У. Рассказы и повести

Дмитрий Ардшин

Короткие и длинные, странные и пространные истории, замешанные на мистике, фантастике, натурализме, магическом реализме, сюрреализме, приправленные абсурдом. Иными словами, короче и проще говоря, – сказки (с намеками и без них) для взрослых.

4

Уверен, если бы я задался целью отыскать именно такую квартиру, никогда б не нашел… Дом был старый, кирпичный, располагался в самом центре города. Я долго ходил по квартире, из комнаты в комнату, пытаясь понять: в чем подвох? Почему хозяйка почти за даром сдает свои хоромы? Из окна гостиной можно было увидеть алые плакаты цирка, а за шторками на кухне прятался куб Сбербанка.

— Вам, Елизавета Дмитриевна, наверное, очень деньги нужны? — осторожно предположил я, глядя на полную пожилую женщину: белесое морщинистое лицо, мешковатое платье-туника.

— Что Вам еще показать? — хозяйка нахмурилась и резко задернула шторку на окне.

Из конторы я уволился. А жене сказал, что уезжаю в командировку.

— И надолго? — тихо спросила она, скрестив руки на груди и наблюдая, как я торопливо набиваю дорожную холщовую сумку вещами.

— Тебе-то что? — не глядя на жену, бросил я.

— Все-таки… — она, покраснев, запнулась и убежала на кухню.

— Я ушел! — крикнул с порога, и мне в ответ прозвенела то ли тарелка, то ли чашка, разбившись о стену.

И вот я брожу по своей новой берлоге, пытаясь привыкнуть к обстановке и сдружиться с тенями, запахами, звуками… В коридоре, напротив друг друга, висят два зеркала. То, что поменьше — овальное, очень старое. Узор на рамке этого зеркала представляет собой сплетение темно-коричневых цветов и веточек. Другое — прямоугольное, большое — разметалось на задней стенке шкафа, к зеркалу крепятся полочки, на которых лежат расчески, ручки, заколки, старые квитанции. Я стал всматриваться в эту зеркальную стену в глубине шкафа и увидел там бесконечное количество овальных зеркал; они подобно бусинам нанизывались друг на друга. Я попытался разглядеть самое последнее, крайнее отражение, или то отражение, которое обманчиво я посчитал за таковое. Это было то же самое, как смотреть в бездонную пропасть. У меня закружилась голова, я отступил от зеркала. По спине пробежал холодок, — я вдруг понял, о чем будет мой роман.

Все просто… Писатель пишет роман о писателе, который в свою очередь тоже пытается написать роман о писателе и так далее, до бесконечности. Дело оставалось за малым: найти стоящую историю, представить, что произошло с этим писателем. Но ничего интересного вспомнить я не мог, сочинить — тем более.

Я сидел на кухне и растерянно смотрел на белый лист, расстилавшийся передо мной. Но на нем ничего не разглядеть. Событийная канва романа ускользала, тонула в белой мгле.

К тому же что-то все время мешало сосредоточиться, угнетало. Я чувствовал себя несчастным аллергиком, который не в силах понять, что именно в окружающей обстановке вызывает у него мучительный зуд и асфиксию. Или вспомним про мелкий камешек, застрявший в ботинке; в дневной спешке этот камешек даже не заметишь, а когда придешь домой и снимешь ботинок, то увидишь, что в кровь разодрал ступню… Так что же меня так раздражало: клетчатая клеенка на столе, куб Сбербанка за окном, гудение холодильника, уличная сутолока, запах квашеной капусты?

…Был этот шум не то, чтобы очень громким, но настолько назойливым и липким, что к нему поневоле начнешь прислушиваться. Своими особыми обертонами он больше смахивал на голос человека, чем на шум унитазного бачка, пропускавшего воду. Словно кто-то пьяный вдрызг закрылся в туалете и разговаривал сам с собою… Такое странное впечатление, наверное, создается из-за своеобразной акустики в туалете. Там очень высокие потолки, ржавые трубы тянутся вверх, в сумрак и пропадают в черном провале, занавешенном паутиной.

Пытался не замечать бормотание У, так я окрестил забулдыгу-невидимку, застрявшего в туалете. Но это было уже невозможно. «У-у-у», — подвывали за спиной. Голодный, рокочущий голос подкрадывался, наваливался на меня и душил. Не выдержав, я выскочил из квартиры, чтобы успокоиться.