У. Рассказы и повести

Дмитрий Ардшин

Короткие и длинные, странные и пространные истории, замешанные на мистике, фантастике, натурализме, магическом реализме, сюрреализме, приправленные абсурдом. Иными словами, короче и проще говоря, – сказки (с намеками и без них) для взрослых.

5

Я шел в одно одичалое кафе, которое пряталось в тихом сквере между Драмтеатром и автобусной остановкой. По дороге я продолжал ломать голову над романом, пытаясь выудить из нее хоть какой-нибудь мало-мальски путный сюжет, хоть что-то придумать. Но все было тщетно… К тому же гулкий голос… Он крался за мной следом. Глухо рычал. Конечно, это шумела улица у меня за спиной. Но мне казалось, что это был именно У.

Когда я открывал тугую пластиковую дверь в кафе, этот голос оглушил, — У бросился на меня и вот-вот растопчет. Я машинально оглянулся, втянув голову в плечи… И в этот самый момент сталкиваюсь с Настей.

Ей было около 25. Она работала в этом кафе. Когда ее светло-серые глаза останавливались на мне, я чувствовал себя пралине, которое облили вишневым сиропом… Считая деньги, она смешно морщила лоб и как ребенок, шевелила пухлыми губами; а потом, кивнув головой (как бы приободряя саму себя) отдавала сдачу, и тогда ее пальцы скользили по моей ладони. Обычно она была одета в светло-голубой халатик… Но в тот вечер была не ее смена. Настя просто зашла навестить подругу и купить мороженое… И тут я налетаю на нее…

Стаканчик с мороженым падает под стол.

— Вечно я куда-нибудь вляпаюсь! — в сердцах говорит Настя, тщетно пытаясь салфеткой вытереть розовое пятнышко на черной полупрозрачной блузке.

— Сегодня вы вляпались в меня — я комкаю в руках салфетки, порываясь помочь Насте. Она отталкивает мою руку, исподлобья смотрит на меня, укоризненно качая головой, и вдруг улыбается.

В знак примирения я заказал мороженое. Больше всего ей нравилось шоколадное. Объевшись мороженым, мы решили покинуть отшельника «Роббинса» и переметнуться в другое кафе… допустим, выпить вина.

На улице возникло странное чувство, что все вокруг переменилось. Это меня озадачило. Вроде бы все оставалось, как прежде. И все же, что-то было не так… А потом вдруг до меня дошло: я больше не слышал мистера У. Его надоедливый голос потерялся среди других уличных голосов.

В кофейне мы пили белое вино с персиковым привкусом, смотрели музыкальный канал, задрав голову под потолок, хаяли всех исполнителей подряд.

— Какие же они все уроды! — фыркала Настя.

— Да, но зато они в телевизоре, а мы нет, — вяло возражал я ей.

— В них есть что-то клоунское, скоморошье, что-то от цирка-шапито.

— Клоуны-клоны — пробормотал я.

— И в тебе есть что-то от клоуна. Наверное, потому что слишком пытаешься понравиться… — она умела говорить гадости, мило улыбаясь, словно проверяя: насколько далеко я позволю ей зайти.

— Понравиться? Ну, если только тебе и только чуть-чуть… — я шутливо сблизил большой и указательный палец правой руки, показывая, насколько я, хотел бы ей понравиться.

Я смотрел сквозь эту узкую щель между пальцами на ее припухшие губы, по которым она постоянно проводила кончиком языка (наверное, проверяя: не смазана ли помада). Она сказала, что ей надо припудрить носик. Когда она вставала, из-под джинсовых брючек сверкнула стразами очень узкая полоска черных трусиков.

Я понимал, что слишком тороплюсь и, скорее всего, все испорчу. Но я летел… Я стал уговаривать ее пойти ко мне.

— Тут совсем близко… На пол каких-нибудь часика — говорил я, думая про себя: «Идиот!»

— Ты что же вознамерился меня трахнуть? — насмешливо глядя на меня, спросила Настя.

— Нет, только посмотреть новую комедию — я окончательно смутился… У меня не было даже телевизора в берлоге.

— Ты и без комедии смешон, Саша, — она который раз за вечер назвала меня чужим именем.

