Тень

Андрей Глазков, 2021

Странная страна – мир романа, место управляемое сотрудниками правоохранительных органов и одобренными ими к деятельности преступниками. Главный герой – Константин или просто Кот – вынужден отправиться в путешествие за поисками тени для своего бывшего друга, тень которого Кот сжег в детстве во время игр. Это мистическое путешествие сопровождается флэшбэками в жизнь Кота до путешествия, мир Странной страны, влияние, оказываемое героями на этот мир. В книге содержится нецензурная лексика.

…ЧАСТЬ 3

одиночество суть приобретение понимания ненужности приобретения понимания ненужности…

(тоша)

Что?

Вот, прям, с начала рассказать?

Ты это… не хами, а?

Короче, ты теперь выделываться будешь, так как у тебя то, что мне надо…

Но ствол-то у меня, если что, ты помнишь?

Конечно, ты заставляешь меня напрягаться…

Бля… ладно.

Всё началось с того, что мне позвонил Сэм.

Брателло по работе.

Бывший компаньон по бизнесу.

Партнёр по детским забавам, типа сжечь цыганский посёлок, ибо вредят.

Ибо конкуренты.

Тогда ещё умер мой двд-ром, и соседи перестали заходить записать разного на болванки, и я позволил себе понервничать.

Я неожиданно задал себе вопрос, которого тщательно и успешно избегал долгие годы, — что это были за соседи, ибо кто ещё в здравом уме в наше-то время пользуется двд? Существовали ли эти соседи в реальности? Живу ли я в квартире или в ларьке в переходе под проспектом к метро? Или просто эти соседи — дебилы?

Вопросы. Каждый из нас постоянно задается вопросами подобного философского характера, не так ли? Иногда их становится так много, что ответы не успевают появляться, и тогда ты готов сделать всё, лишь бы остановить поток.

Ты помнишь свой первый вопрос? Тот момент, когда ты рискнул и спросил. Когда, уже задав, вдруг осознал, что готов сделать всё, лишь бы не получать ответ, ибо правда может быть оглушающе унизительной, ужасающе… правдивой.

Я часто вспоминаю эту картину из детства: мне четыре года, стою на носочках, холодно, зима, смотрю через толстые прутья решётки ограждения в открытую форточку в детском саду исправительного учреждения закрытого типа, нюхаю восхитительный сладкий морозный воздух и… завидую идущим на воле людям.

И я задаю один из самых неприятных вопросов в жизни — почему я? Почему именно я повелся купить столь дешевое вещество… Сразу ведь понял, что не барыга был тот тип, — ну не ходят барыги в форме с погонами… Я не хочу слышать ответ. Он мне не нужен. Особенно вслух. Особенно от другого человека.

Ибо ответ на вопрос в том, что я жадный идиот.

Детство… Помню, как погонники приводом приводили меня в детсад, сдавая под роспись воспитателю, требуя почасового отчета о моём пребывании на территории. А мне страшно не хотелось идти в группу к другим детям, хотелось остаться в гардеробе, в шкафчике, потому что там было теплее. Все, что мне хотелось, — это приблизить время вечера, когда, наконец, пацаны загонят немного с улицы и можно будет уснуть, приняв пару кубиков жидких снов…

Детство…

Группа, другие дети, воспитатели, нянечки — всё такое чужое, пугающее, холодное, непонятное и злое. Как завтрак на рейсе бюджетных авиалиний…

С детьми я не общался. Они слишком часто просили в долг, а потом приходили их родители, которые устраивали истерики и сдавали меня воспитательнице…

Детство…

Бро, я тебе сразу скажу — без честного и откровенного рассказа о моём детстве, об отношениях с обществом вокруг тебе трудно будет понять причины случившегося со мной позже, ибо в этом лежат корни неведомого и незримого…

Бро… Будет трудно. Будем терпеть вместе. Возьмёмся за руки. Спляшем. Может, даже покричим, так как техника крика, рождённая в душном смраде коммунальных пещер давно вымерших кроманьонцев, не просто отпугивает мышей и соседей, но и освобождает кишечник.

Так, всё! Всё!

Отпусти руку. Руку отпусти, блин. Я в целом толерантно отношусь, но не когда это в отношении меня, ясно? Я про возьмёмся за руки фигурально сказал — не стоило это так прямо понимать. Короче, не будем о грустном. Я всё-таки не слезу у тебя выбить собрался… Могу, правда, въебать, если чо. Да, я такой — я разный. Могу протянуть за счёт фирмы, а могу и раскроить вот эту вот часть тела, что у тебя между ушами.

Зато вот бабла мне от тебя сегодня точно не надо. Да и завтра тоже, скорей всего, не понадобится. Каждый из нас давно и весьма немало заплатил за право знать. Кто-то родился и сразу встрял. Есть такие. Родятся себе в какой дикой стране в диком племени и что им делать? Только диким становиться, верно? Кто-то же сначала был в порядке, может, даже в Большом Городе родился, как ты или я, но потом вырос и… тоже попал — кто в армию, кто в тюрьму, кто в институт, а кто и замуж. Кто-то какое-то время держался, не давал сбоев, чёткая рутина повседневности, ровный ритм отсутствия перемен, спокойствие сна, уверенность банальных решений, ясность хорошей кредитной истории.

