Прасковья

Галина Васильевна Ергужина

История простых людей в непростое время, история о трогательной чистой любви, которую не сломали ни война, ни горе. Школа чистых мировоззрений и благородной гордости.

Глава 4

Шёл 1935 год. Время жатвы, жгучее бабье лето, когда моя бабка Екатерина Ивановна Григорьева ожидала рождения уже девятого по счёту ребёнка. Знала ли Екатерина Ивановна, что она родит девочку, я не знаю, но работала она вместе со всеми так, будто заведомо давала знать ещё не родившемуся ребёнку о том, какой тяжелой будет его судьба.

Стоял горячий сентябрьский день, и всё село Константиновка Талдыкурганской области, где жила эта семья, как будто плыло в мираже от дикой жары, поднявшейся к полудню. А за обедом вся семья была уже в сборе. Нельзя было не прийти к столу вовремя, потому как уже через полчаса, мать семейства Екатерина Ивановна сметёт всё со стола, и ждать придётся теперь до самого вечера.

В центре стола сидел старший сын Екатерины Ивановны Василий. Худощавый и жилистый, ему на вид было лет восемнадцать, но глаза его были по — взрослому сосредоточены, и рука твёрдо ломала хлеб, раздавая младшим сёстрам по ломтю. Екатерина Ивановна суетилась, слегка постанывая у печи, неуклюже передвигаясь огромным круглым животом, и Василий, мельком глядя на мать, тайком откладывал в сторону хлеб и луковицы для неё. Пока всех накормит, сама, как пить дать, останется голодной. Его тёмные каштановые прямые волосы низко спадали со лба жирными, засаленными прядями, пряча маленькие зелёные глаза с цепким бесстрастным взглядом. Рядом с Василием сидели его сёстры. Александра восьми лет, суровая не по — детски, рябая, худющая и сутулая, и Настя пятнадцати лет. Тихая и больная от рождения, Настя рассеянно смотрела на галдевших за столом сестёр и жевала отломанный ломоть хлеба, медленно и задумчиво. Иногда она, увидев что — то в своих собственных видениях, растягивала свой большой, рот с толстыми губами в широченной улыбке и тихонько мычала. Тогда Василий поворачивал свою голову в сторону, куда смотрела Настя, и следил, не происходит ли что-то такое, что может испортить обед. А по другую сторону острого локтя Василия сидела одна из старших сестёр — тринадцатилетняя Анна. Красивая, белокурая, с ярко голубыми глазами, она была среди всех как маленькая барышня, с длинными курчавыми волосами и широкой добродушной улыбкой. Тихо переговариваясь со своей шестилетней сестрой Христиной, Анна не сводила глаз с буханки хлеба в руках брата, не дал ли Василий кому ломоть побольше, ведь всем должно было быть поровну.

Шестнадцатилетняя Мария, которая была чуть младше самого Василия, встала из-за стола по окрику матери и подняла с печи огромный котёл, в котором кипела крупная картоха в мундирах. Она была очень худенькой, такой же, как Василий, с такими же каштановыми волосами, только что не выглядела суровой, как её брат.

Подойдя к столу и слегка оттолкнув коленом неудобно присевшего на лавку младшего четырёхлетнего Григория, Мария шумно поставила котёл в центр стола и села, неохотно взяв мальчонку на колени. В этот момент в комнату вошел Николай Васильевич Григорьев, отец семейства. Его быстрые и острые, как два лезвия маленькие зелёные глаза окинули комнату, затем он сбросил с плеча какой-то мешок, который шумно упал на деревянный пол, и сел за стол между Анной и Василием. Христина болтала обо всем подряд. Казалось, ей совершенно невозможно было замолчать, и она говорила даже тогда, когда надкусывала сочную сладкую луковицу. Маленькая Христина была очень похожа на Василия, как видно, они четверо Мария, Василий, Александра и Христина внешностью здорово пошли в своего отца Николая. Он взглянул на неё своим острым взглядом, прислушиваясь к тому, что она говорит, потом глянул на Василия. Василий, низко опустив голову в тарелку, быстро поедал её содержимое. Тогда отец сурово и резко сделал ему замечание:

— Вот ты, Василий, вроде как мужиком растёшь, а девкам рот закрыть не можешь.

Василий поднял голову, замерев от голоса отца и не глядя на него, впился глазами в Христину, да так, отчего та, как будто онемела враз. И вот тогда застучали ложки и захлюпали рты, и за столом уже напрочь умолкли все разговоры. Екатерина Ивановна, управившись со всем, что относилось к обеду, наконец, подсела с краю возле Марии, тут же приняв себе на колени младшего Григория. Мальчонка склонил свою маленькую голову к пышной груди матери, спокойно и медленно жуя хлеб с картошкой. В котле было пусто, да и на столе не густо. Остатки кожуры от картохи и лука были разбросаны вокруг пустеющих тарелок, и Екатерина Ивановна принялась просто качать сына на коленях. И тут Василий, склонившись через весь стол, передал матери то, что откладывал подле себя для неё, и отец мрачно рявкнул на него. Нечего, мол, клониться через весь стол, что же ты, передать через сестёр не можешь? Но Василий будто не отреагировал на него, лишь едва заметно улыбнулся матери в ответ на её благодарный взгляд.

— Что же ты, Екатерина Ивановна, — начал Николай Васильевич, — одна мыкаешься по хозяйству, когда у тебя столько дочерей?

При последних словах он с суровой укоризной оглядел своих детей. Те, в свою очередь уставились на него пугливо и безмолвно, перестав есть.

— А что мне, Колюшка, не трудно пока. Вон Марийка помогает понемногу и ладно.

— И ладно?! — проревел зычный голос отца.

