Отец лучшей подруги

Жасмин Майер, 2023

Сердце Леи Розенберг всегда было отдано Платону Дмитриеву, отцу ее лучшей подруги. Шесть лет Лея провела вдали от Дмитриевых, надеясь, что чувства угаснут, но даром. Она возвращается в Петербург, чтобы поставить точку в наваждении, как вдруг оказывается, что Платон Дмитриев совершенно не помнит, как выглядит подруга его дочери, которую он обещал встретить в аэропорту. Как быть? Признаться Платону, кто она, или промолчать и отдаться долгожданному искушению?… После смерти жены Платон Дмитриев посвятил свою жизнь дочери. Теперь она выросла и вышла замуж, а любимой женщины у Платона как не было, так и нет. Заметив в аэропорту красавицу-незнакомку, которая и сама с него глаз не сводит, Платон предлагает ей провести ночь без обязательств. Он уверен, что больше никогда ее не увидит, но незнакомка, которую он так жарко целовал в номере отеля, вдруг появляется на пороге его квартиры, да еще и оказывается той самой подругой его дочери, которую он должен был встретить в аэропорту…

Глава 9. Платон едет в клуб

Давлю на глазные яблоки так сильно, словно хочу выдавить себе глаза. Пофиг на макияж, все равно ни в какой клуб мы с Юлей после того, как ее отцу стало плохо, не попадем.

Без толку.

Вид полуобнаженного Платона, по торсу которого медленно стекают капли воды, выжжен на моей сетчатке навечно.

Еще в отеле я потеряла дар речи, когда он избавился от рубашки, и я увидела идеальные рельефные плечи, твердый торс без намека на пивной живот и широкую спину, которую спустя четверть часа самозабвенно царапала ногтями.

Видеть его снова голым, рядом, в лифте, который нестерпимо долго поднимается до двадцать первого этажа, оказывается то еще испытание.

А еще в бассейне я чуть не стала второй Карениной. Нет, мне не под поезд захотелось броситься. Как влюбленная Анна на глазах у светского общества не бросилась к Вронскому, свалившемуся с лошади, так и я чуть не устремилась к Платону с громким криком.

То-то Юля удивилась бы, что я так сильно об ее отце пекусь.

Но хватит думать о себе.

Тем более, Платон очень тяжело дышит, вцепившись до побледневших костяшек в поручни лифта.

— Вам плохо? В глазах не темнеет? Хотите на меня опереться?

Я не могу оставаться в стороне, если ему нужна поддержка.

— Стой, где стоишь. И перестань уже выкать, чтоб тебя! Опереться… Во мне же весу в два раза больше!

— Я в армии изучала первую помощь! Знаю, как делать непрямой массаж сердца, искусственное дыхание и даже интубацию!

— Интубацию, говоришь? — медленно и двусмысленно тянет он.

Чувствую, как вспыхивают щеки.

— Это не то, что вы подумали. Это когда в горло…

Платон смотрит на меня в упор, как кот смотрит на воробья за окном, и я окончательно тушуюсь.

— Так что там с горлом?… Я весь во внимании.

Голос у него низкий, охрипший. А грудь вздымается слишком часто. Его шатает, и пусть он издевается надо мной, уж это я отличить могу, но и приступ в бассейне нельзя со счетов сбрасывать.

— Можно я измерю ваш пульс?

Платон протягивает мне руку, и я зажимаю вену на запястье. Но его близость, жар его кожи под моими пальцами мешают сосредоточиться даже на банальном счете. Я только чувствую биение его сердца, и оно частое, рваное, стремительное, будто Платон бежал марафон.

— У вас заболело сердце в бассейне? Что вы почувствовали?

Хочу отпустить его руку, все равно подсчитать ничего не могу, но Платон той же рукой перехватывает мою за кисть и тянет на себя. Кладет мою ладонь себе на грудь, в районе сердца

— Сначала здесь…

Он ведет мои пальцы ниже. Подушечками пальцев я будто пересчитываю ему ребра.

— А потом здесь.

Останавливается, не сводя с меня взгляда.

