Путешественник из ниоткуда

Валерия Вербинина, 2008

Какие только роли не приходилось играть баронессе Амалии Корф, сотруднице особой службы Его Императорского Величества! В новом деле – о пропавших чертежах, содержащих тайну государственной важности, – ей пришлось перевоплотиться в… впрочем, это пока должно оставаться для всех секретом. Особенно для провинциального полицейского чиновника со звучным именем Аполлинарий Марсильяк. Именно он обнаружил тело человека, выпавшего из петербургского поезда, но чертежей при нем, увы, не оказалось. Более того, на следующий день пропало и само тело! Марсильяку ни за что бы не решить эту головоломку, если бы за дело не взялась несравненная Амалия…

ГЛАВА V

— Н-но! Пошла!

В глазах у меня мельтешат солнечные блики. Впервые за последние несколько недель стоит ясная погода, и солнечные лучи бьют мне прямо в очки, заставляя жмуриться и прикрывать глаза рукой.

— Н-но, родимая!

Наша экспедиция снаряжена на славу. Возглавляет отряд сам исправник на лихой гнедой лошаденке. За ним едет урядник Онофриев, рябой от пьянства, с сизым носом, но тем не менее пользующийся необыкновенным успехом у прекрасной части населения N. Я и доктор Соловейко примостились на подводе, на которую потом будем переносить труп. Доктор — очень спокойный, седоватый, благообразный господин в золотом пенсне. По роду своих занятий он знает все обо всех, но сам живет замкнуто, в пристрастии к сплетням не замечен и держится всегда с невозмутимым достоинством, внушающим уважение. По-моему, он немного презирает окружающих, но воспитание не позволяет ему показывать свое отношение. Я тоже стараюсь держать все в себе, но уже в университете один из преподавателей заметил мне, что у меня все на лице написано и что мне стоило бы поучиться получше скрывать свои чувства. С тех пор я много раз пытался последовать его совету, но, похоже, у меня это получается с переменным успехом. Я не люблю людей, и, кажется, меня они тоже не любят. В своей жизни я, конечно, был глубоко привязан к отдельным людям, но только к отдельным; человечество en masse^[7] не внушает мне особого уважения, а избранная мной профессия, которая, как никакая другая, дозволяет видеть изнанку человеческой натуры, способна искоренить и последние крохи доверия и симпатии к нему. Слишком редко проявляются в людях на деле благородство, честность, душевная чистота, о которых они так любят порассуждать на досуге. Да что там благородство — даже обыкновенного здравого смысла от них не дождешься. Что стоило хотя бы тому же Старикову жить в ладах со своим единственным сыном? Так нет же, непременно ему надо было начать самодурствовать, сыпать угрозами и проклятиями, и все ради того, чтобы только сжить несчастного молодого человека со свету. Я думаю о Старикове, потому что Григорий Никанорович, когда мы выезжали из N, сказал мне:

— А Старикова я все-таки велел задержать. Нехорошо, нехорошо он с собачкой обошелся… Когда покончим с вашим делом, вы уж, будьте добры, займитесь им.

Если бы Стариков по-прежнему был помещик, да уездный дворянский предводитель, да богат, да почитаем, черта с два Ряжский посмел бы отзываться о нем в таком тоне… Наоборот, кланялся бы, справлялся о здоровьице, желал бы всех благ да настойчиво зазывал на вист к Щукину. Но — был помещик, и нет его, осталась одна полупьяная тень, а значит, можно больше и не церемониться. Я не испытываю к старому самодуру никакой симпатии, но если мы сейчас возбудим против него уголовное преследование (а по всему выходит, что Веневитиновы настроены серьезно), то он ведь добьет его. Добьет…

Ах, черт побери! И почему я всегда принимаю все так близко к сердцу?

Воротничок становится мне тесен, и я дергаю шеей, чтобы ослабить его. В траве стрекочут кузнечики. Подвода тащится по дороге, огибающей лес. Мой спутник Соловейко ладонью прихлопывает докучного комара, вздумавшего полакомиться докторской кровью. Внезапно до нас доносится чей-то серебристый смех, и навстречу нам выезжает Элен Веневитинова, сидящая в амазонке верхом, и с нею — какой-то темноволосый молодой человек с черными щегольскими усиками.

