Книга о прошлом

Ирина Ринц

Ветви сосудами тянутся в небо Без Неба этой Земли не было бы Земля прорастает в Небо корнями Ему устилает дорогу тенями Встречает его, робкая, вечером Думая, что останется незамеченной Влага небесная на ковре травном Которая дарит этой Земле главное — Жизнь…

Глава пятая. Пророк в своём Отечестве

***

Наташа Аверина оказалась довольно милой миниатюрной шатенкой с хриплым, прокуренным голосом. Она, в отличие от Николая, позволила Радзинскому курить в кухне и задымила сама.

— Удивительно, — надменно изогнув бровь, проговорила она. — Не ожидала от моего недотёпы. До сих пор я была уверена, что у него нет друзей.

— Недотёпы? — спокойно прищурился Радзинский.

— А как ещё назвать человека, абсолютно не приспособленного к жизни? — Наташа брезгливо скривила аккуратно накрашенные губы. — Единственное, что у него хорошо получается, так это нянчиться с ребёнком: варить кашки, стирать пелёнки и тетёшкаться с ней с утра до вечера. Так что я со спокойной душой смогла выйти на работу — и на том спасибо… Я побегу, — спохватилась она, бросая окурок в мойку. — Хорошо, что меня сегодня согласились подменить.

Процокали каблучки, хлопнула входная дверь, и Радзинский от души затянулся сигаретой. От общения с аверинской женой у него остался очень неприятный осадок — особой любви к супругу он в ней не заметил, и это почему-то остро резануло по сердцу. «Как же тебя угораздило-то, аспирант?» — с тоской подумал он, прикидывая, что Наташа, судя по всему, лет на пять старше своего мужа. Вздохнув, он затушил сигарету и направился на поиски Николая.

Квартирка была крохотной — две небольших комнаты — и Радзинский без труда отыскал своего нового приятеля. Комнаты оказались смежными, поэтому пришлось пройти через спальню. Там всё было безупречно: ни единой складочки на покрывале, ни одной лишней вещи, в воздухе витает аромат духов и едва заметный запах табака. Зато во второй комнате просто глаза разбегались от обилия раскиданных повсюду пёстрых, ярких предметов. За балконной дверью полоскались на ветру разноцветные ползунки и пелёнки с забавными котятами и утятами, на широкой, низкой тахте поверх небрежно расстеленного розового атласного одеяла набросаны резиновые зайчики с обгрызенными ушами, кубики и погремушки. В деревянной детской кроватке, прижимая к себе потрёпанного, но, судя по всему, горячо любимого плюшевого медведя, сидела хорошенькая малышка с пухлыми розовыми щёчками и сосредоточенно глядела на вошедшего блестящими серыми глазами.

Николай, закатав рукава, энергично орудовал утюгом. Стопка отглаженных детских вещей уже опасно покачивалась на краю гладильной доски. Заметив Радзинского, аспирант широко улыбнулся и поставил утюг на пол. Выдернув штепсель из розетки, он перешагнул через стоящие посреди комнаты крохотные красные ботиночки и подошёл к кроватке.

— Папа! — пролепетала девочка, потянувшись к Аверину. Счастливый аспирант, подхватив малышку на руки, понёс её навстречу Радзинскому.

— Давай познакомимся с дядей Кешей. Смотри, какой он большой…

Девочка нерешительно потрогала «дядю» своими тёплыми, пухлыми пальчиками за кончик носа. Её маленькая ладошка трогательно пахла молоком. Радзинский перехватил эту ручку и почтительно поцеловал. Девочка сразу застеснялась и прижалась к отцу, обвив его шею руками. При этом она так кокетливо стреляла глазками в сторону незнакомца, что Радзинский невольно восхитился.

— Екатерина Николаевна? Рад с Вами познакомиться, — проворковал он сладким, бархатным голосом. — Вы очаровательны… — И он склонился в почтительном поклоне, чем, похоже, покорил сердце аспиранта окончательно и бесповоротно. В увлажнившихся глазах Аверина явственно читались восторг и благодарность.

— Папа должен сварить тебе кашу, — отстранив от себя малышку, доверительно сообщил он ребёнку.

— Касю, — с готовностью повторила девочка.

