ГЛАВА III
Вскоре я был уже в имении Веневитиновых и смог приступить к обстоятельному допросу. Задушенную собаку около полудня обнаружил старший сын хозяев, двенадцатилетний Павлуша. Он сразу же побежал доложить маменьке, с которой приключилась настоящая истерика. Она с утра искала свою любимую собачку, но даже предположить не могла, что у кого-то поднимется рука на бедное животное.
— Что за народ в здешних краях, что за народ! — восклицала она, полулежа на софе. Мне Анна Львовна даже не предложила сесть, и поэтому я остался стоять на ногах. — Моя Жужу, мое сокровище! Я не удивлюсь, если у вас тут проживают одни каторжники.
— Уверяю вас, госпожа Веневитинова, — сказал я, — у нас тут очень тихое место.
— Небось каждый месяц убийства и грабежи, — поспешил поддержать супругу Веневитинов. — Не так ли, месье Марсильяк?
Хотя сам я считаю себя русским, но фамилия у меня французская, и досталаcь она мне в наследство от какого-то виконта, бежавшего в Россию при Екатерине от ужасов революционного террора на своей родине. Виконт был моим прадедом, и я помню, как видел в детстве высокого сухопарого старика, очень прямого, с прекрасными седыми волосами ниже плеч, одетого по моде своей молодости, которой он упорно не желал изменять. Виконт был довольно богат, но его огромный дом, полный статуй и пыльных картин, а также большая часть его состояния отошли его второй жене, на которой он женился, когда ему было уже за восемьдесят. Моему же деду, а затем и отцу досталось куда меньше, а когда очередь дошла до меня, то я обнаружил, что на мою долю выпали только воспоминания, звучная фамилия и несколько старинных вещиц, не представляющих особого интереса для торговцев. Фамилия, конечно, была слишком звучной для провинциального полицейского чиновника, что я отлично сознавал.
В ответ на слова Веневитинова я повторил, что N — очень спокойный городок и что я отвечаю за свои слова, потому что все происшествия в городе проходят через меня. После чего Анна Львовна метнула на супруга чрезвычайно иронический взгляд. Это была красивая женщина, еще молодая — ей не сравнялось и сорока лет, — шатенка, полноватая, круглолицая, с маленьким пухлым ртом и вздернутым носиком. Она питала явное пристрастие к белому цвету, который был ей к лицу и выгодно подчеркивал ее моложавость. Тем не менее я заметил, что платье Анны Львовны хоть и притязало на обманчивую простоту, но каждой складкой словно говорило, кричало, напоминало о потраченных на него деньгах. Что же до супруга хозяйки, Андрея Петровича, то он состоял из широкой красной шеи, добродушной улыбки под щеточкой усов и серых глазок, которые, хоть и притворялись дружески расположенными, тем не менее хранили весьма плутовское выражение. Поневоле я заключил, что Андрей Петрович — человек весьма себе на уме и вообще тонкая шельма, по выражению нашего N-ского брандмейстера Суконкина.
— Я так и думала, что вы будете защищать жалкого старого пьяницу Старикова, — бросила Анна Львовна высокомерно. — Он же бывший помещик и, кажется, одно время даже состоял уездным дворянским предводителем.
— Сударыня, — терпеливо сказал я, — я никого не защищаю, а пытаюсь прояснить дело. Позвольте вас спросить: что заставляет вас думать, что собаку убил именно он? Кто-то видел его сегодня возле усадьбы?
Анна Львовна хотела что-то сказать (судя по выражению ее лица, должно быть, что-то весьма сердитое), но муж ее опередил.
— Лично я полагаю, — заметил он вкрадчиво, — что поиск доказательств — ваше дело, уважаемый. Разве я не прав?
— В самом деле, — плаксиво промолвила Анна Львовна. — Сегодня этот человек задушил Жужу, а завтра он может убить Павлушу или меня.
— Какие глупости ты говоришь, мой ангел, — снисходительно улыбаясь, отозвался Андрей Петрович.
— А что? — запальчиво возразила Анна Львовна. — Он ненавидит нас, потому что теперь мы владельцы всего его имущества. Такие люди на все способны.
— Ну что ты, — успокаивающе молвил Андрей Петрович, взяв ее руку и целуя пальцы жены один за другим. — Я ему не позволю. Пусть только попробует огорчить моего ангела, и я пристрелю его, как бешеную собаку. — И он мило улыбнулся.