— Доброе утро, господа! Здравствуйте, Григорий Никанорович!

Она смеется, она сияет. Всего через несколько дней — ее свадьба, и говорят, что из Петербурга уже выписан повар-француз, будто бы заправлявший на вечерах самого принца Ольденбургского. Гостей приглашено бесчисленное множество — само собою, только тех, кто достоин приглашения, в отличие от вашего покорного слуги. Кроме того, стало известно, что стариковское имение после замужества отойдет в собственность Елене Андреевне как часть ее приданого. О самом приданом ходят самые несообразные слухи: не то пятьдесят тысяч, не то сто… Неудивительно, что она так лучезарна, так смеется, запрокинув голову, и так смотрит на своего спутника.

— Ее жених, — сообщает мне вполголоса доктор Соловейко, кивая на молодого человека с усиками. — Аверинцев Максим Иванович. Да-с! Петербургская штучка, нам не чета…

И правда, он едва удостаивает нас приветствия. Но я легко прощаю ему неучтивость — очень уж приятно видеть влюбленную, юную и сияющую Элен Веневитинову рядом с ним. Они и впрямь прелестная пара, даже если что-то и нашептывает мне, что женится Максим Иванович на ней не только ради нее самой…

— Куда собираетесь, господа? — весело спрашивает она.

Исправник смущенно крякает, но урядник Онофриев, привыкший всегда отвечать на поставленный вопрос и светским тонкостям не обученный, зычным голосом рапортует:

— По долгу службы, сударыня. Господин Марсильяк вчера тело у насыпи обнаруживши, стало быть, мы и…

— Замолчи! — выразительно шипит Ряжский. Но уже поздно. На хорошенькое оживленное личико Елены набегает тень.

— Как? Что? Неужели убийство?

Исправник бросает на меня такой взгляд, словно виновник убийства — я один. Несмотря на его взгляд, я прихожу ему на помощь:

— Мы еще не знаем, мадемуазель. Похоже, кто-то выпал из петербургского поезда. Там совсем рядом железная дорога.

— Поезда нынче вообще вещь опасная, — заявляет Аверинцев с таким видом, будто сказал нечто умное. В профиль в нем есть что-то хищное — не то от хорька, не то от куницы.

Доктор Соловейко улыбается и прихлопывает очередного комара.

— Ах, ужасно, ужасно… — бормочет Елена.

— Что же тут ужасного, мадемуазель? — возражает Григорий Никанорович. — Такая, значит, судьба была у этого бедняги… В столице подобные случаи чуть ли не каждый месяц случаются… даже роман про это написали, помнится…

Но Елена Андреевна упрямо качает своей прелестной русой головкой, увенчанной светлой шляпкой с множеством цветов.

— Нет, нет, вы не понимаете… Дурная примета… очень дурная. Особенно накануне свадьбы…

Аверинцев на долю мгновения как-то цепенеет в седле, и по его взгляду я убеждаюсь, что был прав насчет этого молодчика. В дело, однако, вступает доктор Соловейко.

— Елена Андреевна, ну вы ведь уже не маленькая, чтобы верить приметам. Посудите сами: какая связь между гибелью какого-то постороннего человека и вами? Ну несчастный случай, что ж тут поделаешь… Вы-то тут при чем?

— В самом деле, — поддержал его Максим Иванович. — Стоит ли забивать себе голову всяким вздором…

Однако невеста не слушает его. Всю ее оживленность как рукой сняло.

— Вы не правы, господа… вы совсем не правы… И еще тот сон, который мне на днях приснился…

Когда женский пол пускает в ход сны, пиши пропало. Соловейко бросает на меня весьма иронический взгляд. Он уже немолодой и полный, сейчас ему жарко, ему скучно… Пот льет с него градом.

— Что еще за сон, Элен? — настойчиво спрашивает Аверинцев. — Ну что за сон?

