Тухачевский против зомби. X-files: секретные материалы советской власти

Братья Швальнеры

Маршал Тухачевский войдет в историю как великий полководец и герой Гражданской войны 1918—1920 годов. Одной из самых интересных и в то же время мрачных страниц в его биографии станет подавление Тамбовского восстания крестьян 1920 года. Мало кто знает, что в действительности его соперниками в том бою были не тамбовские крестьяне, а… зомби! Герой фантастического романа – «попаданец» – переносится в то время и становится очевидцем и участником событий! Сможет ли маршал одержать верх в неравном бою?

Авторы

© Братья Швальнеры, 2017

ISBN 978-5-4485-0362-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая — О том, как большая наука и настоящие чувства вечно вредят друг другу

–…И именно поэтому принято считать, что Антонов-Овсеенко является не только основоположником теории «оккупации собственных территорий», но и устройства концлагерей, которые, как видим, в СССР появились задолго до гитлеровской Германии…

Никита сидел на лекции профессора Никитина и плохо слушал то, что говорил лектор — его внимание было сосредоточено на переписке с девушкой, которая, как всегда бывает в подобных случаях, крайне не вовремя потребовала внимания к своей персоне. Лекция была интересной и важной — и потому, что Никита вообще любил учиться и был отличником, и потому, что тема его дипломной работы была как раз посвящена Тамбовскому восстанию крестьян, о чем говорил профессор. Но — женщины! — где им понять мужскую логику? Если уж она требует беседы, то отказать ей, сославшись на занятость в университете, означает не просто смертельно обидеть ее тонкую душевную организацию, но и лишить себя столь необходимого в студенческом возрасте секса. А последнее негативно скажется и на здоровье, и на учебе.

«Во сколько сегодня освободишься? Можешь пораньше?»

«Еще три пары, последний семинар. Раньше 16 не получится».

«Блин, я так хотела в кино успеть. „Невесту“ показывают последний день, и сеанс начинается ровно в 16 (((… Печалька».

«Ну на другое сходим».

«На другое не хочу…» И — по традиции — куча грустных смайликов…

Инга была невероятно красивой девушкой. И как она — двухметровая блондинка с ногами от ушей, губами, глазами и прочей, столь важной для девушек атрибутикой — взглянула на пусть смазливого, но ничем особо не отличающегося от остальных ботаника с весьма средним для студента достатком — оставалось для Никиты секретом вот уже полгода, что они были вместе. Первое объяснение, что приходило в голову, было известное «женщины любят ушами». Никита был на редкость умный парень, но одним умом не проживешь. Инга много раз советовала ему устроиться на подработку, чтобы не жить за счет родителей и иметь больше финансовой независимости — дескать, женщины любят самостоятельных мужчин да и ее потребности как девушки из «высшего общества» несколько… кхм… отличаются от его возможностей. Но родители были против — они обеспечивали его (не так, правда, как ее родители, но все же) и настаивали на том, чтобы он закончил институт «как положено», а подработка во внеурочное время может отвлечь от учебных занятий. Да и потом слова Инги пока оставались только словами. Правда, она была девушкой достаточно властной — так, что со стороны Никита походил на подкаблучника, чем вызывал неприязнь и насмешки со стороны знакомых. Но, рассуждал он, если ставить на одну чашу весов сложности их отношений с Ингой, а на другую — их приятные моменты, то вторая явно перевешивает и ради ее содержимого можно и потерпеть.

«Прости, малышка, просто мне для диплома этот семинар очень важен…»

«Ладно, тогда заеду за тобой к 16».

«Целую».

С чувством глубокого удовлетворения Никита отложил телефон и приготовился было внимать профессору, как внезапно прозвеневший звонок внес коррективы в его планы.

На перемене к нему подошел Кирилл Осетров.

— Конспект дать?

— Какой? Зачем? — не сразу понял Никита

— Лекции. Тебе по этой теме диплом писать, а ты всю пару писал что-то другое…

Сокурсник опустил глаза.

— Любовная любовь…

— Понимаю, только…

— Что «только»? — насторожился Никита.

— Ты ведь знаешь, кто она такая.

— И кто же? — судя по тону, он уже приготовился отстаивать честь любимой всеми подручными средствами. Еще минуту — и он бы изрек что-то вроде «Встретимся на Черной речке!»