— Да, «касю», — усмехнулся Аверин. — И поэтому мы все сейчас идём на кухню. Викентий, не могли бы Вы… — он засмеялся и поправился, — ты захватить с собой детский стул? — Он показал на высокий стульчик с деревянными бортиками и подставкой для посуды.

— Конечно. — Радзинский легко поднял стульчик и понёс его в кухню.

Пока Аверин гремел кастрюлями и сосредоточенно отмерял ложкой крупу, Радзинский тихо возился с малышкой. Когда со стульчика она перекочевала к «дяде Кеше» на колени, аспирант поначалу нахмурился, но, убедившись, что дочери нравится бесхитростная игра в «козу рогатую» и она радостно повизгивает, когда «коза» пытается её забодать, перестал отвлекаться на шум у себя за спиной. В результате возвращаться обратно на стульчик ребёнок не пожелал, и кормить её пришлось прямо на руках у Радзинского. Аспирант был недоволен — то ли ревновал дочь к чужому дяде, то ли просто не любил подобных нарушений протокола.

— Открывай ротик, — строго потребовал он, поднося ложку к губам девочки. Та проворно отвернулась, уткнувшись «дяде Кеше» куда-то в подмышку, и с любопытством выглядывая оттуда. Николай бессильно опустил руки. Направленные в этот момент на него взгляды были подозрительно похожи — хитрющие, лукавые и по-щенячьи игривые.

— А, может, меня тогда покормим? — весело подмигнул Радзинский, искренне сочувствуя аспиранту.

Аверин смерил его задумчивым взглядом, потом вздохнул, достал из ящика вторую ложку, и, зачерпнув каши, серьёзно скормил её своему находчивому товарищу.

— А можно ещё? — у Радзинского от смеха блестели глаза. — Честное слово, ничего вкуснее в жизни не пробовал, — облизываясь, чистосердечно признался он. — Когда в следующий раз у меня заночуешь, готовить завтрак будешь ты!.. — Новая порция каши, которую Аверин с чувством затолкал ему в рот, заставила его замолчать.

Катюша заволновалась.

— Тебе тоже дать? — сурово спросил её отец, и она усердно закивала.

Следующие десять минут Аверин усиленно работал ложкой, пихая дочери в рот кашу так сосредоточенно и усердно, словно проводил сложнейшую хирургическую операцию в полевых условиях. Когда тарелка опустела, он вытер пот со лба и выдохнул с облегчением.

— Спасибо, — с благодарностью кивнул он Радзинскому.

Тот расхохотался.

— Что дальше?

— Дальше на горшок и спать, — устало сообщил Аверин и с удивлением уставился на Радзинского, который зашёлся в припадке истерического смеха. — Ну, и балбес ты, Викентий, — покачал он головой, когда сообразил, в чём дело. — Нет, в этом случае показывать пример от тебя не потребуется…

***

— Нет на свете прекраснее зрелища, чем мирно спящий ребёнок, — тихо произнёс Николай, зачарованно глядя на спящую дочь. — Я бы сказал, что это универсальный символ нашего мира. — Он поднял глаза на Радзинского и у того аж мурашки пробежали по спине от этого взгляда — такое в нём светилось вдохновение. Как будто не в человеческие глаза довелось заглянуть, а в бездонные туннели, через которые лился свет иной реальности. От этого ощущения просто дух захватывало, и Радзинский, чтобы скрыть волнение, машинально потянулся за сигаретой.

— Викентий… — устало пристыдил его Аверин.

— Извини, — смущённо пробасил Радзинский. — Задумался…

— Чаю? — учтиво предложил аспирант.

— Не откажусь, — оживился Радзинский и, следуя за Авериным по коридору, жизнерадостно добавил, — Если ты собираешься готовить обед, с удовольствием помогу.

Аверин остановился и резко развернулся. Он глядел на гостя с искренним изумлением.

— Я не собираюсь готовить обед, — вежливо сообщил он после некоторой паузы. — Обычно я использую это время, чтобы немного поработать. Наташа обедает на работе с подругами… И потом — у меня и так ощущение, что я целыми днями только и делаю, что стою у плиты. Кашки, кисельки и протёртые супчики у меня уже в печёнках, если честно, сидят…

Радзинский, конечно же, обратил внимание, что Николай упомянул в своей речи всех, кроме себя. Напрашивался вывод, что для себя он принципиально не готовил и никто другой, судя по всему, этого тоже не делал. Но Радзинский, когда ему было нужно, умел быть деликатным и эту тему благоразумно решил не развивать.

