Путешественник из ниоткуда

Валерия Вербинина, 2008

Какие только роли не приходилось играть баронессе Амалии Корф, сотруднице особой службы Его Императорского Величества! В новом деле – о пропавших чертежах, содержащих тайну государственной важности, – ей пришлось перевоплотиться в… впрочем, это пока должно оставаться для всех секретом. Особенно для провинциального полицейского чиновника со звучным именем Аполлинарий Марсильяк. Именно он обнаружил тело человека, выпавшего из петербургского поезда, но чертежей при нем, увы, не оказалось. Более того, на следующий день пропало и само тело! Марсильяку ни за что бы не решить эту головоломку, если бы за дело не взялась несравненная Амалия…

ГЛАВА IV

Я снял очки и привычным жестом стал протирать их. В высокой траве застрекотал кузнечик, вскоре к нему присоединился еще один. Померещилось, наверняка померещилось, устало размышлял я, просто в последнее время я слишком много думал о трупах, вот и результат. Наверняка какая-нибудь тряпка вылетела из окна вагона и теперь лежит там, у подножия насыпи, издали производя впечатление бесформенного тела. Достаточно порыва ветра, чтобы она лениво заколыхалась, ворочаясь на месте. И тогда даже мое воображение не признает в скомканной занавеске или скатерти завязку многообещающего расследования.

Ветер налетел, пошевелил верхушки трав и раскидистые лопухи, но возле насыпи ничего не изменилось — бесформенная груда по-прежнему темнела среди высоких стеблей донника. Невольно я насторожился. Я был совершенно убежден, что вижу перед собой не более как замызганную тряпку, но что-то — возможно, пресловутое полицейское чутье — упорно мне нашептывало, что передо мною труп. Проверить это можно было только одним способом, и, поправив очки, я решительно двинулся вперед.

За десять шагов я уже различал скрюченные пальцы, шагов за пять стали видны и испачканные кровью волосы. Голова была повернута под неестественным углом, и я вынес заключение, что бедняга сломал себе шею, когда летел по насыпи. Над его лицом вилась, деловито жужжа, толстая оса.

На всякий случай я проверил пульс — его не было. Кровь все текла и еще не успела свернуться, а тело почти не остыло. Не требовалось быть Лекоком^[4], чтобы сообразить, что бедняга выпал из того самого поезда, который всего несколько минут тому назад весело пропыхтел мимо меня. Я посмотрел на часы, достал записную книжку и отметил в ней время.

«Скорее всего, заурядное дело… Человек вышел на площадку покурить, наклонился слишком низко… или поскользнулся… Бывает».

Я внимательнее посмотрел на незадачливого курильщика. Это был рыжеватый мужчина лет двадцати восьми — тридцати в почти новой паре^[5] табачного цвета и тупоносых ботинках. Блестящие запонки обличали претензию на щегольство, на мизинце красовался перстень с камнем, в точности похожим на стекло. Но не подобные мелочи заинтересовали меня (их мой взгляд отметил машинально), а синяки, которые я только что различил на шее неизвестного и которые как две капли воды походили на следы пальцев.

Оса начала меня раздражать, и я отогнал ее. Если неизвестный просто вышел покурить, откуда же столь характерные пятна? Они могли появиться, только если имела место попытка убийства. Да, только так. Лежащий сейчас передо мной мужчина схватился с кем-то, и противник столкнул его с поезда. Кроме того, присмотревшись, я заметил другие следы недавней схватки, которые нельзя было объяснить неудачным падением — частично оторванный воротничок рубашки, отсутствующую пуговицу и содранную на костяшках пальцев кожу.

Все свои наблюдения я занес в ту же книжку, а сбоку приписал: «Убийство», подчеркнув слово двумя жирными чертами.

