Равновесие. Книга I

Игорь Алгранов, 2022

Бывает так, что лучшие из лучших гибнут позорной смертью. Казалось бы, что может быть хуже? Ну например, если тебе при этом не дали умереть до конца и превратили в нечто пострашнее тех чудищ, с которыми ты доселе боролся. А любимая, твоя верная боевая подруга, в конце концов, начнет охотиться на тебя, как на злейшую Лесную тварь, наводящую ужас на всю округу. И как итог: новый виток Равновесия – древнего противостояния нечисти и людской расы – которого не мог предположить никто, даже те, кто стоял за всем этим подлым безумием…

Глава 1. Конец

«Равновесия круг

Чертит новый виток,

Даст начало ему

Крови сильной росток…»

(Седьмой Март’Арский Древний свиток, текст 13)

Всё началось с того, что Вересу отрубили голову.

Собственно, что могло быть хуже и обиднее? Наружу так и рвалось — вместе с тугими струями густой горячей крови из разрубленной шеи — неуёмное чувство жесточайшей несправедливости.

Тяжёлая голова Вереса полетела вниз. Даже после отделения от тела она не пожелала покорно слушаться палачей и, как положено, упасть на дно небрежно подставленной вонючей деревянной бадьи. Вместо этого голова под дружный вздох зевак с премерзким стуком ударилась о край бадейки, а затем покатилась по грубо сколоченному помосту, орошая его свежей горячей кровью.

Толпа ещё громче ахнула, следя за этой жуткой прощальной пляской осиротелой части тела, а первые ряды глазеющих уже завороженно смотрели на то, что ещё секунду назад было с головой одним целым — могучий торс, из которого торчал окровавленный пучок позвонков, тугих мышц, артерий, вен. И сильных связок, прежде способных на мгновение парализовать противника искусным боевым криком. И тогда тварь, остолбеневшую от напавшего вдруг животного страха, крепкие руки быстро добивали поющим ар’сикайским мечом — древним, лёгким и острым как бритва…

— Правосудие свершилось! — громко произнёс невидимый глашатай, и толпа, ненадолго смолкшая, загудела пуще прежнего.

По сути дела, на этом всё должно было закончиться. Однако Верес, крайне удивлённый, продолжал наблюдать за всем этим позорным действом не через быстро гаснущие зрачки выпученных глаз своей многострадальной головы. Та давно перестала катиться по грязным доскам и замерла на левом ухе, бездумно пялясь в лужу его собственной крови.

Верес глядел на происходящее будто бы со стороны, после того как в момент рокового удара удивительным образом воспарил и завис рядом с обезглавленным телом.

Аккурат между полуголым кряжистым палачом-коротышкой — явно довольным плодами труда своих рук и огромной секиры, разделившей на своём веку, судя по её виду, немало непокорных голов и крепких тел — и непременным на подобных мероприятиях святошей из ближайшего храма — долговязой скрюченной жердиной в потрёпанном сером балахоне жреца Хэта.

Лицо последнего было скрыто под безразмерной накидкой. Один только невероятно длинный, горбатый и бледный нос торчал наружу, недовольно морщась. То ли от вида щедро хлещущей на доски густой тёплой крови, то ли от жизнерадостно обжигающих лучей жаркого полуденного солнца.

Верес не то чтобы не верил в загробную жизнь, призраков и прочую гремучую смесь из суеверий, крепко засевших в головах его соплеменников. Просто не очень любил сказки про потустороннее. Недолгая, но суровая жизнь его доказала одно строгое правило: всё, что может осознанно убивать — оно на этой, живой, стороне. Взять хотя бы тех же проклятых палачей…

Другой вопрос, какая она, эта «живая» сторона. Чистая или Нечистая. Нечистую плоть очень трудно убить. Но берегись её, пока она живая… А призраки… — Верес попытался усмехнуться, но вышло не очень. — Даже если встретишь его, самое страшное, что может случиться — испачканные штаны, если задок не слишком крепкий.

Конечно, во всем этом странном деле ещё оставалось место для вмешательства Четырех… Сонм богов стихий вполне мог иметь против него памятную зарубку, и даже не одну. Вересу очень даже нравилось время от времени гневить четвёрку. Сколько раз он смеялся неминуемой смерти в лицо, охотясь на неистребимую и крайне опасную нечисть!