— Когда же ты диссертацию-то пишешь? — сочувственно поинтересовался он, выводя, таким образом, разговор на более безопасную тропу.

— Лучше не спрашивай! — нахмурился аспирант, снова направляясь в сторону кухни. — В основном, в библиотеке. — Он поставил на огонь чайник, разлил по чашкам заварку. — Моя бы воля — сутками бы оттуда не вылезал! А печатать готовые куски вообще приходится урывками. Ночью стучать на машинке я не могу, днём, когда ребёнок спит, тоже…

— Ну, с этим могу помочь, — не раздумывая, заявил Радзинский. — Я подобными условиями не стеснён, машинка у меня имеется и скорость у меня приличная… Если у тебя есть сейчас готовый текст, могу забрать и вернуть уже в отпечатанном виде.

Аверин заметно напрягся и некоторое время молчал, неспешно помешивая чай в своей белой фарфоровой чашке, похожей на цветок — водяную лилию, или распустившийся лотос.

— Викентий, что Вам от меня надо? — наконец, с видимым усилием произнёс он.

— А я уже думал, что не спросишь… — усмехнулся Радзинский. — А на «Вы» — это потому что я снова впал в немилость?

Николай глянул на него с тоской:

— Нет. Потому, что мне надоел этот балаган. Я Вас совсем не знаю, но почему-то должен делать вид, что мы друзья. Совместное распитие спиртных напитков не делает людей ближе друг другу.

— А вот здесь ты ошибаешься, аспирант, — ухмыльнулся Радзинский. Уже не спрашивая разрешения, он достал из пачки сигарету и щёлкнул зажигалкой, прикуривая. — Алкоголь весьма способствует раскрепощению и, как следствие, сближению малознакомых людей.

— Допустим, — поморщился Аверин. — Однако к нашему разговору это имеет лишь косвенное отношение. Я задал Вам конкретный вопрос.

Радзинский внутренне съёжился и даже движения его замедлились, как будто ему требовались неимоверные усилия, чтобы поднести сигарету к губам.

— Понимаешь, так всё достало — сил нет! — честно признался он, наконец. — Если продолжить и дальше так жить, как сейчас, впереди только более или менее торжественные похороны и больше ничего… Ну, что я тебе рассказываю!.. — Радзинский нахмурился и глубоко затянулся терпким, смолистым дымом. — У меня долгие годы уже такое ощущение, будто я провалился в какой-то нескончаемый кошмар и не могу проснуться. И все вокруг спят с открытыми глазами. Я раньше думал — за границей по-другому. Всё то же!.. — Радзинский нервно взмахнул рукой — сигаретный дым призрачным шлейфом повторил рваную траекторию. — А теперь представь, что в этих условиях ты вдруг встречаешься с трезвым, осознанным взглядом бодрствующего человека. Ты мимо пройдёшь? Или побежишь следом? И как ты этому человеку объяснишь, что тебе от него надо? — Поскольку Аверин молчал, не поднимая на собеседника глаз, Радзинский некоторое время усиленно дымил, не находя в себе мужества первым прервать затянувшуюся паузу. Наконец, сделав ещё одну затяжку, он вдруг решительно утопил окурок в чашке с чаем, вдохновенно встряхнул кистями рук и прямо из пальцев вытянул светящуюся розовую ленточку. Разложив её кольцом на ладони, аккуратными движениями придал ей форму цветка и протянул Николаю. — Давай дружить, аспирант, — через силу усмехнулся Радзинский.

Аверин с интересом взглянул на раскрытую ладонь, затем — внимательно — на гостя.

— Вы отдаёте мне свою энергию. Фактически, дарите мне себя. Я правильно понимаю?

— Ну, теперь хоть буду знать, как это называется, — жёстко ответил тот, не сводя с Николая напряжённого взгляда.

