Йерве из Асседо

Вика Ройтман, 2023

Пятнадцатилетняя Зоя впервые уезжает из дома, от любящей семьи и любимой Одессы, в Деревню Сионистских Пионеров – израильскую школу-интернат. Совсем недавно она не догадывалась о своих еврейских корнях, но после коллапса СССР ее жизнь, как и множества ее бывших соотечественников, стремительно меняется. Зое предстоит узнать правду о прошлом своей семьи и познакомиться с реальностью другой страны, которая, не стараясь понравиться, станет для нее не менее близкой. Девочка из Одессы отчаянно сражается с трудной задачей: открываясь новому, сохранить верность тому, что она оставила позади, – и остаться самой собой. В тонком, ироничном и очень человечном романе Вики Ройтман история взросления девочки-подростка, которая учится справляться с бурными чувствами и принимать самостоятельные решения, неотделима от атмосферы девяностых с ее острой смесью растерянности и надежд на пороге распахнувшегося мира. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Глава 19

Многоводы

Так что, несмотря на кошмар, ужас, недоумение, причитания и уговоры, Трахтманам пришлось отвезти меня обратно в Деревню в самый канун субботы. Должно быть, они решили, что гойская семья совсем меня испортила, превратив в нелюдя.

Кажется, моим двоюродным досталось на орехи, потому что их посчитали косвенными виновниками моего внезапного побега. Но они не были ни в чем виноваты — просто мне всегда тяжело давались новые знакомства. К тому же запоздалая простуда наконец меня настигла, и после ужина в полупустом Клубе в компании Аннабеллы, Юры Шульца, литовок и Фридочки меня стало знобить, и я слегла с насморком.

Аннабелла куда-то подевалась вместе с Юрой, а у меня даже не было сил рассуждать, в самом ли деле решила она его соблазнить для пущей достоверности, или ей просто не хотелось от меня заразиться.

Часов в десять утра Фридочка заглянула ко мне с чаем, лимоном и вареньем, но я ей в сотый раз объяснила, что терпеть не могу чай. Тогда она приготовила мне гоголь-моголь.

Домовая попыталась в очередной раз выяснить, почему я не осталась ночевать у родственников, но у меня не было желания разговаривать. Фридочка не обиделась, но уходить не собиралась. Уселась возле моей кровати и принялась читать наши заповеди. На ее лице появилось задумчивое выражение, и она спросила, соблюдаем ли мы все пункты. Я пожала плечами. Потом она спросила, почему это мы решили никому ничего не рассказывать и друг друга ни о чем не расспрашивать, и как же доверительные отношения между членами одной семьи, коей мы теперь являемся?

— Не надо закатывать глаза, — пожурила меня Фридочка.

— Не надо читать чужие уставы, — парировала я.

Но домовая, вероятно, списала мою враждебность на счет болезни и измерила мне температуру. Градусник показал 37,9. Я заволновалась, потому что дома при таких результатах бабушка была бы на грани инфаркта, пила бы валидол и валерьянку, а мне бы вызывали врачей на дом, поили бы микстурами, ставили горчичники и банки, делали горячие ванны для ног и укутывали бы в уродливые и колючие пуховые оренбургские платки, ради таких случаев хранившиеся в чулане. К тому же я очень давно не болела — с тех пор, как начала заниматься акробатикой, — а воспоминания о таких событиях проистекали из очень раннего детства и окрашивались ощущением всеобщей тревоги, так что я была уверена, что домовая сейчас упадет в обморок или забьется в панических конвульсиях.

Однако Фридочка не выражала никаких признаков озабоченности и заверила меня, что это не температура, а детский лепет. Дала мне одну таблетку акамоля — главного израильского лекарства от всего на свете, включая месячные и гастрит, и наказала пить много воды. “Многоводы” было вторым главным лекарством в Израиле и тоже лечило от всех невзгод, вылетевших из ящика Пандоры.

Я послушно проглотила акамоль, запила его тремя стаканами воды и понадеялась, что теперь Фридочка оставит меня в покое, но не тут-то было.

Она принялась поигрывать массивными людоедскими бусами из лжеслоновой кости с таким видом, будто созревала для важного разговора, не решаясь его начать. В итоге она созрела, кто бы сомневался.

— Знаешь что, девулечка, я тебе скажу? Физические болезни иногда приключаются оттого, что на душе плохо.

