословные деньги – вовсе не выдумка? Тем временем в нотариальном архиве найдено другое завещание, датированное 1885 годом, и вопросов становится еще больше… Впервые на русском!

Глава девятая

Рейн-Мари немного приоткрыла глаза в полусне, вытянула руку по простыне к Арману, но нащупала швы надувного матраса.

Вторая сторона была холодна. Не охлаждалась, а уже остыла.

Она открыла глаза и увидела в окне мягкий свет раннего утра.

В печке бушевало пламя. Значит, поленья были недавно подложены.

Рейн-Мари поднялась на локте. В кухне — никого. Даже Рут и Розы нет. Даже Анри и Грейси.

Она надела халат и тапочки, щелкнула выключателем. Света еще не было. Потом она увидела записку на сосновом кухонном столе.

Ma Chère,

Рут, Роза, Анри, Грейси и я пошли в бистро поговорить с Оливье и Габри. Присоединяйся к нам, если можешь.

Целую,

Арман(6:50)

Рейн-Мари посмотрела на часы, они показывали 7:12.

Она подошла к окну. Снег доходил до его середины, блокируя бо́льшую часть света и почти целиком — видимость. Но Рейн-Мари видела, что метель исчерпала себя и, уйдя, оставила позади, как и большинство серьезных снежных бурь, солнечный день.

Хотя, как знал любой добрый квебекец, это была иллюзия. Солнце сияло вполсилы.

— Господи боже! — вырвалось у Рейн-Мари, когда она оказалась в тепле бистро. — И почему только мы здесь живем?

Щеки у нее раскраснелись, а глаза слезились, потому они не сразу приспособились к тусклому свету. Короткая прогулка до бистро сквозь сверкающую белизну чуть не ослепила ее. Злая зима намеревалась не только убить их, но сначала лишить зрения.

— Минус тридцать пять^[17], — гордо сказал Оливье, словно сам нес за это ответственность.

— Но влажность низкая, — сказал Габри. — И ветра нет.

Эти слова часто произносились в виде самоутешения, когда день стоял внешне такой привлекательный и такой жестокий.

— Я чувствую какой-то запах, — сказала Рейн-Мари, сняв пальто, шапочку и рукавицы.

— Это не я, — сказала Рут.

Но у Розы вид был сконфуженный. Хотя у уток нередко бывает такой вид.

— Я не могла понять, почему вы вышли на такой холод и пришли сюда, — сказала Рейн-Мари, идя туда, куда ее вел нос, — на запах, к столу и пустым тарелкам с размазанным по ним кленовым сиропом.

Арман пожал плечами на театральный галльский манер:

— Некоторые вещи стоят того, чтобы рискнуть жизнью и конечностями.

Оливье вышел из кухни с тарелкой теплых блинчиков с черникой, сосисками, кленовым сиропом и кофе с молоком.

— Мы оставили вам немного, — сказал Габри.

— Арман нас заставил, — пояснила Рут.

— Боже, боже… — Рейн-Мари села и обхватила кружку ладонями. — Merci. — И тут ей в голову пришла одна мысль. — У вас есть электричество?

— Non. Генератор.

— И кофейный автомат подключен?

— И плита, и холодильник, — сказал Габри.

— Но не свет?

— Приоритеты, — сказал Оливье. — Вы жалуетесь?

— Mon Dieu^[18], нет, конечно, — ответила она.

Ее глаза остановились на Армане. Несмотря на все шутки, она знала, что ее муж не вывел бы старую женщину на такой холод, если бы для этого не имелось веских оснований.

— Ты пришел сюда с Рут не только для блинчиков.

— Oui, — кивнул он. — Рут знает, кто такая Берта Баумгартнер.

— Почему вы не сказали вчера вечером?

— Потому что только сегодня утром вспомнила. Но я не была уверена.

Рейн-Мари вскинула брови. Это было не похоже на Рут — не быть абсолютно уверенной в себе.

— Мне нужно было поговорить с Габри и Оливье, узнать, что они думают.

— И?..

— Вы когда-нибудь слышали про баронессу? — спросил Габри, садясь рядом с Рейн-Мари.

Это и в самом деле прозвучало туманно знакомым. Словно воспоминание о воспоминании, но таком отдаленном, что Рейн-Мари знала: сама она никогда не вспомнит.

И отрицательно покачала головой.

— Нас представили ей, когда мы здесь только появились, — сказал Оливье. — Много лет назад. Представила нас Тиммер Хадли.

— Та женщина, которой когда-то принадлежал старый дом Хадли, — сказала Рейн-Мари.

Она показала в сторону великолепного здания на холме, смотрящего на маленькую деревню. Дом, которым владела и в котором когда-то, более века назад, жила «богатая» семья, возвышался над бескрайней снежной пустыней.

— Я встречалась с баронессой в доме Тиммер, — сказала Рут.

— Она еще и к нам приезжала, — добавил Габри. — Когда мы открыли гостиницу.

— Регулярно? Как друг? — спросила Рейн-Мари.