Аверин, похоже, сжалился, понимая, что сидеть так — с протянутой рукой — довольно унизительно. Он обеими руками — одной сверху, другой снизу — обхватил ладонь Радзинского и перевернул тыльной стороной вверх. Цветок остался в руке у Николая. Он крепко сжал его в кулаке. Заулыбался, взгляд его сразу потеплел. Когда Аверин разжал пальцы, цветка уже не было.

— Не делайте так больше, — доброжелательно посоветовал он. — По крайней мере, без особой надобности. Я смотрю, Вы часто этим пользуетесь, и это Вас истощает.

— Я по большей части из других ниточки тяну, — откровенно сознался Радзинский. — Очень помогает в жизни.

Аверин сразу нахмурился.

— Это мне и не нравится.

— И?

— Что — и?

— Я не должен больше так делать? Это твоё условие?

Аверин опешил.

— Я не собираюсь выставлять Вам условия. За кого Вы, вообще, меня принимаете?

— Ну, как сказать… За человека, который знает больше, чем я?..

— М-м-м… Вы ставите меня в тупик… — Глаза Николая заблестели от тщательно сдерживаемого смеха. — Честно говоря, я ничего не знаю. И о чём Вы говорите, не понимаю.

— Ой, ли? — неприязненно сощурился Радзинский. — Когда ты чёрным магом меня обозвал, ощущение было такое, что ты знаешь, о чём говоришь…

— А-а-а, Вы об этом, — скромно потупился Николай. — Ну, это я погорячился. — Он улыбался при этом так лучезарно и светло, словно ангел. Если ангелы улыбаются, конечно… — Просто то, что Вы делаете — это магия. А любая магия — это насилие. Насильственное вмешательство. Даже в целительстве есть этот элемент. Например, прежде чем работать с пациентом, целитель включает его в свою ауру — понимаете, да?

— И?

— Что — и?

— Есть альтернатива?

Николай сразу занервничал — даже румянец обозначился на скулах.

— Конечно, есть, — сухо ответил он, надолго припадая к чашке с чаем.

— Какая? — терпеливо поинтересовался Радзинский, когда молчание затянулось.

Вместо ответа Аверин принялся бессмысленно переставлять располагавшиеся на столе предметы, пока потерявший терпение гость не отнял у него сахарницу и не отодвинул от него чашку. И ложку.

— Вы Евангелие читали? — собравшись с духом, спросил тогда Николай. И даже решился поднять на собеседника затравленный взгляд. Было очевидно, что он заговорил сейчас о чём-то очень интимном, и что подобная откровенность для него мучительна.

— Нет, — успокоил его Радзинский, расслабляясь и приготовившись слушать: он прислонился спиной к стене и вынул из пачки сигарету — курение, как он искренне полагал, всегда помогало ему яснее воспринимать информацию. Но тут Аверин внезапно наклонился через стол и выхватил из рук Радзинского сигарету и зажигалку. Вид у него при этом был торжествующий. — Отомстил, аспирант? — усмехнулся Радзинский. — Ладно. — Он примиряющим жестом поднял кверху руки. — Принимаю. Сижу смирно, внимательно слушаю.

— А слушать нечего, — Аверин раздвинул губы в любезной улыбке. — Когда прочитаете, тогда и поговорим.

— Хорошо, — ошалел Радзинский. — Только где я его возьму?!

Николай снова отвёл взгляд. Он судорожно сцепил пальцы, хрустнув при этом суставами.

— У меня есть, — наконец, выдохнул он. — Только книга очень старая — от дедушки осталась…

— Мне ты можешь доверять, — слегка обиделся Радзинский. — Верну твою реликвию в целости и сохранности.

— Тогда подождите. — Аверин встал из-за стола и исчез за дверью. Через пару минут перед Радзинским лежал обёрнутый в пожелтевшую и протёршуюся на сгибах бумагу фолиант. — Вот. Читайте. — И помявшись немного, деликатно добавил, — А теперь я могу немного поработать? Ребёнок скоро проснётся…

— Намёк понял, — хмыкнул довольный Радзинский, забирая книгу.

Натягивая в прихожей куртку, он придирчиво оглядел Аверина с головы до ног.

— Не пропадай, аспирант. Звони. И насчёт перепечатки подумай. Я ведь серьёзно предлагаю. И если уж ты так стесняешься использовать чужой труд — приходи и печатай сам. У меня будить некого…