Зачем учить математику

Иван Александрович Гобзев, 2016

Школьник, страдающий нервными тиками и кучей комплексов, пытается быть таким как все. Что у него получится, когда отец алкоголик, матери никогда нет дома, а учителя в школе заставляют делать то, что противно твоей природе? Да ещё и любовь – конечно, несчастная, потому что ну кому может понравиться неполноценный. Впрочем, любовь творит чудеса. Особенно, если это любовь к директору.Содержит нецензурную брань.

Физра

Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос. Розовое утро освежило своим дыханием бульвар, не успевший пока пропахнуть выхлопными газами. В такое утро чувствуешь, что мир вдруг родился заново и не всё ещё потеряно. Хочется стоять под набухающими весенними соками кронами, вбирать глубоко воздух, смотреть на синеющее небо и потихоньку таять в пространстве, до тех пор, пока ты не станешь достаточно лёгким, чтобы, как облако, улететь в синее небо.

Но даже такое прекрасное утро испорчено, если первый урок — физкультура на свежем воздухе. В этом случае оно не в радость, и все его красоты выглядят жестокой насмешкой. Так, приговорённому к смерти, которого ведут уже на эшафот, какое дело до великолепия окружающего пейзажа? Сидящему на электрическом стуле стоит ли показывать в последние минуты «Нэшэнл Джиографик»? Нет, едва ли, не до того им накануне смерти! Вот о чём размышлял Тихонов, стоя с другими на бульваре и поёживаясь от холода.

Физрук Юрий Петрович решил в связи с приходом весны устроить кросс на бульваре рядом со школой — почему-то только для мужской части класса. Видя, что парни мёрзнут, стоя в спортивной форме, он резко крикнул:

— Скоро согреетесь! — и заржал.

Юрий Петрович, скала, великан, жирный и могучий! Казалось, что он затмевает собой небо, так высок и обширен он был, и тонкий скрипучий голос никак не вязался с его внешностью. Тихонов ощущал себя травинкой рядом с ним, ничтожным муравьем и старался не стоять на его дороге, чтобы не быть случайно покалеченным.

Боялся он физрука не зря. Юрий Петрович служил в Чечне и принимал участие в боевых действиях. Видимо, условия службы так повлияли на него, что он вернулся одичавшим и наполовину съехавшим. В каком-то смысле служба для него не закончилась, потому что армейский стиль жизни он старался привносить и на занятия физкультурой.

Пока Юрий Петрович матерно болтал с кем-то по мобильному, Тихонов, Денисов, и Рыбенко занялись поиском длинных окурков, чтобы скоротать время. Сам Денисов не хотел курить, но помогал искать.

— О, смотри, какой годный бычок в мусорке лежит! — заметил Рыбенко.

— Да, но он весь мокрый, заплёванный.

— Ну и что! Он высохнет, если закурить!

— Вот и кури, а я нормальный поищу.

Тихонову повезло — вскоре он обнаружил у бордюра приличной длины тонкий окурок с жирными следами помады на фильтре. Приятно было осознавать, что сигарету курил не какой-то противный слюнявый мужик, а молодая красивая женщина!

— С чего ты взял, — сказал Денисов, — может, её курил напомаженный парень.

— Вряд ли, — авторитетно заявил Тихонов, хотя и не знал, почему вряд ли.

Встав за деревом, чтобы укрыться от прохожих и ветра, он закурил. Дым обжёг непривычные лёгкие, и он закашлялся. В тот же миг по телу разлилась приятная слабость и закружилась голова. Чтобы не упасть, он обнял ствол и прижался к нему лбом.

— Кайф, — прошептал он.

— О, смотри, я ещё нашёл, — закричал Денисов, поднимая над головой почти целую сигарету.