— Как уборщица.

— Скорее, — сказала Мирна, таща Бенедикта за руку.

Люсьен шел впереди на несколько шагов, но Бенедикт остановился, и Мирне пришлось вернуться за ним.

Это напоминало бег назад в пылающее здание.

Кожа на ее лице так замерзла, что горела. Холод пробился даже сквозь варежки и кусал пальцы. Она прищурилась на обжигающие солнечные лучи.

Но Бенедикт, вместо того чтобы поспешить в бистро, как это сделал бы любой квебекец, остановился. Он стоял спиной к магазинам, его огромная красно-белая шапочка своим помпоном тащилась по земле, а он смотрел на три громадные сосны, нагруженные снегом, на коттеджи вокруг деревенской площади.

— Как красиво!

Его слова появились на свет в облачке тумана, как в диалоговом облачке комикса.

— Да-да, красиво, красиво, — сказала Мирна, таща его за руку. — А теперь поспешите, или я ударю вас туда, где будет больно.

Приехали они во время метели, а потому Бенедикт впервые видел Три Сосны. Кольцо домов. Дымок из труб. Горы и леса.

Он стоял и смотрел — вид, который не менялся веками.

А тут его тащили прочь.

Через несколько минут к открытому огню принесли еще один столик, и теперь они наслаждались завтраком с кофе в бистро.

Клара увидела, что все бегут в бистро, и присоединилась к ним.

— Если на карнавал будет такая же холодища, то я с себя одежду не буду снимать, — сказала она, потирая руки.

— Что-что? — спросил Арман.

— Ничего, — ответил Габри. — Не берите в голову.

— О чем вы разговаривали, когда я вошла? — спросила Клара, принимая кружку кофе. — У вас всех был такой потрясенный вид.

— Рут вспомнила, кто такая Берта Баумгартнер, — сказала Арман.

— Кто?

— Ты помнишь баронессу? — спросил Габри.

— О да. Разве можно ее забыть?

Клара опустила вилку и вперилась в Рут.

Потом ее взгляд метнулся на окна. Но она не увидела солнца, бьющего по схваченным морозом стеклам. Не видела деревню под глубоким снегом и невероятно ясным голубым небом.

Она увидела пухлую пожилую женщину с маленькими глазками, широкой улыбкой и шваброй, которую держала, как держит флагшток исследователь Северного полюса, собирающийся водрузить флаг на макушке земли.

— Ее звали Берта Баумгартнер? — спросила Клара.

— Ну ты же не думаешь, что она была баронессой? — спросила Рут.

Клара нахмурилась. Она об этом даже не думала.

— Знаете, почему ее называли баронессой? — спросил Арман.

Они посмотрели на Рут.

— Откуда мне знать, черт побери? На меня она никогда не работала. — Она посмотрела на Мирну. — Ты — единственная уборщица, которая у меня была.

— Я не… — начала было Мирна, но потом сказала: — А чего волноваться-то?

— Тогда почему вы думаете, что эта Берта и баронесса — одно и то же лицо? — спросил Арман.

— Ты говорил, что ее дом — по дороге в Мансонвиль? — спросила Рут; он кивнул. — Старый фермерский дом у лощины?

— Oui.

— Я как-то раз подвозила баронессу — у нее тогда машина сломалась, давно это было, — сказала Рут. — Похоже, это то же самое место.

— И как он выглядел — дом? Вы не помните?

Рут, конечно, помнила все.

Каждую еду, каждую выпивку, каждый вид, каждое оскорбление, реальное, вымышленное или спровоцированное. Каждый комплимент. Каждое слово, сказанное или несказанное.

Она хранила все это и превращала те воспоминания в чувства, а чувства — в поэзию.

Я молилась, чтобы быть доброй и сильной,

За искупление грехов моих с детства

Груз первородный, за хлеб мой насущный

И моей неизбывной вины наследство^[19].

Арману не требовалось особо напрягаться, чтобы вспомнить, почему именно это стихотворение Рут, довольно темное по смыслу, пришло ему на память.

— Дом у нее был небольшой, развалюха. Но привлекательный, — сказала Рут. — В ящиках на окнах — анютины глазки, бочки с цветами по обе стороны ступенек крыльца. Там были всякие пикапы и фермерское оборудование во дворе, но такое железо есть на каждой старой ферме.

Когда Арман разгреб снег и подвыпрямил стены, он почти увидел это. Дом, такой, каким он был когда-то. В теплый летний день. С более молодой Рут и баронессой.

— В последнее время вы ее не видели? — спросил он.

— Много лет, — сказал Габри. — Она перестала работать, и мы потеряли с ней связь. Я не знал, что она умерла. А вы?

Клара отрицательно покачала головой и опустила глаза.

— Моя мать была уборщицей, — сказала Рейн-Мари, правильно истолковав то, что чувствует Клара. — Семьи, где она работала, становились для нее как родные. А когда она кончала работать, то теряла с ними связь. Наверняка многие из них умирали, а она понятия не имела.