И всё равно потом что-то случается. Увиделась дорогая телепередача или прочиталась интересная статья в газете, заботливо принесённой соседской бабушкой… И всё — мир уже не такой как прежде. В голове всё оп… и превратилось в радиоактивный пепел по команде сурового парня из ящика…

…сакральное Знание семи способов ухода за акриловой ванной необходимо разделить с другими. Это жизненно важный момент, бро. Момент выживания. Знание, которое не было отдано, убивает. Так и с моей историей — её будет необходимо рассказать другим. Тебе. Им. Всем. Отдать. Выразить. Интегрировать. Тогда отпустит. Меня. Тебя. Их. Тогда случится свободный выдох, и ты снова сможешь выйти на улицу без необходимости воровато оглядываться по сторонам. Потому что я отпущу тебя. Уберу ствол. И ты пойдёшь нести переданную тебе весть дальше. Другим. Чтобы теперь тебе стало полегче — так же как становится мне, когда я говорю с тобой.

Усёк? Фуф. Как-то чересчур эмоционален я сегодня. Но я только разминаюсь. Я только начинаю, чувак. Так что ты сиди. Сиди, слушай.

В садике время летело особенно быстро и незаметно, когда другие дети летели из окон. Не со всеми я мог справиться, но часто удавалось что-то сотворить чудное. Неожиданное. Изъоконное…

— Извините, а вы давно пользуетесь своим мозгом? — пытал я дёргающегося воспитателя… дёргающегося от подведённого к паху оголённого провода. Провод в подобном виде хорошо раскрывает скрытые возможности человеческой сексуальности…

— Мозгом? В смысле? — кряхтел в ответ воспитатель, выплёвывая слезы и роняя достоинство.

— Ну, сколько лет вы осознанно пользуетесь мозгом как органом для размышления, анализа… — затем внимательный взгляд в глаза собеседника и смещение высоты уровня запроса:

— Ну, чтобы догнать до чего-либо…

Я часто сиживал один в глубине пустынного пыльного двора садика, за высокими зелёными кустами чёрной смородины, внимал жирным запахам борща, идущим из открытого окна кухни, думал о дальнейшем пути за забор, на волю, к зелёным деревьям и озеру, и понимал, что форма есть пустота, а пустота есть форма… Но не было рядом со мной Шарипуттры, некому было внимать алмазным скрижалям моей детской мудрости… Невысказанная истина растворялась в суете очереди за кормёжкой. Непроявленное капало на пол крупными кляксами манной каши. Невыраженное подавлялось и пряталось в туманных глубинах шатких шкафчиков с одеждой. Меня не учили интеграции. Мы не рисовали мандалы в те сумрачные постпостсоветские дни, выплескивая в тонкие рамки круга накопленное за предыдущий вечер с родителями. Не показывали друг другу свои чувства. Конечно, мы порой показывали друг другу что-то, когда случалось оставаться без воспитателя, конечно, мы выражали эмоции удивления, торжества, смущения относительно показываемого, но разве жалкие первые попытки изучения детской сексуальности могут сравниться с мощью процесса группового рисования? Но мир Странной страны уже проявлял себя в нашей реальности. Мы уже были на пути. Уже стали странниками, хотя сами того не знали. Но об этом чуть позже, ок? Ты же потерпишь, не так ли? Посидишь тут передо мной тихонько, чтобы мне не пришлось стволом тебе что-то делать неприятное, понял?

Уже тогда, в детстве, я рвался вперёд, отчаянно боролся за право бЫть, бежал в низины широких спокойных рек, сквозь тёмные ночи Ближнего Востока, надеясь исчезнуть либо в камышовых зарослях, либо… ну, как вариант… пропасть в предрассветной трепетной дымке, аккуратно стелющейся над сонным потоком чёрной реки. Сквозь боль и унижение, медленно, но упорно, спотыкаясь и падая, я возводил свою внутреннюю империю, свой храм пустоТЫ… Приходил потом дворник Аттокур и сметал всё прочь грязной метлой правды о… Некоторое время цветная пыль калейдоскопом висела в воздухе, но и она разгонялась гигантскими промышленными вентиляторами с поросшими мхом лопастями. Пыль сбивалась в пугливые облака за лампами накаливания. Сидела там в тишине, стараясь избежать внимания Распад-Оглы — доброго друга Аттокура, ответственного за чистоту внутренних пространств… Не учитывала пыль, что лампа прозрачна со всех сторон. Пыль, чо… Пыль — дура, веник — молодец, вроде даже так говорил какой-то древний воспитатель.