И тут, словно шквал примчался, словно внезапное цунами обрушилось на берег или землетрясение перевернуло всё вверх дном — Тихонов не смог сразу понять, что происходит. Огромная тень возникла перед ними, сопровождаемая рёвом, и в следующее мгновение Денисов отлетел метра на три и грохнулся на газон.

— Что, совсем охренели — курить здесь? — закричал Юрий Петрович. Да это был он, и это он, налетев, отвесил Денисову мощнейший подзатыльник.

Денисов поднялся из грязи, держась за голову. Вид у него был испуганный.

Юрий Петрович оглядел учеников бешеным взглядом, руки у него мелко дрожали.

— Вместо десяти кругов побежите двадцать. Кто придёт последним, ещё пять. Ясно?

Ученики покорно закивали. Стаханов, стоя в стороне, посмеивался.

— Ну, чего встали, лохи? Бегом!

Тихонов никаким спортом всерьёз никогда не занимался, поэтому не рассчитывал прийти первым. Вначале он, правда, рванул, задав бодрый ритм и другим, но метров через двести понял, что погорячился. Вскоре многие обогнали его, так что он оказался примерно посередине длинной змеи школьников, с грустным видом бегущих по весеннему бульвару. Кто в спортивной одежде, а кто даже в обычной — в тяжелой куртке, хлюпая зимними сапогами по снежной грязи. Пожалуй, нет ничего гаже вида земли в первые оттепели — тут и там в изобилии обнажается собачье дерьмо, и ты уже не идёшь по улице просто, а думаешь только о том, как бы не вляпаться. И вот этот печальный пейзаж, с бегущими школьниками, бульваром и дерьмом, называется: «Прощай, детство».

Как ни медленно бежал Тихонов, на пятом или шестом круге он обогнал Василькова уже второй раз. Тот, пыхтя, в школьной форме вместе с рюкзаком семенил по дорожке, и шерстяной шарф реял за его спиной. Казалось, что сейчас от натуги он взорвётся, такой он был горячий и красный. Ясно было, кому бежать штрафные пять.

— Васильков! — крикнул ему Тихонов, пробегая мимо, и чувствуя, как от того веет жаром, — ты бы рюкзак и шарф снял, а то до финиша не дотянешь.

— Нормально! — сердито пробурчал Васильков.

Что же, его можно было понять, имелся риск не найти потом ни рюкзака, ни шарфа…

Ещё через два круга Васильков уже сидел на скамейке, серый, как пепел, тяжело дыша. Около него стояли ребята из класса и Юрий Петрович. Физрук звонил в «Скорую» и кричал в трубку. Тихонов услышал что-то про сердце. Он понял, что кросс окончен и пешком направился к скамейке.

— Васильков, ты как?

Тот молча смотрел в землю. Ребята вокруг тоже молчали.

— Что же ты, Васильков, твою мать! — нервничал Юрий Петрович. — Что же ты мне сразу не сказал! Теперь меня посадят, если ты сейчас концы отдашь!

— Да не мог он сказать, — ответил за него Денисов. — Если бы вы его от бега освободили, его бы совсем наши зачмырили.

Васильков оперся рукой на скамейку, но не удержался и тяжело повалился на бок.

— Э-э-э, ты это, ты чего, Васильков!? — разволновался Юрий Петрович и вдруг неожиданно ловко подхватил его на руки. — Ты не умирай! Васильков!

С удивлением смотрели ученики на эту странную сцену: огромный Юрий Петрович прижимает к груди тоже немаленького, в общем, Василькова, как будто собрался убаюкать его или покормить грудью.

Юлия Фёдоровна

Несравненная, богоподобная, черноокая, прекраснейшая среди дев, да не увянут никогда твои ланиты! Твой взгляд, точно отравленная стрела, пронзает сердце Тихонова, и он вынужден ловить его вновь и вновь! Пускай ты несколько плосковата, и в профиль твои груди не сильно выдаются (у некоторых девочек в классе и поболе), да и попа тоже не слишком, всё же ты самая обворожительная. Потому что не в грудях дело и не в попе, а в душе, а душа написана во взоре и выражении лица. Ну, конечно, в пределах разумного, если совсем страшная или жирная, то тут уж никакой душой не заманишь! — так рассуждал Тихонов, сидя за первой партой с Денисовым прямо напротив стола Юлии Федоровны.