Клара кивнула, благодарная за слова о том, что дело это двустороннее.

— Как вы думаете, не могла бы баронесса Баумгартнер написать Жюстену… — начал было Габри.

— Non.

— А какой она была? — спросил Арман.

— Сильная личность, — сказал Оливье. — Ей нравился собственный голос. Много говорила о своих детях.

— Два мальчика и девочка, — сказал Габри. — Лучшие дети на земле. Красивые, привлекательные. Умные и добрые. «Как их мать». Она часто это повторяла, а потом смеялась.

— А от нас она всегда ждала слов «Не смейтесь, это же правда», — сказал Оливье.

— И вы их говорили? — спросила Рейн-Мари.

— Если мы хотели, чтобы она убрала у нас в доме, то говорили, — ответил Габри.

Они описывали личность баронессы, и та возникала перед мысленным взором Клары. Почти всегда с улыбкой на лице. Иногда теплой и доброй. Часто с хитрецой. Но никогда со злобой.

Трудно было представить себе женщину, меньше похожую на баронессу.

И все же Клара помнила, как баронесса бралась за швабру или щетку. Работала до седьмого пота.

В этом было какое-то благородство.

Клара спрашивала себя, почему ей никогда не приходило в голову написать баронессу. Ее маленькие яркие глаза, одновременно добрые и требовательные. С хитрецой, но еще и вдумчивые. Ее траченные годами руки и лицо.

Оно у нее было примечательное, полное щедрости и желчи. Доброты и осуждения.

— Почему вы спрашиваете? — спросил Габри. — Это имеет значение?

— Не очень, — сказал Арман. — Просто дело в том, что ее завещание странновато.

— О-о-о, странновато, — сказал Габри. — Мне это нравится.

— Ты любишь гомосеков, — сказала Рут. — А странноватых ненавидишь.

— Это верно, — признал он. — Так что такого странноватого в завещании?

— Деньги, — сказал Бенедикт.

— Деньги? — переспросил Оливье, подавшись вперед.

Люсьен рассказал им о наследстве.

Выразительное лицо Оливье становилось из ошеломленного удивленным, а потом снова ошеломленным.

— Пятнадцать миллионов? Долларов? — Он посмотрел на Габри, который тоже слушал разинув рот. — Нужно было с ней дружить.

— Oui, — сказал Люсьен, довольный такой реакцией. — И дом в Швейцарии.

— А другой в Вене, — сказала Мирна.

— Она всегда казалась немного чокнутой, — сказал Габри. — Должно быть, съехала с катушек.

— Нет. Мой отец никогда бы не позволил ей подписать завещание, если бы считал, что она не в своем уме.

— Да ладно уж, — сказала Рут. — Даже я вижу тут безумие. И дело не только в деньгах, но и в выборе трех человек, которых она даже не знала, исполнителями ее последней воли. Почему не одного из нас?

Арман посмотрел на Габри, Оливье, Рут и Клару.

Они знали эту женщину. И не знали ее.

Они знали баронессу. Не Берту Баумгартнер.

Уж не поэтому ли?

У него с Мирной нет никаких предвзятостей. Они видели ее как женщину, а не как уборщицу. И уж конечно, не как баронессу.

Но почему это имеет какое-то значение?

Может быть, все дело в профессиональном подходе. Он — полицейский, следователь. Мирна — психолог. Она умеет заглядывать в голову людям. Они оба умеют это делать. Но опять же почему это имеет какое-то значение для выполнения завещания мадам Баумгартнер?

И как она вообще узнала про них, если они о ней не знали?

А как насчет?.. Арман посмотрел на Бенедикта. Его-то с какой стати назначила она душеприказчиком?

— Кто были свидетели? — спросил он, снова подаваясь вперед.

— Соседи, — сказал Люсьен. — Хотя с содержанием завещания их не знакомили.

Арман посмотрел на часы. Стрелка приближалась к половине девятого утра. Электричества пока так и не дали. Но «Гидроквебек» нередко вспоминал о Трех Соснах в последнюю очередь.

— Ты должен ехать? — спросила Рейн-Мари, вспомнив их разговор накануне вечером.

— Боюсь, что да.

— А что с нами? — спросил Люсьен.

— Я отвезу вас на ферму. Мы вместе откопаем ваши машины.

— Необходимо оповестить наследников, — сказал Люсьен. — Я постараюсь организовать что-нибудь сегодня на вечер. Смысла ждать не имеет.

— Меня устраивает, — сказал Бенедикт.

Арман кивнул:

— Дайте мне знать где и когда.

«Моей неизбывной вины наследство», — подумал он, направляясь к машине; его ботинки поскрипывали на утоптанном снегу.

Не это ли хранит в себе старый дом? Вину и грехи, присутствующие там с самого рождения?

Примечания

17

Около 37 градусов по Цельсию.

18

Господи (фр.).

19

Рут здесь приписаны строки (цитировавшиеся и в других романах цикла) из стихотворения «Ожидание» канадской поэтессы Маргарет Этвуд.