Тоже мне, боги, играющие в игрушки! — подумалось вдруг ему. — В живые игрушки… Неужто они так забавляются или мстят? Кто-то один или все четверо разом? Или, быть может, у ВСЕХ так?.. Воспаришь над бездыханным телом и висишь как дурак — ни вправо, ни влево, ни вверх, ни вниз?

Однако, боги безмолвствовали и ничем особо не выдавали себя. Что, если не они это вовсе? Верес напряг вязкую, ужасно непослушную память… Да, оставалась в запасе ещё одна, совсем уж сумасшедшая, версия. Вдруг это их рук дело?.. Он, конечно же, верил в учение про Создателей, даром что даже упоминание о них официально запрещалось Высшими жрецами Четырех по всей Айе под страхом самого сурового наказания.

В Создателей сложно было не верить. Любой, кто хоть раз увидел один из гигантских Монументов Жизни, что стояли на краях мира, поверил бы. Верес видел два — Монумент на восходе, и то лишь издали, и еще развалины того единственного из пяти, что стоял в самом центре мира, на плато Полудня, где сходились границы трех самых крупных областей Айи. Но и внушающего благоговейный страх вида тех развалин, не имевших ни капли общего с привычными храмами и статуями признанных богов, хватило, чтобы он крепко-накрепко и на всю жизнь уверовал. Хоть официально и считалось, что творцами жизни являлись Четверо, вернее самый старший из них, Орот, бог неистового огня и всего сущего, рожденного им из бушующего пламени…

Тем не менее, во что бы там Верес не верил, каким-то образом это проклятое переселение, вернее, выселение его «души» случилось. Вереса, правда, не покидало стойкое чувство (о, он всё ещё мог стойко чувствовать?), будто его кто-то насильно выдернул из горячо любимого тела. Как щербатую занозу из пальца, аккурат в процессе соприкосновения грубого металла с упрямой шеей. Неотвратимым, мощным рывком, которому Верес не мог бы сопротивляться, даже если бы захотел.

Таинственный кто-то буквально разделил надвое самую его суть, отделил что-то от крепкого плотского корня. А заодно вытащил прямо из ледяных костлявых лап старика Хэта, которому Верес прежде столько раз смеялся в лицо. В тот момент, когда, наконец, у Льдобородого появилась возможность припомнить ему все издёвки. По крайней мере, тощий жрец аккурат перед казнью убеждал толпу, что души мертвых, исходящие из тел, особенно прогневавших богов, а значит теперь и Вересов, сразу после смерти безвозвратно втягивают страшные ледяные ноздри, никогда до конца не способные согреться теплотой человечьей души…

Ну, ладно — пусть этот кто-то решил, что с бледным стариком Вересу видеться пока не пришёл срок. Не то чтобы он не был благодарен… Хотя вообще не ясно было даже, за что быть благодарным. Кто он теперь — бестелесный призрак? Неприкаянная душа, зависшая между мирами?

Эй, ты, тот самый кто-то! — попытался он крикнуть. — Покажись, коли не боишься! Толстые гнутые кости Орота! — ругаться выходило только мысленно, — Даже звука издать не получается! Вересу только и оставалось, что бестолково висеть над плахой да глазеть на подлых палачей и безучастных зевак.

Да уж, толпа, вылупившая зенки на его позорное расчленение, собралась разношерстная. Верес обвёл взглядом площадь и который раз подивился увиденному. Ещё перед казнью, гордо подняв голову, он смотрел в эти лица, — на казнь пришли богатые и бедные, хитрые и простые, — пытаясь увидеть хоть толику возмущения происходящим. Хотя бы каплю сочувствия или негодования на этих знакомых и незнакомых физиономиях.

Он вглядывался в лица тех, кто заполнил своими бренными телами площадь в этот жаркий полдень. Ну хоть тень сомнения, наконец! В том, что творится не справедливое возмездие, а что-то несусветное, невероятно подлое и омерзительное. Творится прямо у них на глазах, и скоро эта дрянь, может, коснётся и их жизней, их детей, их близких. Неминуемо, необратимо…

Но нет — ни щепотки смятения или сожаления в этих лицах. А ведь он еще вчера, да и всю свою сознательную жизнь — по крайней мере, последние десять лет, с тех пор как встал на Путь Чистых — защищал их от страшных и свирепых чудищ и прочей нечистой плоти помельче.