— Она тебе не пара… Она избалованная, мажористая, из богатой семьи… Ты, что, серьезно планируешь будущее с ней?

— А тебе-то какое дело? — Никита знал, что Инга нравится Кириллу не меньше, чем ему самому, и он только и ждет, чтобы место возле нее оказалось вакантным. Только почему-то никак в этом не признается.

— Да потому что все равно ничего не выйдет. Только зря время потратишь. Ты у нее не первый такой.

— Критика должна быть конструктивной…

— Что имеешь в виду?

— Критикуешь — предлагай.

— Господи, да за тобой такие девчонки бегают, а ты… Польстился на искусственную красоту.

— Слушай, Осетров, ты кажется конспект предлагал. Так вот давай конспект и дуй по своим делам, нечего в чужую жизнь лезть!

Никита списывал поведение товарища на ревность — все мы в такие минуты становимся похожи друг на друга. Но юности свойственно быстро забывать дурное — то же произошло и с Никитой, стоило ему в 16 часов выйти… нет, вылететь из здания института и направить к парковке, где его по традиции ждал знакомы красный кабриолет, за рулем которого сидела Инга. Красивая машина словно бы добавляла красоты этой еще юной, но уже женщине — нельзя было не позавидовать Никите в ту минуту, когда он, на глазах у своих товарищей, нежно поцеловал любимую и запрыгнул на переднее сиденье ее автомобиля, чтобы с ветерком прокатиться по Москве и провести остаток дня в обществе куда приятнее, чем общество книг и архивных документов.

— Как прошел день? — поинтересовалась спутница, когда они во весь опор летели по Варшавке в сторону центра.

— Обычно. Лекции, семинары. Как у тебя?

— И когда только закончится эта твоя учеба? Встречаемся всего полгода, а впечатление такое, будто ты учишься всю жизнь и до скончания века будешь заниматься только этим…

— Не ворчи, прошу тебя. Каких-то полгода, защита диплома — и все, все позади.

— А впереди?

— Что впереди?

— Вот именно — что впереди? Карьера преподавателя вуза? Вечный старпреп с надеждой защитить кандидатскую?

— Ну что ты начала… И почему ты обо мне так плохо думаешь? — он сделал вид, что обиделся. В такие минуты ей становилось немного жаль его — а жалость в глазах женщины всегда сильнее, чем любовь. Она погладила своего «львенка», как обычно называла его в минуты страсти, по голове и улыбнулась ему.

— Мой день тоже как обычно. Встала в 12, объехала пару магазинов — ничего интересного. Как насчет кофе?

— С удовольствием, — широко улыбнувшись, поддержал ее инициативу Никита.

Спустя полчаса они сидели в кафе на Красной площади — Инга особенно любила это в общем ничем не примечательное заведение, ведь именно в нем, по ее словам, царила некая особая атмосфера роскоши, позволявшая ей в полной мере почувствовать себя частью столичного бомонда. Для Никиты же, не знакомого с этой атмосферой так близко, как его девушка, выражалась она только в ценниках карты бара. Однако, ему это место тоже приглянулось — пока она находилась здесь, ее настроение было ветреным и податливым, она с интересом (может, напускным) слушала его рассказы о разных исторических личностях и не скупилась на комплименты. Истина о том, что женщины все же любят ушами, находила подтверждение в его глазах.

— Слушай, откуда ты все это знаешь? — открыв рот, интересовалась она.

— Читаю много.

— И все? Я вот тоже читаю, а рядом с тобой ощущаю себя просто глупой как пробка…

— Ты женщина. Твой ум — в другом.

— В чем же?

— В сохранении домашнего очага, в создании той самой атмосферы, в которой твой муж должен и может творить, приближаться к искусству, науке, к работе в целом…

— Ты всерьез считаешь, что я на это способна?

— Вне всяких сомнений.