— Так что со мной, доктор?

Моя рука начинает жить своей жизнью. Явно слетев с катушек, я продолжаю свой «осмотр».

Пальцами обвожу ребра, веду по линии пресса к правой стороне его торса, поднимаюсь к плоскому темному соску. Скольжу подушечками к шее, где вижу, как бьется синяя бугристая жилка. И чуть выше, возле уха, обвожу пожелтевший засос, оставленный там моими же зубами три дня назад.

Попытки убедить себя, что произошедшее в номере отеля было лишь моим сном, разбиваются об этот реальный синяк на его коже.

Воспоминания о его руках, губах и члене обрушиваются лавиной и вытесняют разумные доводы, аргументы и даже обиду за все сказанные сгоряча слова.

В конце концов, оба мы хороши.

— Ты его любишь?… — вдруг шепчет Платон. — Сильно?

Соображаю медленно, как пациент психоневрологического диспансера под тяжелыми транквилизаторами.

— Кого?

— Ты знаешь, о ком я. Как его зовут?

Слишком далеко завела меня моя же собственная ложь. И что теперь делать? Признаться, что все выдумала?

Но как сказать ему, что это без него я жить не могу? Можно подумать, Платона обрадует такая новость.

Убираю руку с его шеи.

— Вы последний, с кем я стала бы обсуждать свои чувства.

Лифт наконец-то останавливается, и я выхожу первой. Платон идет следом, огибает Костю, который выбегает к нам навстречу и, прошествовав по коридору, захлопывает за собой дверь своей спальни.

— Никому не добрый вечер, — кивает Костя. — Я смотрю, Платон в привычном для себя состоянии.

Появившаяся следом Юля спасает меня от необходимости говорить. Эмоционально и взволнованно она рассказывает Косте произошедшее в бассейне, а после требовательно стучит в дверь отцовской спальни.

— Ты не можешь закрываться у себя сейчас, папа! А вдруг с тобой что-то случится? Выходи ужинать!

Платон возникает на пороги спальни. В одних джинсах.

— Я не голоден.

Дверь снова закрывается прямо перед Юлиным носом.

Юля начинает колотить с удвоенной силой.

— Эта песня будет вечной, — закатывает глаза Костя. — Я беру на себя жену, а тебе достается Платон.

— Чего?! Ты о чем?

— Их надо разнять, иначе наговорят друг другу лишнего. Платон не учитывает, что его дочка такая же вспыльчивая, как и он. Любят они друг друга невероятно, но и доводить тоже обожают. Юль! Юль, там Егор плачет. Идем к нему!

Верный своему слову, Костя подхватывает жену за талию и тянет в другую сторону. Уже через секунду в длинном питерском коридоре я остаюсь одна.

И что Костя имел в виду, когда говорил, что мне достается Платон? С ним-то я что должна делать? Если его не трогать, так он сам и успокоится, верно?

Решив, что все логично и ломиться в его спальню я точно не буду, на цыпочках разворачиваюсь к кухне, чтобы переждать бурю там, но тогда же слышу, как Платон снова распахивает дверь.

Он успел одеться полностью.

На нем те темные джинсы, которые я уже видела, только теперь я могу убедиться, как хорошо они обтягивают его крепкие бедра. И наверняка ягодицы, но мне этого не видно, так как Платон стоит ко мне лицом, но мое воображение этот факт не останавливает. На ворот темной футболки капает с влажных волос, которые Платон кое-как ерошит полотенцем.

— Ты мне и нужна, — говорит он. — Пойдем.

Швырнув в спальню мокрое полотенце, Платон идет в противоположную сторону к входной двери.

— Вы куда? — семеню я за ним. — Вам надо лежать! Отдыхать!

В ту же секунду я оказываюсь вжата в стену.

— В последний раз тебя предупреждаю. Хватит выкать. Я старше тебя на каких-то десять лет. И напомню, что три дня назад это ты, Лея, ты и только ты умоляла меня двигаться быстрее, еще быстрее, и вообще не так чтобы стеснялась. Так что не надо сейчас из меня старика делать.