Некоторые из зевак, слушая нелепые лживые обвинения и вопиюще несправедливый приговор, лишь неодобрительно качали головами и цокали языками. Вот она, сила словесного внушения. Вот она, людская память и благодарность! Короткая и ничтожная, как выяснилось…

Внезапно носатый жрец недовольно повёл своим бледно-горбатым носом, испещренным рытвинами застарелой болячки, резко дёрнулся и скинул накидку с совершенно лысой головы. А потом пошарил вокруг своими маленькими глубоко посаженными глазками из-под густых седых бровей и вдруг уставился на Вереса с выражением глубокого недоумения. Неужели видит? Верес даже невольно дёрнулся, попытавшись взглянуть на себя, но ничего не получилось — висел над плахой как пригвождённый к придорожному столбу.

Однако, жрец, похоже, так и не смог его разглядеть. Определённо, носатый почуял что-то неладное, не иначе как своим долгим носом, некогда изъеденным золотистой липучкой. Может увидел странное помутнение или свечение в воздухе?

Продлилось это внезапное оживление полусонного жреца всего пару мгновений. Спустя эти мгновения взгляд его потух, а серый капюшон снова облачил тощую голову, гладкую как точеная статуэтка Тарари в дальнем храме на Корявой горе. И вновь только длинный горбатый нос торчал наружу, недовольно морщась на окружающую действительность.

Интересно, что бы это значило? — пришла ему на ум мысль. Ведь худой жрец явно что-то почувствовал. Например, незримое присутствие Вереса. Или ещё чьё-то — например, того, кто всё это провернул с его телом и м-м… душой?

Да что же, сожри их Орот, происходит? — опять подумалось ему. — Так и будем висеть здесь, пока тело не предадут земле или не выкинут за стену на съедение крагам? Верес, с трудом веря в происходящее, перед казнью слушал приговор вполуха, и даже не разобрал степень позора, которому должны были подвергнуть его бренное тело после разделения с верхней частью. С верхушкой как раз всё было предельно ясно.

Все отрубленные кряжистым палачом головы украшали собой придорожные столбы на подъездных путях к городу. В основном для устрашения лихого люда, временами орудующего на больших дорогах. Ради особо отличившихся вкапывали новый столб. Или скидывали голые обветренные черепа — те, что постарее. Всё равно по ним было уже трудно различить, какому дерзкому разбойнику они принадлежали при жизни. Помогало, правда, подобное устрашение слабо. Лихой люд исправно продолжал орудовать, не особо страшась растущего количества украшений на тёсанных придорожных столбах.

Другое дело, что Верес до недавнего времени никакого отношения к этому самому лихому сброду не имел. Скорее даже наоборот.

Он ведь был из клана Чистых! Да, да — если бы кто смог услышать рассказ Вереса! Эх, доведись ему рассказать кому о случившемся, тот на этих словах присвистнул бы и качнул три раза головой из стороны в сторону. Но слушатель качнул бы головой ещё не один раз, узнав, что Верес был не просто членом клана лучших и по сути единственных успешных борцов с нечистью во всем Южном Свесе.

Верес был из Круга Пятерых. Простые люди их почти боготворили (ну, он так думал раньше), тары — боязливо уважали, а жрецы каждого из Четырёх, эти городские святоши — терпели, скрипя зубами. Ведь члены Круга слишком часто доказывали никчёмность последних, когда в округе появлялось очередное непобедимое чудище, пожирающее беспомощных и медлительных двуногих. Жрецы только и могли, что отгонять нечисть своей магией. И то ненадолго. И, конечно же, до простых людей им дела не было. Тут бы обслужить богатеев, сразу же встававших в очередь за божественной магической защитой…

Что и говорить, даже те самые лихие разбойники, случись Вересу с ними встретиться, с опаской обходили Чистого стороной. Им ведь тоже доставалось от регулярных нападений нечисти. Быть может, поболее, нежели остальным. Так что столбов с насаженными головами они явно боялись меньше, чем монстряков. А Чистых… Ну, терпели точно. Возможно, даже уважали.

И было за что. Бороться с чудищами — это была забота Чистых. Их удел.

Их вечная боль.