Не знаю, кто это было, да и не очень то мне и хотелось знать. Чтобы не путаться я предложил ей называть меня по фамилии.

— Грибоедов… — задумчиво повторила за мной Настя, проводя кончиком языка по губам. — Наверное, тебя в школе дразнили Грибником или Грибоедом. У тебя действительно есть что-то общее с грибами. Такой же мягкий, вяловатый, безвкусный…

— Так мы идем или нет? — раздраженно спросил я, привставая с подушек.

— Не торопись, глупенький… — она положила свою теплую, влажную ладонь на мою руку. Глаза у Насти были грустные, с поволокой.

Самое примечательное, что Настя все-таки согласилась пойти ко мне на фильм. Перед этим она украдкой взглянула на часики и наверно решила, что все-таки может себе позволить немного расслабиться.

— Ну что ж веди меня, комедиант! — шутливо произнесла она.

В общем, я так и не понял, почему она согласилась. Ведь упрашивал я ее так топорно, так неловко, что чем больше упрашивал, тем яснее осознавал, что она наверняка не согласится. И только из-за упрямства своего великого и продолжал упрашивать. Нет, это удивительно, почему она вот так вот быстро сдалась?

По дороге в берлогу я нес полную околесицу, совершенно отвязный бред. Я боялся, что если хоть на секунду остановлюсь, то Настя вдруг вспомнит о каком-нибудь важном, безотлагательном деле, развернется и уйдет… Настя шла, обхватив себя руками, поеживаясь (было по-вечернему зябко, к тому же стало накрапывать) и задумчиво улыбаясь, смотрела себе под ноги. Она, кажется, совершенно меня не слушала. Во всяком случае, я ее несколько раз о чем-то спрашивал, стараясь завлечь в пучину моего бреда, и она невпопад отвечала. «Да, конечно» — говорила она, или просто кивала. Между нами была какая-то недоговоренность, нервозное напряжение. Мы были похожи на двух злоумышленников, которые решились на преступление и теперь спешили, боясь передумать.

А в моем логове произошло вот что: меня растоптал гулкий, утробный голос. Звучал он до того глумливо, что всякое желание у меня пропало. Я, вымученно улыбаясь, смотрел на очаровательную Настю и с безысходной тоскою думал: зачем я ее сюда притащил! Может быть, наше пришествие в берлогу, громогласно озвученное глумом У, совпало для меня с протрезвлением. Так или иначе, но мне уже ничего не хотелось. А тут еще я стал опасаться, что Настя чего доброго решит остаться на ночь. А этого мне хотелось и того меньше.

А Настя ничего… Она, кажется, не очень-то и расстроилась, что у меня нет ни DVD, ни телевизора, ни гитары, ни даже FM — радио. В общем, ничего у меня не было. Все это ее даже позабавило. И, скорее всего, она ожидала нечто подобное. Удивил ее лишь масштаб моего вранья. Неприкрытая, так сказать, наглая ложь.

— Придется тебе самому меня развлекать! — всплеснув руками, сказала Настя и посмотрела на меня выжидающе, даже с вызовом.

Настя переменилась. Она стала капризной, взбалмошной. Она курила сигарету за сигаретой. Она требовала, чтобы я все время говорил, рассказывал ей «что-нибудь интересное». Потом перебивала меня с возгласом: «Ну и зануда же ты!» Я замолкал. Но через минуту она опять умоляла меня: «Только не молчи! Это невыносимо!» А еще через минуту она восклицала: «Ты невозможный человек!» — и размахивала сигаретой, роняя пепел на палас, на себя, на подлокотник кресла. И при этом обворожительно улыбалась, продолжая испытывать меня на прочность. А я делал все, что Настя требовала: говорил, молчал, курил, разливал шампанское в бокалы, опять говорил, — мысленно проклиная себя, ее, но особенно язвительного, ублюдочного У.

…Казалось, что она специально хочет все испортить. Каждым своим жестом, действием, высказанной ко мне претензией она как будто бы говорила: вот видишь, я какая, со мной лучше не связываться! К тому же все больше давил, напрягал шумливый, грохочущий голос. «Зачем все это? — растерянно спрашивал я себя. — Зачем эта Настя, эта квартира? Что я здесь делаю? Что я здесь забыл?»