Инга посмотрела на него полными любви глазами и нежно поцеловала…

На Москву опускался вечер. Только тот, кто встречал удивительные московские закаты в вечерний час, так хорошо описанный Булгаковым на Патриарших прудах, помнит ту чудесную ауру. Воздух будто наполняется ароматами лета, на душе становится необычайно тепло и в то же время — волнительно от предвкушения интриги, которую всегда несет в себе столичный вечер. Алая полоска протянулась вдоль горизонта, отсвечивая на лицах посетителей этого кафе, пассажиров, выходящих из метро, автолюбителей, застрявших в традиционных — таких же достопримечательностях Москвы как Кремль или мавзолей — пробках и обещая скорое наступление нового дня, не менее прекрасного, чем уходящий…

…Красивый красный «пежо» без верха стоял в лесополосе неподалеку от проспекта Вернадского. Романтика московского летнего вечера не могла пройти мимо него — автомобиль качался под ударами двух молодых и страстных тел, неистово любящих друг друга. Доносились жаркие стоны, одежда влюбленных была раскидана на земле вокруг машины — в такие минуты люди, как правило, меньше всего заботятся о внешнем виде. Наконец последние исступленные фрикции сотрясли их, воздух на мгновение озарил вскрик высшей неги и наступила тишина…

Иван закурил, лежа на заднем сиденье машины, служащей для любовников местом постоянных утех на протяжении вот уже двух недель — как только позволила погода стремительно ворвавшегося в жизнь мая.

— Послушай, — начала она. Ему всегда не нравился, его настораживал этот тон — в такой момент, когда по законам жанра положено молчать, он не обещал ничего хорошего. — Сколько мы еще так будем? Я каждый день только и выслушиваю от родителей, что упреки в твой адрес. Мне уже порядком надоело прятать глаза. Я защищаю тебя в их глазах, а что толку? Воз и ныне там. Ты, кажется, и правда ничего не планируешь менять в своей жизни.

— Почему? Планирую.

— И когда?

–…

— Понятно. Ладно, поехали, мне домой пора.

У подъезда она дежурно поцеловала его и, пообещав завтра так же приехать в институт, на полной скорости удалилась на другой конец города.

Перешагнув порог квартиры, она с удивлением для себя обнаружила родителей, буквально сияющих от счастья.

— Что такое? Почему не спим? — осторожно спросила она, взглянув на часы.

— Ты не спишь, значит, а нас укладываешь! Нет уж, взрослые так взрослые!

Войдя на кухню, Инга увидела на столе огромный букет цветов.

— Вот те раз! От кого это?

— От поклонника, — уклончиво и игриво ответила ее мать, Ольга Анатольевна.

— Батя! — с напускной строгостью, подбоченившись, спросила Инга у отца. — У твоей жены воздыхатели появляются, а ты сквозь пальцы смотришь? Где наш вечный ревнивец?

— Ревнивец на месте, только у моей жены воздыхателей нету. Ну кроме меня, разумеется. А вот у тебя…

— Что? — Инга пододвинула вазу с букетом ближе и с удивлением извлекла оттуда записку.

«Милой Инге в день нашего знакомства. Несмотря на прошедшее время, я помню все. С любовью и наилучшими воспоминаниями, Эдуард…»

Инга в отчаянии хлопнула себя ладонью по лбу. Это был бизнес-партнер ее отца, с которым она была знакома еще с детства. Несколько лет назад он сделал ей предложение руки и сердца, чем поверг в шок всех — начиная с ее родителей и заканчивая официантами в ресторане. Возрастной мужчина делает предложение юной девушке. Да не просто девушке, а дочери собственного партнера, которую едва ли не в колыбели качал! Тогда его предложение было единогласно отвергнуто и ею, и ее родителями. Что же случилось с ними теперь?

— У Эдика приступ старческого маразма?

Отец посерьезнел, не оценив ее шутки.

— Мы с ним ровесники. Я, по-твоему, тоже маразматик?

— Пап, я не то хотела сказать. Просто Эдик… он… не в моем вкусе и вообще. Вы же сами были против наших с ним отношений.

— Были, — включилась в разговор мама. — До тех пор, пока ты нас не огорошила своим давешним избранником…

— Опять…

— Снова! На этот раз все, мы не для того тебя с твоим отцом растили столько лет, чтобы ты остаток жизни провела на помойке в Марьиной роще!

— Ну что ты заладила? Какая помойка?

— Самая обыкновенная, с мусором вместо людей и пустыми бутылками в качестве перспективы завтрашнего дня, — снова включился отец. — В общем так, предложение Эдика заслуживает внимания…

— Ну и рассматривайте его сами!

— Не спеши, дослушай сначала! Или ты встретишься с ним, и вы хотя бы обсудите совместные взгляды на будущее…

— Совместное конечно…

— Еще не знаю.