Извини, бро, отвлекся… Случайно нажимался внутренний шифт — не ищи скрытого смысла в заглавных буквах… кроме того, что я мало сплю в последнее время, так ещё иногда вот так заговариваюсь… Я постепенно разогреюсь, и дальше будет проще мне говорить. Будет ли тебе легче меня слушать? В целом мне как-то всё равно, но, наверно, вот так сразу в лоб не стоит тебе об этом говорить, да? Что? Как я говорю заглавными буквами? Хе… Это крутой навык. Рекомендую изучить. Писать многие умеют, а вот разговаривать, да ещё в нужных местах…

Раннее детство — завтрак жизни. Завтрак должен быть плотным — тогда заряда хватает на весь день. В жизни так же — чем активней и богаче на события детство, тем ярче и волнительней жизнь. У меня всё началось очень рано. Первый мой опыт помнится мне лет с трёх. Это была проба пера как в сфере консюмеризма, так и непосредственно мерчандайзинга. Жуткие слова, согласен. Но моё итоговое состояние было ещё более жутким.

Я взял на продажу 4 грамма, принес в садик, не удержался и решил попробовать сам — выяснить, что же это такое, с чего прется такое невероятное количество граждан, невзирая ни на какие ограничения, опасности и разрушения… Это было, кажется, на Крещенье — праздник, сам понимаешь. Тогда его ещё отмечали. Да, точно, мне было около трёх лет. В обед приехали родители, сестра, забрали меня из садика, я злился — у меня ещё оставалось нераспроданных 7 чутков, плюс и клиенты ещё были. Смутно, но вспоминаю несколько легковых машин, на которых нас с сестрой везли в церковь — крестить. Помню плохо, т. к. я был в таких тряпках, что испугались все — и родители, и попы, даже хористкам досталось по пригоршне тревоги.

…Обрывки ярких, чистых, парфюмированных сочной жалостью к себе картинок: купель, идущие вокруг меня со свечами люди; настоящая лилейная сорочка, мой голубой ленточный крестик.

Ощущение чего-то нового, малопонятного, туманного, необъяснимого… и… я же всё никак не мог понять, ну с чего же прутся мои покупатели?! Меня много тошнило. Очень много… невероятно много… просто выворачивало… иногда мне казалось, что это никогда не прекратится. Я тогда ещё не понимал, что именно в этом заключалась вся суть, что весь кайф заключен в моменте получения удовольствия от его отсутствия. Голубой крестик. Детский. Конечно, голубой — я же мальчиком был. Гладкий приятный телу атлас крестика был настолько далёк от жёсткого дерева настоящего креста из книжки, как я от понимания причин употребления моими покупателями моего продукта.

Я сделал два вывода из этого опыта. Первый — тебе не обязательно самому пользоваться продуктом для эффективной торговли. Второй… чёрт, какой же был второй вывод? Блин. Забыл, представляешь? Вот же… Э-э-э-э… Был же второй — я точно помню — я даже записывал где-то. Я всегда такое записываю.

Ты думаешь — как это возможно в три года взять на продажу веществ, так? Я же говорю, яркое и активное детство — залог не менее яркой и активной взрослой жизни.

Крестик потом получилось сдать цыганам — выменять на два, кажется, грамма хорошего. Но я не об этом. Я же о другом хотел тебе рассказать. Хоть и пришлось зацепить крылом немного детства.

Рассказать я хотел… Да, с самого начала я хотел рассказать. Так вот, слушай.

Всё началось с того, что мне позвонил Сэм.

Звонил внезапным броском через плечо. Звонил из непогашенных обид детства. Звонил из заброшенного недостроенного здания, что стояло на краю участка детского садика. Точечная застройка бытового своеволия. Ревущий поток горной речки после майских дождей. Смытые прочь осторожности и сомнения в правильности выбора места под застройку. Сонный художник мимолетной жалости к себе, родом из маленького города на юге.

— Смотри, как красиво падает твоя голова на пол, — кричал он мне сверху. — Это потому, что я правильно ударил тебя — чётко в затылок!

— А сейчас — я прыгну, — продолжал кричать он и прыгал.

Прыгал мне на руки, на ладони. Хорошо, что у нас тогда не было больших тяжёлых ботинок. Стоптанные китайские адидасы обрушивались на ладони моих рук — не страшно.

Грязные этажи недостроенного здания, брошенного вороватыми строителями, — здание не унести с собой на славное лазурное побережье. Coax by Raime. Здания надо оставлять на память о себе внимательным работникам правоохранительных органов, чтобы им было чем занять себя. И детям, ибо гулять в банальных просторах цветущего сада детского садика слишком скучно и травмирующе для тонких детских душ. Хороший качественный индастриал бетонных кусков с торчащей арматурой, восточная роскошь гор строительного мусора, волнующая опасность краш-тестов пустых мешков из-под цемента при падении в них с высоты потолка. Последнее — коронный номер Сэма. Он заманивал новичков на стройку, показывал им восхитительный вид вниз с края незаконченного лестничного пролёта и… толкал зевак вниз в самый центр кучи из мешков, пакетов и банок из-под краски. И я… Отчаянно желающий дружить. Отчаянно настолько, что падал три раза.

Короче, он позвонил.