(не) Желанный покровитель

Виктория Волкова

7. Небожитель лезет целоваться

— Убирайтесь, — шепчу яростно. — Наша жизнь вас не касается. Это вы убили Павлика. По вашему приказу он поехал в эту дурацкую Лозу или Косу…

— Что ты несешь, девочка? Я его никуда не посылал! — яростно выплевывает Глеб. — У тебя кукуха поехала? Прекрасно! Назначу медицинское освидетельствование, и пусть тебя признают недееспособной.

— А вы тогда приучите мою дочку к наркотикам и грохнете, как моего мужа?

— Что ты плетешь, дурочка? — рычит Глеб. Схватив меня обеими руками, трусит за плечи.

— Макраме, — нахально заявляю я.

— Что? — смотрит Агурский, опешив, а потом, оценив шутку, растягивает губы в улыбке. Ведет большим пальцем по моей щеке, слегка касается губ, словно приоткрывая их. А потом впивается в мой рот требовательным поцелуем.

Пытаюсь оттолкнуть Глеба, но силы у нас явно не равны.

Его язык хозяйничает у меня во рту, а меня трусит от негодования и… страсти.

— По щеке я уже схлопотал. Авансом, так сказать, — криво усмехается Глеб, отпуская. — Больше не смей поднимать на меня руку.

— Что вы хотите? — спрашиваю, стараясь не сорваться на крик.

— Дочь Павла должна носить фамилию нашей семьи и воспитываться на наших ценностях. Предлагаю самый простой вариант. Я женюсь на тебе и удочерю девочку.

— А если я против?

— Тогда я начну войну. Угадай, кто проиграет…

— Ладно, — вздыхаю я, выставляя между нами локоть. — Я подумаю над вашим предложением. Дайте мне немного времени.

Говорю спокойно, стараясь не выдать себя. Пары дней мне вполне хватит, чтобы удрать в Новую Зеландию или в Аргентину. Хоть куда, лишь бы подальше от Агурских и их миллионов.

— Боюсь, у нас нет времени, — мотает он головой и, усевшись на диван, устало потирает лицо. — Дни моей матери сочтены. Прояви сострадание…

— Не вижу взаимосвязи, — обрываю резко. — Или наш с вами брак исцелит ее? Даст возможность воскреснуть?

— А ты стала циничной, Анечка, — натужно вздыхает Глеб. — Куда делись твои доброта и непосредственность? Милосердие, наконец!

— Их из меня дубиной вышибли, — усмехаюсь недобро. — Так старались, что даже Павлика не пожалели…

Горькие слезы вновь туманят глаза. А от отчаяния хоть на стенку лезь. Глеб! Это он виноват! И теперь смеет заявляться и говорить о милосердии. Обхватив себя обеими руками, отхожу к окну. Пытаюсь унять поднявшие голову безысходность и скорбь. О чем я думаю, глядя на заснеженный двор? О своей горькой судьбе и Глебе Агурском, лишившем меня самого дорогого. О погибшем муже и Аське, так никогда и не узнавшей отца. Два года после гибели Павлика я старалась собрать себя в кучу. Заново научилась верить людям и улыбаться. А как только вернулась к нормальной жизни, как снег на голову вновь свалился Агурский.