И вот я стараюсь себя пересилить. Я целую Настю в шею, которая пахнет ванилью, в мягкий сливочный живот, трогаю ее маленькие мячики-груди, прижимаю к себе ее удобные бедра. Обнимая и целуя, я пытаюсь воскресить ту, прежнюю Настю, которую видел в «Баскин Роббинс» за прилавком. Ту веселую, наивную Настю. И, несмотря на стылый голос из туалета и сигаретный запах, мне, кажется, удается восстановить мягкий, пастельный образ мороженщицы. Но тут все окончательно рушится. Настя отталкивает меня, я открываю глаза и натыкаюсь на ее недоуменный, обиженный взгляд. Я пытаюсь ее поцеловать, но она отворачивается, кривя губы.

— Ты все время закрываешь глаза… Я тебе безразлична.

Тем временем моя рука скользит по ее животу, вниз…

— Не надо, — металлическим голосом произносит Настя и мотает головой.

Обескураженный, я валюсь на спину, заломив руки за голову.

— Стыдоба какая! — говорит Настя, растягивая слова. Она курит очередную сигарету, сбрасывая пепел в фужер, где на донышке плещется шампанское. — Ты не знаешь, кто я и чем живу. И что самое неприятное, совершенно не хочешь знать. Я для тебя всего лишь кусок мяса, который случайно подвернулся. Почему все мужики такие…

И тут же Настя начинает рассказывать о своем прежнем муже, тем самым, добивая меня.

Его звали Александр. Полный, кудрявый молодой человек с бакенбардами. Очень живой, душевный, все время шутил…

Он торговал свежемороженой рыбой. Мечтал накопить денег, эмигрировать на Мальдивы, купить яхту и рыбачить с утра до ночи. И вот он — на пол шага от своей мечты. Александр заключил крупный контракт. А потом, как всегда в таких случаях бывает, что-то не заладилось. Контрагенты обманули, секции с астраханской рыбой растаяли в воздухе… Александр стал приходить домой угрюмый и молчаливый.

Вскоре он и вовсе забросил бизнес. Пристрастился к рыбалке. Уйдет на озеро ранним утром и пропадает там до позднего вечера.

«Опомнись! Перестань заниматься чепухой!» — умоляла его Настя.

А он смотрел на нее стеклянным, мутным взглядом и цедил сквозь зубы: «Это не чепуха… Я так зарабатываю на жизнь».

— Странно все это было — Настя выдохнула в потолок синеватый дым. — Эти удочки, болотные сапоги, бушлат… Его словно заговорили… В конце — концов, я не выдержала, и когда он в очередной раз поперся на озеро, я собрала вещи и ушла.

Настя замолчала, прислушиваясь к шуму, доносившемуся из коридора.

— Как надрывается… Голосит прямо-таки… Сантехника что ли вызови, — она зевнула, выскользнула из-под пледа, зашуршала в сумраке, одеваясь.

У порога Настя обиженно выкрикнула:

— Можете меня не провожать, Грибоедов!

— Отлично… — пробормотал я, балансируя между бытием и забытьем. Но вот артиллерийской шрапнелью грохнула дверь и я, не удержавшись на невидимом канате, стал проваливаться в черную воронку…

Я услышал громкий, требовательный шепоток. Кто-то подкрадывался ко мне. «Наверное, Настя вернулась» — с досадой подумал я и с трудом разлепил глаза. Это была не Настя. Надо мной стояла, покачиваясь, высокая, как каланча, и очень худая незнакомка. Стало не по себе; я почувствовал, как стынет затылок.

Рассвет уже обжился в комнате, наполнив ее вещами и мебелью. Но лица незнакомки невозможно было разглядеть. Вся девушка была окутана струящейся сиреневой дымкой. Девушка пошатывалась и шептала что-то неразборчивое, то ли жалуясь, то ли рассказывая запутанную историю… И вдруг она стала заваливаться, падать на меня, издавая клокочущие, гортанные звуки. Я вскрикнул и приподнялся с дивана, окончательно пробудившись. Девушка тут же исчезла, растаяла в воздухе.

Огляделся. Было раннее, водянистое утро. Сердце пыталось выпрыгнуть из груди. И где-то очень далеко, за тысячи километров от меня, насмешливо клокотал У.