Мне стало ясно: от Веневитиновых ничего не добиться. Они считали, что Стариков задушил собаку из мести, просто потому, что, как сказала Анна Львовна, больше никто не мог этого сделать. Я откланялся и отправился опрашивать свидетелей.
Павлуша, сын Веневитиновых, нашедший мертвую собаку, сообщил: Жужу лежала неподалеку от берега озера, и он сначала даже не понял, что с ней что-то случилось. Лепехинское озеро расположено между усадьбой и лесом, и по моей просьбе мальчик отвел меня на место преступления.
— Мы играли с Колей в прятки, — рассказывал Павлуша (Коля был его младший брат семи лет от роду). — Я сошел с тропинки, хотел спрятаться в кусты, и вот тут… тут она и лежала. Я ее позвал, а она не откликнулась.
— Ты кого-нибудь видел?
— Нет, никого.
Маленький Коля тоже никого не видел. Для очистки совести я опросил всех, кто присутствовал в доме. Но мысли хорошенькой, легко краснеющей Елены Веневитиновой, дочери хозяев, которая готовилась выйти замуж, были заняты только предстоящим важным событием. Мадемуазель Бланш, гувернантка, вроде бы видела кого-то, но ни в чем не была уверена. Горничные, лакеи, повара, дворецкий, словно сговорившись, ничем не хотели помочь следствию в таком важном деле, как раскрытие убийства левретки Жужу. Лощеный Анатолий Федорович Головинский, учитель верховой езды, сказал мне то, о чем я сам уже давно думал, — что я занимаюсь совершенной чепухой. И только экономка Ирина Васильевна, седоволосая, немолодая, рассудительная женщина, сумела вселить в меня некоторую надежду.
— Убийство собаки, господин Марсильяк, есть жестокость и есть глупость. Может быть, это и в самом деле месть, не знаю. Веневитиновы многим успели насолить.
— Кому, например? — насторожился я. Ирина Васильевна метнула на меня пытливый взгляд.
— Взять хотя бы господина Зацепина. Он был здесь управляющим при бывшем хозяине.
— Да, и, насколько мне известно, довольно успешно его обворовывал.
— Вот видите… А новые господа его сразу же выставили за дверь и расчета не дали. Андрей Петрович так прямо ему и заявил — скажи спасибо, шельма, что мы тебя под суд не отдали.
— Вот как? Интересно.
Экономка нерешительно посмотрела на меня.
— Вам еще что-то известно? — быстро спросил я.
— Так, ничего, — пожала плечами Ирина Васильевна. — Третьего дня тут бродил один человек, кривой такой.
«Антипка-конокрад», — сообразил я.
— По-моему, он хотел увести одну из лошадей. Но Анатолий Федорович его поймал.
— Учитель верховой езды?
— Да. Говорят, — Ирина Васильевна понизила голос, — что Андрей Петрович пересчитал ему все ребра. Я имею в виду, не учителю, а…
— Я понял. Скажите, Ирина Васильевна, а сами вы что думаете обо всем этом? Кто же все-таки удавил собаку?
— Дети, — ни мгновения не колеблясь, ответила экономка.
— Какие дети? — изумился я.
— Хозяйские. Павлуша и Николенька. Просто так, для забавы, я полагаю.
Мне понадобилось несколько мгновений, чтобы осмыслить ее заявление.
— По правде говоря, они не произвели на меня впечатления монстров, способных… — начал я.
Экономка пожала плечами.
— А все потому, что вы не видели, как они топили котенка и смеялись, — сказала она. — Наверняка они удавили собаку, а потом испугались и решили представить дело так, будто сами тут ни при чем.
— Ясно, — пробормотал я. Честно говоря, голова у меня уже шла кругом. — Скажите, Ирина Васильевна, а посторонних возле дома вы не видели?
— Нет, — безмятежно ответила она. — И мне очень жаль, что не могу дать вам ответ, который вас устроил бы.
Я отправился к Павлуше, который чинно читал книжку под присмотром мадемуазель Бланш.
— А правда, что ты котят топишь? — спросил я.
— Ну и что? — фыркнул мальчик. — Их бы и так утопили, без меня. И вообще, папа говорит, что лишним в жизни не место.
В комнату заглянул Андрей Петрович.
— Ах вот вы где! — воскликнул он, заметив меня. — Ну как ваше расследование, продвигается?
— Нет, к сожалению, — отозвался я. — Я опросил всех в доме, но никто не видел сегодня поблизости Старикова.
Андрей Петрович вздохнул. А когда я вышел в коридор, он одной лапищей обхватил меня за шею, другой же сделал попытку засунуть мне в карман конверт с деньгами. Я с отвращением стряхнул его руки и отскочил.