Нужно было немедленно возвращаться в город, дать знать исправнику о происшедшем, вызвать понятых, доктора, осмотреть место преступления и сообщить о случившемся в управление железных дорог. Однако оставалось еще одно дело, не терпящее отлагательства, — следовало установить личность убитого. И я стал осматривать карманы жертвы. В них обнаружились: платок, пахнущий флерд — оранжем, зубочистки в позолоченном футляре, ключ, горсть семечек, дамское зеркальце, сложенное вчетверо объявление о прибытии в столицу какого-то цирка, записка с четырьмя грамматическими ошибками, подписанная: «Навеки твоя Китти», и наконец, то, что я искал, — паспорт на имя Петровского Ивана Сергеевича, проживающего в Санкт-Петербурге, дворянина тридцати одного года от роду, вероисповедания православного. Вот кто, оказывается, нашел безвременный конец на железнодорожной насыпи где-то между Первопрестольной и городом, в котором он жил.

Среди авторитетов сыскного дела бытует мнение, что своевременное установление личности потерпевшего составляет половину успеха расследования, так что, найдя паспорт жертвы, я в некотором роде воспрянул духом. Я больше не сердился на легкомыслие Григория Никаноровича, пославшего меня разыскивать убийцу домашней собаки. Ведь, если бы не он, я бы никогда не оказался здесь, у насыпи, и, если бы не моя расторопность, не исключено, что погибшего беднягу хватились бы только по прибытии поезда в Петербург, а если бы на вокзале никто его не встречал и никто из близких не подозревал о его прибытии, то прошло бы еще больше времени, прежде чем кто-нибудь догадался бы начать наводить справки. Впрочем, мне незачем казаться выглядеть лучше, чем я есть на самом деле. Сознаюсь, в тот момент я пекся не только об интересах расследования, которое требует, чтобы каждому убийце воздали по заслугам, но и о своем собственном будущем. Мне опостылел N и еще больше опостылели его жители. Может быть, благодаря безвестному Петровскому мое существование заметят, меня отличат за усердие и переведут… да хотя бы в губернское полицейское управление. Все равно будет лучше, чем унылая служба в N.

Преисполненный самых сладких мечтаний, я сунул паспорт в карман и непривычно быстрым шагом зашагал обратно в лес.

* * *

— Григорий Никанорович, я его нашел!

— Ну конечно же, нашли, я очень рад за вас. Завтра, завтра поговорим. Честно говоря, я уже устал сегодня от переполоха из-за этой собаки.

— Нет, Григорий Никанорович, вы меня не поняли! Я говорю вовсе не об убийстве Жужу. Я нашел труп!

— Что?

— Нашел убитого. В лепехинском лесу, возле железной дороги.

— Как? Когда? Так что, он убил Жужу?

— Да при чем тут Жужу, Григорий Никанорович! К черту собаку! Видите ли, в чем дело: мужчина ехал в петербургском поезде…

Седьмой час вечера, исправник мысленно уже не в присутствии, а дома. Он безукоризненно одет — по правде говоря, слишком безукоризненно для человека, который собирается провести вечер у себя. В N судачат, что очередной жертвой его обаяния стала Марья Петровна Шумихина, хозяйка местной гостиницы, но сам Ряжский на все расспросы предпочитает хранить загадочное молчание. Кажется, он обескуражен моим приходом, который нарушает его планы, однако я не обращаю внимания на его нетерпение, на его явное желание отделаться от меня как можно скорее и скороговоркой, взахлеб излагаю суть дела.

— Голубчик… — бормочет Григорий Никанорович. — Ну ей-богу же… Вы уверены, что человек точно мертв?

— Шея у него сломана, он не дышал, и пульса тоже не было. Чего же более?

— Ах, как скверно! — Григорий Никанорович всплеснул руками. — Как скверно, господи! Второе убийство за три года… Так вы говорите, он не местный?

— Нет, нет. Кроме того, я захватил его паспорт. Он проживает в Санкт-Петербурге. Григорий Никанорович, надо бы понятых, да перевезти тело… Не может же он там оставаться.

— Да, да, — бормочет исправник, избегая моего взгляда. — Значит, говорите, свалился с петербургского поезда?

— Он не сам свалился. Все следы указывают на то, что перед смертью имела место ожесточенная драка.

— И зачем вас понесло к железной дороге? — вздохнул Григорий Никанорович. — Вот не понимаю, ей-богу, не понимаю…

— Совершенно случайно так получилось. Григорий Никанорович…

— И возни-то теперь не оберешься, — не слушая меня, продолжал исправник. — Надо телеграммы давать о случившемся, то да се…

— Я уже распорядился, Григорий Никанорович.