— Или?

— Или скатертью дорога. Хоть в Марьину рощу, хоть куда там еще.

Вопрос был поставлен ребром. Инге с трудом удалось отложить решение вопроса до утра — мол, утра вечера мудренее и тому подобное. Но отсрочка ей явно нужна была только для одного — отыскать наиболее подходящие слова, чтобы сказать их Никите. Ибо решение было уже принято — уходить в неизвестность, причем куда менее материально обеспеченную, чем ее сегодняшний день, она не собиралась…

Никита же пришел домой, слегка перекусил и хотел было поработать над дипломом, но сон предательски валил его с ног — недавние физические нагрузки давали о себе знать. Засыпая, он думал только о том, почему, если Тухачевский, во время подавления Тамбовского восстания травил крестьян газом, не было найдено ни одного отравленного тела в дальнейшем, при разборе завалов?..

Весь следующий день прошел примерно по такому же сценарию с той лишь разницей, что Инга писала ему все реже и реже. Никиту это немного волновало, но не настолько, чтобы бросить все и сосредоточиться вокруг этого события — институтская жизнь кипела, била ключом и исключала из себя все посторонние подводные течения, кроме научных.

В 16 часов Никита, как обычно, на крыльях любви вылетел из здания своей альма матер. Но, к своему удивлению, вместо машины Инги на парковке обнаружил в своем телефоне СМС: «Сегодня не смогу заехать, извини, срочные дела. Увидимся завтра». Он ничего не ответил, только молча побрел в сторону метро, и по дороге ему казалось, что вслед ему смотрит весь институт — хотя в действительности, никому не было никакого дела до того, везет ли его очаровательная спутница или он сам добирается до дома, а все же в такие минуты невольно думаешь, что являешься объектом всеобщих насмешек.

Впрочем, грусть отняла сравнительно немного времени — диплом сам себя не напишет, как сказал бы американец. Погрузившись в архивные изыскания и историческую литературу, Никита снова увидел перед собой маршала Тухачевского, железной рукой наводящего порядок в стране, охваченной огнем Гражданской войны, его соратников и боевых товарищей — Фрунзе, Антонова-Овсеенко, Ленина, Ворошилова… Когда решил прерваться и взглянуть на часы — была уже полночь. И только встал со стула, чтобы отправиться за чаем в преддверии второй схватки с мятежными тамбовскими крестьянами, как звук входящего сообщения социальной сети заставил его буквально прирасти к монитору. Чай не потребовался — сон как рукой сняло.

Ему писал товарищ по вузу, Игорь Асеев. Он был, что называется, из числа «мажоров», типичный представитель золотой молодежи, и потому посещал клубы и прочие пафосные места не реже, а то и чаще, чем Инга.

«Привет, старик. Чем занят?»

«Как всегда, наука».

«Извини, что отвлекаю. Вообще не хотел тебе писать, но думаю тебе будет интересно…»

То, что увидел Никита далее, повергло его в шок. Инга, его Инга сидела в ресторане рядом с каким-то солидным дядькой в годах, причем периодически держа его за руку и улыбаясь. Но не просто, а так, как улыбаются влюбленные, причем давно и основательно. Он хорошо знал, что в ее исполнении значит эта улыбка. И потому очень скоро все стало на места — и ее молчание и неявка вечером на парковку. Только ему от этого было ох как не приятно.

«С кем это она?» — не унимался Игорь.

«С отцом», — соврал Никита, не желая признавать своего поражения более пожилому сопернику (мужская гордость у него тоже присутствовала!).

«Ааа, понятно. Ну приятного вечера тебе».

«Взаимно».

Никита еще долго сидел в кресле, не в силах шевельнуться. В голове и душе его происходило невесть что. Любовь кипела, бурлила, отдавала ненавистью, мысли о самоубийстве — как часто бывает в столь нежном возрасте — перемежались с мыслью о чужой крови, проливаемой во имя любви… Потом он силой воли останавливал этот поток мыслей! Но в такие минуты голова оказывалась пустой, словно чан — ничто не лезло в нее взамен навязчивой идеи формата «любовь — ревность». Как назло, невозможно было сосредоточиться ни на чем, кроме ужасной пощечины, нанесенной тем, кого так любишь…

Его хватило только на то, чтобы написать ей (в вялой надежде на то, что может быть, это ее старый знакомый и все еще обойдется): «С кем ты сейчас? Кто он?»