— Ну что за китайские церемонии, батенька, что за церемонии… — просипел он, и уже никакой дружественности не было и в помине в его холодных серых глазках. — Битых два часа вы тут без толку слоняетесь… Зачем? Посадите под замок старого дурака, и дело с концом.
— А вы не думали, что собаку убили ваши сыновья? — решился я на запрещенный прием. — Раз детишки котят топят, так почему бы и собаку не прикончить?
— Глупости, глупости вы говорите, — отмахнулся Андрей Петрович. — Обидеть Жужу, любимую собаку матери? Они же обожают свою маменьку, как можно причинить ей такое горе! Нет, вы все-таки заприте Старикова, а с вами мы потом сочтемся. Непременно сочтемся! — крикнул он мне вслед.
Я был рад покинуть наконец дом. Однако дело зашло в тупик (да и, пожалуй, вообще из него не выбиралось), и для очистки совести я решил еще раз осмотреть место гибели собаки. Как и следовало ожидать, ничего нового я там не обнаружил. Время шло к четырем часам, и я только сейчас понял, что устал и проголодался. Подумал: по дороге до города версты четыре[3], но если пойти через лес, то получится короче. И я решил срезать путь, а заодно осмотреться — вдруг удастся найти хоть какие-нибудь следы неизвестного злоумышленника.
Шагал и одновременно размышлял. Дети вполне могли соврать, Старикова в окрестностях никто не видел… Однако если не видел, то не значит, что его и не было. «Но и не значит, что он был», — одернул я себя. Управляющий Зацепин? Да нет, убивать собаку — как-то мелко. Хотя он как раз и есть мелкий подлец. Он? Не он? Да еще Антипка Кривой тут ошивался… Этот малый очень высокого о себе мнения, вряд ли ему понравилось, что его поймали и порядком отделали. «И все-таки учитель верховой езды прав: я занимаюсь чепухой», — обреченно подумал я через пару сотен шагов.
Вновь начал сыпать мелкий дождь, и я продрог до костей. Вдобавок ко всему вдруг обнаружил, что, кажется, заблудился. Лес никак не желал кончаться, я двигался наобум и вскоре потерял всякое представление о том, где нахожусь. Мокрые ветки деревьев хлестали меня по лицу, и мне приходилось каждую минуту снимать и протирать очки. Тем временем дождь утих, но для того только, чтобы через несколько минут возобновиться с новой силой.
Какая-то темная птица, вероятно сова, снялась с ветки и бесшумно пролетела прямо перед моим лицом. Я отшатнулся. Мысли мои уже давно были самые невеселые. «Если я взял неверное направление, то все равно должен выйти к деревеньке Лепехино… Там найму кого-нибудь, чтобы вернуться в город. Может, подать в отставку? Но на что я тогда буду жить? Эх, прадедушка Марсильяк, прадедушка Марсильяк… Хорошо было бы выиграть в лотерею… Нет, вздор и самообман. Сегодня убийство левретки, а завтра, чего доброго, мерзавец Ряжский пошлет меня расследовать убийство попугая соседской кошкой… Когда же ты замолчишь, проклятая? Всю душу измучила».
Последние мои мысленные слова относились к кукушке, которая никак не унималась. Неожиданно она умолкла, и в то же мгновение я услышал далекий гудок паровоза. Тут уж не удержался и выругался снова.
Итак, вместо N, вместо деревеньки Лепехино меня угораздило притащиться к самой железной дороге, которая огибает бывшие стариковские земли и, не задерживаясь, уносится вдаль, увлекая счастливых пассажиров в далекий и манящий город Санкт-Петербург. Ах, столица, столица, увижу ли я тебя когда-нибудь вновь?
Я попытался собраться с мыслями. Да нет, не может быть, чтобы я вышел к железной дороге. Местный лес я знаю плохо, но все-таки знаю. Чтобы попасть туда, где проходит дорога, нужно прямо-таки анафемское невезение.
Деревья впереди поредели. Я услышал гул приближающегося поезда и медленно, очень медленно двинулся вперед. Глупец я, глупец! А еще хвалился, что знаком с лесом!
С гулом, с рокотом петербургский поезд на громадной скорости промчался мимо. Я увидел только его хвост, исчезающий за поворотом. В боку у меня надсадно кололо.
Немного отдышавшись, я решил двинуться обратно через лес, благо дождь прекратился совершенно, но тут мое внимание привлекло нечто, лежащее возле железнодорожной насыпи.
Это было тело человека.