— Ах, оставьте, оставьте… Вам не понять…

Она была совершенно расстроена, и видно было, что никакие увещевания не в состоянии вернуть ей былую безмятежность духа и хорошее настроение. Однако подмога прибыла с самой неожиданной стороны: из чащи выехала мать Елены, Анна Львовна, за которой следовал учитель верховой езды Головинский.

— Ровнее, ровнее держитесь! — кричал он. — Вот так, хорошо…

Учитель и Веневитинова подъехали к нам. Увидев расстроенное лицо дочери, Анна Львовна потребовала объяснений и тотчас их получила.

— Вы говорите, неизвестный? Возле насыпи? С петербургского поезда? Да, конечно, неприятно… А вы уверены, что он не самоубийца? Сейчас столько развелось сумасшедших… Боже! — И она посмотрела на меня так, словно я был одним из них.

— Не, этот вроде не самоубийца, — снова подал голос Онофриев, которого никто и не просил. — Аполлинарий Евграфыч утверждают, что его убили.

Его неосторожные слова вызвали новый взрыв восклицаний. Елена Андреевна расстроилась совершенно, так что Максим Иванович получил возможность ее утешить. Он целовал ей руку и твердил, что она не должна так переживать из-за какого-то глупого косаря, угодившего под поезд, потому что мало ли что говорят, лично он совершенно убежден, что все это глупости. Головинский заметил, что происходящее тут, в глуши, напоминает ему какой-нибудь напичканный страстями роман Эжена Сю или Понсон дю Террайля. Анна Львовна желала немедленно узнать подробности, Григорий Никанорович, приложив руку к сердцу, клялся, что ему пока ровным счетом ничего не известно и что о происшедшем он совсем недавно узнал от меня. Мне пришлось подвергнуться перекрестному допросу со стороны женщин, и я и сам не заметил, как признал, что Онофриев — лгун и фантазер и что случился несчастный случай, скорее всего, а впрочем, после осмотра тела будет видно.

— Боже, боже, какие интересные у вас тут места, — вздохнула Анна Львовна после того, как я тысячу раз, не меньше, заверил ее, что происшествие на железной дороге — так, пустяк, мелочь, не заслуживающая внимания, и что ей даже не стоит беспокоиться по столь незначительному поводу. — То моя бедная Жужу, а теперь вот еще одна неприятность… — Она обернулась к Ряжскому: — Кстати, Григорий Никанорович, я должна вас поблагодарить. Вы все-таки взяли под стражу противного Старикова… Надеюсь, он будет наказан так, как того заслуживает.

В ее устах слово «заслуживает» прозвучало подобно лязгу ножа гильотины, и невольно я поежился.

— Хорошо, хорошо, — покивал Ряжский, которому тоже наскучило стоять на солнцепеке и выслушивать всякие благоглупости. — Мы занимаемся этим делом, и можете быть уверены, так мы его не оставим.

— Да уж я надеюсь, — кивнула и Анна Львовна. — Кстати, что вы поделываете нынче вечером? Милости прошу к нам в гости!

Григорий Никанорович стал отнекиваться, Анна Львовна принялась его уговаривать, учитель верховой езды не преминул вставить свое слово, заметив, что исправник многое потеряет, Аверинцев присоединился к Анне Львовне, Елена Веневитинова сказала, что они были бы счастливы видеть Ряжского у себя… В общем, вся эта чепуха продолжалась никак не меньше десяти минут.

Наконец Григорий Никанорович дал себя уговорить, доктор спрятал в карман платок, которым вытирал пот со лба, возница Еремей присвистнул и для проформы стегнул лошаденку, и мы двинулись дальше, к железной дороге, возле которой нас ждал… самый большой сюрприз. А именно, прибыв на место, мы не обнаружили там ни тела, ни каких-либо доказательств того, что оно там находилось. Труп Петровского Ивана Сергеевича исчез бесследно, испарился, растаял, как тают на заре легкие утренние облака. И я понял, что мои злоключения только начинаются.

Примечания

7

В массе, целиком (франц.).