Зачем учить математику

Иван Александрович Гобзев, 2016

Школьник, страдающий нервными тиками и кучей комплексов, пытается быть таким как все. Что у него получится, когда отец алкоголик, матери никогда нет дома, а учителя в школе заставляют делать то, что противно твоей природе? Да ещё и любовь – конечно, несчастная, потому что ну кому может понравиться неполноценный. Впрочем, любовь творит чудеса. Особенно, если это любовь к директору.Содержит нецензурную брань.

Весна

За окнами весна. Снег ещё не совсем сошёл, деревья не позеленели, и трава не вылезла, но в солнечном свете, в цвете неба уже угадывается обещание новой жизни. И в воздухе тоже. Хотя в нём и нет пока характерных весенних ароматов (он, кажется, пахнет горькой прелой прошлогодней листвой), от него все равно кружится голова и замирает сердце. Это запах надежды, запах любви, запах начала.

Там, за окном, бегут ручьи, волоча старую осеннюю труху по асфальту. Там прохожие чихают от солнца и добродушно матерятся, там бабушки выползли из подъездов погреться на солнышке, там ветви набухают почками. Там весна!

А здесь химия. Маленькая худая химичка с редкими волосами не любит Тихонова и считает самым тупым учеником на свете. Да, с химией он не дружит! Хорошо, что химия — последний урок на сегодня.

— Лёха, — шепчет ему друг Денисов, — пойдём после урока в парк в банки играть.

— Конечно, — отвечает Тихонов, отрываясь от окна. До конца урока пять минут. Но удивительное дело, минуты еле ползут. Обычные, нормальные — уличные — минуты идут намного быстрее. Каждая уличная минута равна примерно пяти школьным.

— Тихонов! Останься после урока, — неожиданно приказала химичка.

Поднялась волна еле слышного шёпота и разбилась у ног учительницы — так только школьники умеют управлять звуком, чтобы не слышали те, кому не надо.

Пошляк Рыбенко просипел:

— Повезло, заработаешь на пятёрку в четверти!

— Стаханов ревновать будет! — хихикнул Кислов. Это он зря сказал, химичка действительно любила Стаханова, несмотря на его полную неспособность к учёбе. Почему — не ясно, но однажды Тихонов слышал, как она прямо при нём, как будто он не человек, а стул какой-нибудь, с физичкой обсуждала Стаханова. «Миша хоть и маленький ещё, но уже настоящий мужчина. Прямо угадывается в нём это». «Да-да, — ответила физичка, — мужичок такой».

Услышав Кислова, Стаханов ответил:

— Кислый, после перемены поговорим!

Кислов резко погрустнел. Все знали, что бить его Стаханов не будет, но утомительное и унизительное выяснение отношений предстоит.

— Да, ладно, Стэхан, ты чо… — пробормотал Кислов.

Раздался звонок. Это радостная дребезжащая трель, это инь и ян, черное и белое, небо и земля — потому что один и тот же звон означает и начало урока, и его конец. Он повергает в горе, и он дарует счастье — детское безудержное счастье, когда все, позабыв о приличиях и вообще обо всём позабыв, вскакивают в первобытном экстазе и с воплями мчатся прочь. Обычно громче всех кричал Тихонов, но — не сегодня. Химичка менялась в лице, видя эту радость. Несложно было догадаться, что чем тягостнее, чем утомительнее урок, тем больше шума при его окончании. Это были как бы антиаплодисменты, показывающие учителю, чего он стоит.

Всё-таки, странно, — подумал Тихонов, — что звонок всегда одинаковый. Надо бы на начало урока ставить что-то нудное, тоскливое. Например, из оперы какой-нибудь, типа «Борис Годунов». А на конец, наоборот, праздничное и многообещающее.

Проходя мимо, к его уху наклонился Рыбенко:

— Я надеюсь, у тебя гандоны есть?

Меньше чем за минуту класс опустел. Последними, как обычно бывает, уходили отличницы, и они же были единственными, кто сказал: «До свидания, Татьяна Юрьевна!»

Вид у неё стал усталый и от этого как будто более человечный. «До свидания, девочки», — ответила она совершенно нормально, не как сука, а как обычная женщина. Это немного удивило Тихонова — ему хотелось считать, что люди всегда одинаковы, если уж гад, то всегда гад.

Она подошла к нему, прислонилась бедром к парте напротив и скрестила руки на плоской груди. В глазах у неё появилась недобрая усмешка.

— Ну, Тихонов, скажи мне, что дальше?

Начало было непонятное, он растерялся.

— В смысле, Татьяна Юрьевна?

— В прямом, Алексей. Учишься ты плохо, по всем предметам тройки, и то из жалости их ставят. Ты ведь в университет не поступишь потом. Родителей позоришь!

— Посмотрим, — нагло ответил Тихонов. — Вы то, я вижу, тоже не профессор.

Она побледнела. Помолчала, переваривая его хамство, и сказала, с трудом сдерживая злость:

— Хоть ты и читаешь по ночам Платона, это тебе не поможет!

— Я свободен, Татьяна Юрьевна?

— Да, можешь идти.

Шагая по пустынному коридору, он думал о её словах. С чего она взяла про Платона? Да, он любил почитать, но не до такой же степени! Хорошо, хоть не Библию вспомнила…

Так он и не понял, чего она хотела.