Мои слова произвели на начальника самое удивительное действие. До той поры он стоял у окна почти спиною ко мне, но, услышав, что я уже сообщил о случившемся по телеграфу, круто развернулся и смерил меня желчным, недобрым, прищуренным взглядом.

— Распорядились? А кто вам давал такое право, милостивый государь?

— Но ведь произошло убийство!

— Убийство или нет, надо разобраться, а пока все ваши домыслы… Что тут еще? — Он взял паспорт потерпевшего, который я держал в руках, и бегло просмотрел. — Так… Петровский Иван Сергеевич… хм, ну положим… Каким классом он ехал?

Я удивился:

— Классом?

— Ну да. Вот вы говорите: Петровский, Петровский… А что за персона такая, что она собой представляла, вот что я хотел бы знать.

— Я не знаю, каким классом он ехал, — признался я. — Я не нашел при нем билета.

— Чудак, — буркнул Григорий Никанорович. — Однако вы сразу же решили, что он ехал на поезде… что его убили… Может, он самоубийца какой-нибудь, откуда мы знаем! Или вообще сумасшедший…

Я молчал, но, должно быть, мое лицо было красноречивее любых слов. Исправник умолк и нахмурился.

— Словом, пока я не вижу в этом деле ничего, кроме… Да, ничего, кроме! Кстати, вы нашли убийцу?

— Боюсь, у меня не было такой возможности, — отвечал я, кашлянув. — Полагаю, впрочем, что тот, кто его убил, ехал с ним в одном поезде…

Григорий Никанорович недовольно покрутил головой.

— Я вас не о Петровском спрашиваю, а о Жужу.

— Вы шутите?!

— Никак нет, милостивый государь… Ну так что же? Кто придушил собачку?

— Дети, — брякнул я наобум. — Павлуша Веневитинов и его братец Николенька.

— Ну что за человек, боже мой… — забормотал исправник чуть ли не со слезами на глазах. — Что вы за человек, Аполлинарий Евграфович! Анна Львовна… добрейшая душа, устраивала благотворительный вечер с лотереей-аллегри^[6]… А вы хотите, чтобы я сказал ей такую гадость? Постыдились бы, ей-богу… Арестовали бы Старикова, и дело с концом. Все равно пропащий человек, пьяница, и нет от него никакого проку… А вы-то хороши! То детишки у вас живодеры, то убийства какие-то… — Он устало повалился в кресло. — Как вы меня фраппируете, глубокоуважаемый Аполлинарий Евграфович…

Глядя на размякшего, расплывшегося в кресле Ряжского, я внезапно понял, что в нем пропадает первоклассный актер. По крайней мере, в то мгновение интонации у него были типично актерские.

— Черт знает что такое, — устало молвил он, глядя на часы. — Ладно… Дело с Жужу я сам улажу. Должен же был я догадаться, что вы не станете дипломатничать…

— Ваше превосходительство…

— А убитым мы с вами завтра займемся. Да, завтра. Прямо с утра и отправимся. Всего доброго, Аполлинарий Евграфович.

— Но… Григорий Никанорович!

— Час уже поздний, работа на сегодня окончена, а посему надо и немного отдохнуть. Ведь нельзя же все время работать, в самом деле… До завтра, милостивый государь.

— Но… но…

— Завтра, завтра, все завтра. — Он уже поднялся с кресла и, мягко, но настойчиво взяв меня за локоть, выпроваживал прочь. — И не переживайте вы так, Аполлинарий Евграфович. Труп ваш все равно никуда не убежит, обещаю вам. И вам, кстати, полезно немного отдохнуть. Вон вы какой с лица бледный… А все нездоровый образ жизни, голубчик. Беречь себя надо, не то до срока — хоп! — и туда, откуда не возвращаются. Ну, до свидания. Завтра мы с вами займемся новым делом.

И так ему хотелось поскорее от меня избавиться, что он собственноручно затворил за мной дверь.

Примечания

4

Знаменитый сыщик, герой романов Э. Габорио, чрезвычайно популярных в то время.

5

Костюм (выражение эпохи).

6

Лотерея с моментальным розыгрышем призов.