Надежда не оправдалась. Она всю ночь обдумывала слова, которые, по ее мнению, смогли бы амортизировать для него удар судьбы — а тут подвернулся случай, что молчание было даже более выгодным, чем какие бы то ни было объяснения.

«Раз ты все знаешь, извини. Нам с тобой не по дороге, мы слишком разные. И лучше не пиши мне больше. Так будет лучше для всех. Спасибо за все и прощай».

Он еще успел написать ей в ответ: «Может, останемся друзьями?» и даже получить от нее: «Не думаю, что это хорошая идея». А вот следующее сообщение вернулось с отчетом «Не доставлено». Он позвонил ей. Короткие гудки. Это могло означать только одно — она внесла его номер в черный список. Можно было попробовать поменять номер, но это ничего бы не изменило по сути — и второй номер, и третий, и десятый разделили бы судьбу первого.

Молчание! Как оно ужасно, как оно ранит, когда исходит от того, кого действительно любишь. Нет оскорбления более тяжкого, чем молчание. И нет кинжала более острого, чем руки, спрятанные за спиной. Ведь оскорбление, как и удар кинжала может означать любое кипучее чувство, питаемое к Вам человеком — любовь или ненависть, в зависимости от обстоятельств. А молчание означает безразличие.

До утра Никита не спал, а утром, еле живой от усталости и обиды, стоял в кабинете декана.

— Что значит — академический отпуск? Зачем? В канун диплома?

— По семейным обстоятельствам, — бормотал Никита себе под нос. Отличник производил впечатление нерадивого двоечника.

— Да какие еще обстоятельства?! — недоумевал Вадим Дмитриевич. — С ума совсем сошел? Мы комиссию собрали, будут люди из Министерства и все — ради твоей работы, которая так важна для науки и уже анонсирована в ряде наших научных журналов! И тут у него появляются какие-то обстоятельства! Да ты что?!

— У меня правда серьезная причина, Вадим Дмитриевич, иначе я не стал бы беспокоить Вас…

— Что ж, — после пятиминутного молчания тяжело вздохнул декан. — Нет у меня времени с тобой нянчиться! Не хочешь — как хочешь. Учти, что в следующем году такой защиты у тебя не будет, — зло отрезал он и подписал заявление.

Родители дома тоже ничего не могли понять.

— Что такое? Куда ты собираешься?

— К деду в деревню.

— Да ты с ума сошел! А институт? У тебя же защита диплома!

— Подождет.

— Кого подождет? Куда ждать? Сколько?

— Сколько потребуется. Я академ взял.

Матери едва плохо не стало.

— Отец, ты слышал? Он академ взял!

— Слушай, Никитос, что случилось-то? — отец постарался поговорить теплее, что называется, по-мужски.

— Ничего особенного. Я ж о Тамбовском восстании пишу. А в Тамбове никогда не был. Что это за работа, если автор оторван от места событий? Это ерунда, а не работа. А так заодно и деда проведаю. Как он там? Давно не пишет…

— С Ингой что-то? — отец как мужчина понял своего отпрыска. Ответа ему не потребовалось — взгляд сына сказал больше слов. — Ладно, езжай. Привет деду, — пожал плечами отец. Мать, заслышав такое, едва не отправила их обоих даже не к деду, а к прадедам.

— Еще один больной! Ты как его отпускаешь? Куда?! Что происходит-то?

— Пусть едет, — отрезал отец. — Он взрослый человек, и, если уж решил, то так и поступит.

И только когда за сыном захлопнулась входная дверь, добавил:

— Не переживай. Все будет хорошо. Я точно знаю.

Дорога пролетела незаметно — все-таки, что ни говори, а путешествие всегда отвлекает от насущных житейских проблем. Правы был классики, когда советовали любой душевный недуг, включая любовную тоску, лечить вояжем в дальние края. Из Тамбова в Каменку, где жил дед, ехал один автобус, на который Никита с трудом успел. После 14 часов в поезде на верхней полке каких-то 4 часа в затхлом замусоренном ПАЗике времен Леонида Ильича казались просто смехом, а не испытанием. Зато какова была награда за эти муки — на станции Никиту вместе с дедом встречали свежий бодрящий воздух слегка морозной даже летом Тамбовщины, дивная зелень кустов, высокие деревья и полная деревенская тишина.