Уроки истории проходили в другом стиле, чем все остальные. Юлия Федоровна привнесла университетский дух в занятия, с присущим ему уважением к ученикам и серьёзностью. Обращалась она к ним исключительно на «вы», внимательно их слушала, отвечала на вопросы так, как будто перед ней сидели доктора наук.

Этот подход так нравился Тихонову, что на истории он не хотел ни читать, ни рисовать, ни сочинять стихи, а только слушать Юлии Федоровну, неотрывно глядя ей в глаза. Он даже пошёл на невероятное — стал готовить домашнее задание. Хотя и задания были не слишком утомительные — прочитать какой-нибудь интересный текст и потом обсудить его на уроке.

И всё-таки, время от времени они с Денисовым начинали болтать о посторонних вещах.

— Смотри, — шептал Денисов, — она сегодня пришла в джинсах!

— Да, — отвечал Тихонов. — И на лабутенах.

— А раньше в костюме была. Мне так больше нравилось. Наверно, хочет понравиться физруку.

— Ты что?! — возмутился Тихонов. — Этому уроду? Да быть такого не может!

В глубине души он таил надежду, что она хочет понравиться ему, Тихонову.

— У вас есть возражения? — вдруг спросила их Юлия Федоровна.

Она, конечно, не слышала, о чём они говорили, но поскольку они сидели за первой партой, не заметить их переговоров было невозможно. То ли из-за мнительности, то ли из-за неопытности, а может, из-за большого уважения к интеллекту Тихонова и Денисова, ей казалось, что они между собой ведут какие-то глубокие беседы об истории. И вот, боясь, что говорит глупости, а не в меру умные мальчики видят это и обсуждают, она спрашивала:

— Вы не согласны со мной?

— Нет-нет, — важно отвечал Денисов. — Всё нормально.

— Так, — кивал Тихонов, — отмечаем некоторые исторические нюансы!

И она продолжала урок.

Невинная, ещё неиспорченная школьным бытом! Она считала, что ученики могут между собой обсуждать предмет… Это казалось трогательным Тихонову. Как наивная лань, пришла она поиграть в лагерь охотников, не подозревая, что они из неё сварят суп. Да, Тихонов всерьёз опасался, что школа сделает её такой же, как и все здесь. Больше всего он переживал, что какой-нибудь гад вроде Рыбенко или Кислова начнут издеваться над ней во время урока. Как тогда реагировать? Что он должен делать? Немедленно ударить? Пригрозить? Но тогда все бы смеялась над ним, типа втюрился в училку… Эти тревожные раздумья вырвали у него глубокий вздох.

— Алексей, я где-то ошиблась? — спросила Юлия Федоровна.

— Нет-нет, вы всё говорите абсолютно правильно.

— А то у вас такой умный вид, что я вас боюсь! — смущённо засмеявшись, сказала она.

От гордости обычно бледный Тихонов порозовел.

— Да, он у нас такой, — вставил Массажин. — Вы бы видели, как он рисует!

— И стихи пишет! — добавил Титяев.

— Покажете потом, — улыбнулась Тихонову Юлия Фёдоровна. — Продолжим!

Он закивал, едва держась на стуле от волнения — чувство было такое, словно она призналась ему в любви.

Боковым зрением он заметил, что Катя Гришина в соседнем ряду закатила глаза и скривилась, высунув язык. «Бээээ», — прошептала она подруге Маше Петровой, показывая, до чего ей противна вся эта приторность, которая тут происходит между Юлией Фёдоровной и Тихоновым.

Ревнует! — с удовольствием подумал он.