— Да ладно уж, будет тебе, Николай, — мягко остановила мужа Екатерина Ивановна и её красивые серые глаза ласково глянули ему прямо в душу. Он едва заметно смягчился и продолжал теперь есть молча.

Девчонки успокоено выдохнули и, доев совсем немногое, что осталось в их тарелках, вскочили из-за стола. Но теперь они прилежно взялись вместе убирать посуду, и родители добродушно незаметно для детей улыбнулись друг другу. Василий взял Григорку с рук матери, и передал его Марии. А Мария тут же сунула его Анне, которая, недовольно глянув на сестру, поставила мальца на пол, негласно предложив ему самому передвигаться по дому.

— Хлеба мало, но душа покойна, — приговаривала Екатерина Ивановна, ласково поглядывая на мужа.

— Да, будет тебе, Катенька, — отозвался он и глянул с улыбкой на живот жены. Та улыбнулась и встала. Некогда рассиживаться за столом, пора уж в поле бежать. Он поймал её маленькую руку, и Екатерина Ивановна тут же остановилась.

— Отдохнула бы немного, Катюша, — неожиданно ласково произнёс Николай Васильевич, притягивая к себе жену.

Та вдруг рассмеялась, поняв его так, как может понять только жена своего мужа.

— Что ты, Колюшка, среди бела дня — то! Работы валом, а тебе отдохнуть вздумалось!

Он рассмеялся ей в ответ и встал из-за стола, тут же отпустив руку жены. Мигом Екатерина Ивановна растворилась в дверях, и, постояв минуту, улыбаясь ей вслед, Николай Васильевич тоже вышел из дома. А Настя так и сидела у печи, куда её осторожно перенёс на руках перед уходом Василий. Она, не особенно понимая, что сейчас произошло между матерью и отцом, довольно улыбалась им обоим вслед, разворачивая в руках своё вышивание и распутывая нитку на игле. Григорка сидел рядом на полу и катал её клубочки в своих руках, словно они были живые колобки, а он ловил маленькими ручонками, чтобы они не убежали.

Палящее солнце стояло в самом зените, и поле искрилось, и блестело, будто золотое море на фоне яркого синего неба. Добравшись до поля, Екатерина Ивановна тут же заметила, что её дочерей Марии и Анны на поле нет.

Она ещё раз внимательно осмотрелась, тщательнее чем в первый раз и увидела седовласую Егоровну, которая размахивала серпом неподалёку. Платок её сбился, и мокрые волосы прилипли к раскрасневшемуся от жары лицу.

— Где же ты, Катерина, силы берёшь?

— О чём это ты? — с тревогой спросила её моя бабка.

— Да как же это? — продолжала верещать, не прекращая работы Егоровна, — и в поле работать, и детей рожать, и за девками своими смотреть!

— А чего за ними смотреть? — огрызнулась Екатерина Ивановна и тоже принялась жать колосья.

— Да как же, чего смотреть? Марийка уже на шестнадцатый год идёт, смотри, как бы, не с брюхом пошла. Да и Анна тоже. Малая ещё, а уж с Кондратом пятнадцатилетним не расстаются.

— Ты, Егоровна, — тяжело дыша, отвечала ей Екатерина Ивановна, — за своими пацанами смотри. А моих девок не трогай.

— А я и смотрю за ними, Катя. От того и говорю. Не детская дружба у девок твоих.

Екатерина Ивановна распрямилась и вдруг взревела грозно своим зычным сильным голосом:

— Мария! Анна! А ну, подите сюды!

Уже собравшиеся на поле бабы обернулись на неё, но среди них не было ни Марии, ни Анны. А Егоровна, всё так же, не оборачиваясь, пробормотала:

— Ага, слышуть они тебя! Нету их здесь, Катя, говорю же тебе.

Тогда Екатерина Ивановна вновь взяла серп и отчаянно замахнулась им на колосья, будто одним махом хотела всё поле скосить. Больше они обе не произнесли ни единого слова до самого вечера.

А вечером, как спала жара, Екатерина уже бежала к дому, ни на минуту не выпуская из головы мысли о девочках, так и не пришедших на поле. В доме тихонько мела полы Александра. Оглядевшись вокруг, Екатерина Ивановна увидела Христину, кормившую скотину у амбара. В глаза бросился корм тощих, как смерть свиней, разбросанный по двору, и Екатерина, схватив хворостину, тут же хлестанула Христине по ногам.

— Что ж ты корм рассыпала по двору, негодная? Да, разве ж так выкормим скотину, если столько корма будет на земле лежать?!

Христина взвыла от боли и убежала собирать руками корм, а Екатерина бросилась в дом к Александре.

— Где Марийка? Где Анна?

— Не знаю я, мамка, — испуганно отвечала девочка.

Но Екатерина Ивановна по глазам читала ложь, и тут же окатила дочь ковшом почерпанной воды.

— Ты не лги мне, Лександра! Хочешь, чтобы с тебя да с твоих сестёр отец шкуру содрал?

Александра отшатнулась от матери, вытирая лицо руками, и крикнула ей в ответ больше от страха, чем от обиды:

— Откуда же мне знать, где они, мамка? Я же в доме весь день, а они в поле.

— В поле?! — взревела Екатерина Ивановна, и Настя прижала к себе напугавшегося насмерть Григорку.

Мать выбежала на крыльцо и во всё горло завопила:

— Да я же убью их обеих, гадины вы такие! Христина!

Но та уже бежала со всех ног по улице, удаляясь всё дальше и дальше от дома.

— Куда ты побежала, Хрестя?! А ну, вернись, кому сказала? — крикнула ей вслед Екатерина Ивановна, но девчонка уже скрылась за заборами и мать бессильно села на крыльцо.