Я моментально увидела за ее спиной тень психолога Маши и не могла больше отделаться от навязчивого видения — вероятно, дело было в температуре. Фридочка продолжила вдохновенно:

— Вот говорят, в здоровом теле здоровый дух. А я думаю, что все как раз наоборот: ослабленный организмик — это следствие ослабленного духа.

— Я знаю, — перебила я ее. — Это называется психосоматикой.

— Откуда ты знаешь? — В ушах домовой затряслись пятиярусные серьги.

— Виталий нам рассказывал на групповых занятиях. Он говорил, что советские дети часто болеют, вместо того чтобы переживать кризисы эмоционально, и телом выражают душевный стресс.

— Обалдеть можно, — выразила Фридочка свое восхищение. — Это то, чем вы занимаетесь с Виталиком? Я думала, вы изобретаете символы группы и играете в “Крокодила” на сплочение.

— Не, он нам рассказывает про подростковые конфликты, чтобы мы знали, чего нам ожидать от своего ослабленного стрессом духа.

— Шикарно! Так что же, Зоенька, лежит у нас на душе? — вкрадчиво спросила Фридочка. — Что заставило такую спортивную девочку захворать?

— Дождь, ветер и резкая перемена погоды, — ответила я. — Я еще не адаптировалась к средиземноморскому климату.

— Ты же из Одессы, — заметила Фридочка. — Там климат не сильно отличается от нашего.

— Ну и что, — мудро возразила я.

— Что же мы тогда имеем? — сдвинула Фридочка брови над голубыми тенями.

Я промолчала.

— Окно в уборной сломали, подрались с Юрочкой, поругались с Тенгизом, поссорились с бабушкой и дедушкой, которые нас так любят и так ждали. По-моему, Зоенька, тебе не очень весело.

— Я ни с кем не ругалась, — снова пришлось мне возражать. — Но мне редко когда бывает очень весело. Постоянно весело может быть только дуракам.

— Тебе грустно! — набросилась Фридочка на след эмоции, и я подумала о том, что нашим мадрихам больше всего на свете нравилось охотиться на наши чувства и любое их проявление являлось для них чем-то вроде победного трофея.

— Мне не грустно. — Я начинала раздражаться. — Я просто заболела. Я же не подделала свою температуру. А вы обвиняете меня в том, что я симулянтка.

— Боже упаси! — Фридочка схватилась за бусы. — Я тебя ни в чем не обвиняю, девулечка моя! Я пытаюсь понять…

— Нечего тут понимать, — сказала я. — Меня пересекают шизоидные линии, вот и все.

Трудно описать то выражение лица, которое появилось у Фридочки после этой фразы. Наверное, так выглядел голодный Торопыжка, когда проглотил утюг холодный.

— Где ты набралась такой блажи? Это Виталик вам диагнозы ставит? Да он вообще не психолог!

Я обиделась от имени Виталия, которого очень уважала. Разговор опять уходил не в ту степь, и я невольно задумалась о том, как же так получалось, что каждый раз, когда я с кем-нибудь заговаривала, в итоге оказывалась в тупике недоразумения и недопонимания. В самом деле, лучше было быть немой.

— Как дела у Тенгиза? — решила я сменить тему, понимая, что от домовой просто так не отделаться.

— Что ты имеешь в виду? — опять насторожилась Фридочка. — Он на тебя не сердится за происшествие с окном, если ты это имеешь в виду.

— Да ничего я не имею в виду! — повысила я голос и закашлялась. — Я просто спрашиваю, как у него дела. Он же мой мадрих! Неужели только вам можно вечно лезть к нам в душу, а нам нельзя даже поинтересоваться, как вы поживаете?

— Позвать к тебе Тенгиза? Ты хочешь с ним поговорить?

— Нет! — вскричала я. — Не хочу! Чего вам всем от меня надо? Почему вы не можете оставить меня в покое? Я что, выгляжу как сумасшедшая? Веду себя как сумасшедшая? Я не нарушаю школьные правила, не встречаюсь с мальчиками, не пью, хорошо кушаю. Почему вы вечно подозреваете меня в каких-то скрытых грехах?

Фридочка, кажется, перепугалась. Дернула бусы слишком сильно, и они порвались. Рассыпались пластмассовые костяшки, заскакали по плитам. Она бросилась их собирать, распихала по карманам зеленого сарафана.

Конец ознакомительного фрагмента.