По его виду понятно, что в таком состоянии с ним лучше не шутить, но я все равно не могу сдержаться.

— На тринадцать.

— Что на тринадцать?

— Вы старше меня на тринадцать лет, Платон. Так куда вы… То есть мы идем?

— А куда ты в этом бесстыдном виде собралась? Забыла уже?

— Я собиралась в клуб. Но вместе с Юлей!

— Что ж, у Юли, как видишь, семья и сын, и она страшно занята, а я вот совершенно свободен и готов составить тебе компанию, чтобы как следует повеселиться. Так что накидывай куртку и поехали.

— Но вы… Ты себя плохо чувствуешь, и лучше бы вам… Тебе провести время в постели, а не в накуренном помещении!

— Логично. Тогда выбирай, Лея. Либо мы едем в клуб, либо проводим это время в постели, но тоже вместе.

— Вы шутите, Платон?

Раньше, чем я успеваю опомниться, Платон задирает мою юбку, обнажая ягодицу, и припечатывает ладонью.

— Так на тебе еще и чулки? — удивленно выдыхает он сквозь зубы.

— Вы что делаете?! — начинаю вырываться, но только получаю еще один шлепок, уже по другой ягодице.

Задница теперь горит с обеих сторон одинаково, а в ядовито-зеленых глазах Платона беснуется пламя.

— Я предупреждал тебя, чтобы ты завязывала со своим выканьем? А что делают с плохими девочками? Их наказывают, Лея.

От обиды хватаю ртом воздух. Шлепками по заднице меня не наказывали даже в детстве, не говоря уже о том, что наказание у Платона выходит неоднозначное.

Сразу после он принимается легко поглаживать мои горящие ягодицы, причем явно не осознает, что же он делает. А ведь нас в любой момент могут увидеть. И не только Костя.

Набираю полные легкие, чтобы выпалить:

— Я считаю, что это мог быть сердечный приступ, и самое глупое, чем можно заняться после такого, это уехать из дома черти куда на ночь глядя! Но ради Юли и только ради нее, я отправлюсь вместе с… тобой, потому что я правда учила первую медицинскую помощь. И хоть вы… Ай!…

Третий шлепок оказывается в разы чувствительнее предыдущих. Наверное, еще и из-за контраста: за мгновение до шлепка Платон сжимал мои ягодицы, впившись в них пальцами.

Кожа горит невыносимо, его близость бесит до невообразимости, хочется влепить ему пощечину и поцеловать, причем одновременно.

— И хотя ты совершенно невыносим, я все равно не могу позволить… подвергать свою жизнь опасности! — тяжело дыша все-таки заканчиваю свою тираду. — И хватит меня бить! Отпусти… — слог «те» я вовремя проглатываю.

— Быстро учишься, молодец.

Платон убирает руки и перестает вжимать меня в стену. Вовремя.

В коридоре появляется Юля.

— Пап? Лея? А куда это вы собрались?

— Возможно, ты знаешь — Лея изучала в армии первую медицинскую помощь, — спокойно произносит Платон, и только я знаю, что за каждым его словом немеряно сарказма. — Так вот Лея осмотрела меня и считает, что мне нужно обратиться к врачу. В круглосуточную больницу мы сейчас и поедем.

— О, Лея, спасибо тебе! — Юля бросается ко мне на шею, а я гляжу в смеющиеся глаза Платона, который больше никак не выдает своего состояния. — Зная его характер, я так боялась, что папа откажется показываться врачам!

Ну не козел, а?

Платон раскрывает входную дверь и пропускает меня первой. Мы снова оказываемся в лифте, в котором я занимаю максимально далекий от него угол.

Говорить с ним, пока у меня так горит задница, совершенно не хочется.

Пытаюсь юркнуть на пассажирское место, чтобы не сидеть рядом с ним, но слышу:

— Ага, может, тебе еще детское кресло принести?… Спереди садись! Как взрослая!

Стиснув зубы — и почему-то ноги, — устраиваюсь справа от своего разъяренного водителя.