— Внучок, — радостно развел руки дед. — Вот те раз! Какими судьбами-то? Родители позвонили, так насилу успел встретить тебя! Как решился-то? Столько лет не дозваться.

— Вот и я так подумал — столько лет не дозваться, как ты тут один, решил навестить…

— Ну и правильно сделал, — дед прекрасно понимал, что внук врет, но не имел ничего против. Старику, к коим Николай Степанович относил себя вполне обоснованно, общество всегда приятнее сурового старческого одиночества. Несмотря на постоянные призывы детей приехать в Москву, приглашения вовсе сменить место жительства, он все же сидел в своей деревне один как сыч последние тридцать лет. Жена его умерла, а других родственников у старика не было. Он справедливо полагал, что пересаживать старое дерево нет смысла и необходимости, а Москва еще с юности навевала на него тоску — он там бывал пару раз в каких-то партийных командировках, и не мог сказать о столице доброго слова. Что ж, всяк кулик… А пока слова внука Николай Степанович воспринял как герой Пушкина: «Меня обманывать нетрудно, я сам обманываться рад».

Первые дни студент охотно выполнял все обязанности по дому — рубил дрова, носил воду из близлежащего колодца, ходил с дедом по грибы и в процессе их собирания слушал его рассказы о том, где есть какая трава и от чего какой сбор помогает.

— Слушай, дед, — спросил он как-то раз. — А ты ничего не слышал про крестьянское восстание в ваших местах летом 1920 года? Оно ведь как раз где-то здесь происходило.

— Как не слышать? Слышал. Только теперь о нем мало кто помнит. Разве только в музее в райцентре и найдешь упоминание…

— Мало кто? Это значит, что кто-то все-таки слышал…

Дед с недоверием взглянул на внука.

— А тебе зачем?

— Я диплом пишу на эту тему. А без разговоров с очевидцами или свидетелями — пусть даже косвенными — сам понимаешь, работа яйца выеденного не стоит.

Дед лукаво улыбнулся и подошел к внуку вплотную, обнимая его одной рукой.

— Эх, внучок. Ну что ж я за дед, если внуку не помогу? Есть тут у нас один старичок, только — тсссс! — он страшно не любит, когда его обо всем это расспрашивают. Вот я тебя-то с ним и сведу!

Никита обрадовался.

— Правда? Ну ты даешь! Ты меня как ученого этим очень обяжешь!

— Ладно уж, ученый, гляди на масленка не наступи, а то на зиму солить нечего будет, — дед наклонился и поднял из-под самой ноги Никиты маленький, но «упитанный» гриб. Никита улыбнулся, подумав, какие же у него замечательные предки!

Однако, вскоре деревенская жизнь не то, чтобы приелась столичному юноше — он к ней привык. А как только привыкаешь к определенной обстановке, обживаешься в ней, свыкаешься с нею — так сразу образцы прошлого, да тем более недавнего и так больно ранившего, уходя, — начинают собираться в кучу и снова донимать исстрадавшееся сердце.

Утром Никита отказался от завтрака.

— Ты чего? — в недоумении спросил дед. Никита молчал и глядел в окно.

— Эээ, а я никак знаю, что тебя гложет.

— И что же?

— Ты что же думаешь, я молодым никогда не был? Была и у меня в юности одна… Эх и иссушила же она меня! Жил на еле-еле, едва Богу душу не отдал.

— И что же было потом?

— А потом я, по счастью, твою бабку встретил…

— Хочешь сказать, клин клином вышибают? Боюсь, не про меня.

— Это почему?

— Да вот. Полюбил.

— Ну а раз так, то и такому горю как твое, помочь можно. Мир-то не нами придуман, а и до нас люди жили, и любили, и страдали. И боролись за свое счастье, возвращая любимых, если надо.

— То есть ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что давно пора тебя с тем старичком познакомить, про которого я тебе в лесу рассказывал. Он тебе и по учебе поможет, и по жизни…

Заинтриговал. Глаза юноши загорелись. Он в очередной раз убедился, что кладезь народной мудрости — самое дорогое из всех наших богатств, и беречь его надо как зеницу ока.