Тень

Андрей Глазков, 2021

Странная страна – мир романа, место управляемое сотрудниками правоохранительных органов и одобренными ими к деятельности преступниками. Главный герой – Константин или просто Кот – вынужден отправиться в путешествие за поисками тени для своего бывшего друга, тень которого Кот сжег в детстве во время игр. Это мистическое путешествие сопровождается флэшбэками в жизнь Кота до путешествия, мир Странной страны, влияние, оказываемое героями на этот мир. В книге содержится нецензурная лексика.

Вопрос

Утром. Забежал в кафе, перепрыгивая через служебных псов на входе, детей и старушек, кофейня, обычная, каких тысячи, даже миллионы, одинаковые стойки продажи, одинаковые хипстеры-продавцы, одинаковые судорожные поиски туалета, как ночью в мокрой холодной траве непослушными пальцами ищутся выпавшие ключи, как хватается воздух после выныривания из унитаза, где был ровно столько сколько надо пробыть, благодаря хорошо тренированным коллекторам, как ищется суетливо на антресолях памяти её любимый цвет… цвет её платья в день третьей и такой случайной встречи неожиданно приведшей к тому, где ты находишься сейчас…

Забежал в кафе, бросок налево, бросок направо, бросок через плечо — кто-то мешается на пути в комнату, где можно скрыться, ещё мимоходом удар ногой под дых карлику, карлице — не потому что против карликов, просто она оказалась в очень удобной позиции, чтобы двинуть, наконец, вот она — дверь, наконец, вот она — ручка, брезгливо за неё, брезгливо даже с учётом напряжения ситуации, тревожного саундтрека, рука соскальзывает, рука летит вниз, не потому что закрыто, потому что кто-то закрывал мокрыми руками дверь, успеть возмутиться этому факту до того, чтобы понять — таки заперто, таки код, таки сказать могут только на кассе, таки мчать туда, в очередь, стоять, обходить всех, вспышки виноватости в потупленных в пол глазах, чтобы не слышать возмущённого цоканья ускорившегося уже три раза за утро брокера коммерческой недвижимости, чтобы не успеть отреагировать на него в стиле реакции на карлика, чтобы услышать прорвавшийся в твой зарешёченный событиями мир медленный голос вялого продавца:

— Тууууууууууууалет для клиииииииииииииентов тооооооолько.

— Я… я двадцать минут назад тут был клиентом!

— Выыыыыыыыыыы дддддддддддоооолжныыыыыы ввввввстааааааааать в очередь, и при покупке напитка вам сообщат код.

— В очередь? При покупке?

— При покупке напитка сообщается код доступа. Всё верноооооооооо.

— Бля… этот мне… как его… давайте мне кофе.

— Саааааааааахар?

— Нет.

— Молокоооооооооо?

— Нет.

— Лёёёёёёд?

— Нет.

— С собой?

— Нет. Да. Нет. Что быстрей?

— С собой быстрей, но мы не даём доступ в туалет тогда.

— Спасибо, что сказали сейчас не потом.

— Конечно. Мы здесь для вас. Мы стараемся…

— Мне всё.

— Карта или наличные?

— Приложение.

— Не принимаем сегодня. Карта или наличные?

— Карта.

— Рад сообщить, что в нашем кафе к оплате принимаются исключительно платёжные средства нового единого формата государственной платежной системы «Единый формат государственной платежной системы». В связи с политикой нашей сети по поддержке государства, мы поддерживаем исключительно этот формат…

— Наличные только — так бы сразу и сказали.

— Нет, это не «только наличные» — это единый формат государственной платежной системы. Мы поддерживаем исключительно этот формат в…

Я вытащил продавца через прилавок и сильными ударами принялся бить по лицу, продолжая обращаться к нему на вы. Бил сначала кулаками, затем и ногами — внезапно захотелось ускориться.

— Сдачи может не быть с купюр, размером… — мямлил записанный заранее на органический криптоноситель текст продавец.

Я ускорился. Не давить своё настоящее, внутреннее. Выплеснуть всё наружу. Выразить себя истинного. Несколько человек в очереди отозвались аплодисментами. По-прежнему требовалось в туалет, но уже не так сильно, уже не так отчаянно — спало давление внутреннего беспокойства.

Ненадолго — дверь в кафе открывалась, пуская внутрь новую причину для беспокойства — теперь уже абсолютно внешнюю — Михалыча. Михалыч заходил в кафе, и не было абсолютно никаких шансов на то, чтобы он меня не увидел. Я вспомнил, что я не просто сюда забежал в поисках туалета. Тут было назначено. Быстрый взгляд на часы — самое время. Без опозданий.

— Агрессия — не решение всех проблем, — послышался гнусавый голос из-за столика справа от кассы.

— Агрессия — решение большинства проблем. Оставшиеся проблемы решаются с помощью полного уничтожения их причин, — молодой человек с гнусавым голосом, в подвёрнутых на щиколотках штанах, роговых очках, а также неровной, растущей кустами бороде выдохнул в потолок гигантское облако пара. — Еще говорят, что агрессия достаточно чётко указывает на то, какие вещества употребляются индивидом для расслабления, — молодой человек уверенным до бесстыдства жестом взял в рот пластиковый мундштук курительного устройства и глубоко затянулся. Мгновение тишины. Выдох.

Михалыч двигался в мою сторону. Никаких шансов отказаться от встречи. Никаких сомнений в плохом финале. Попытки отвлечься на битвы со случайными людьми в неслучайных местах давали лишь временное облегчение — на время непосредственного взаимодействия. Неотвратимость Михалыча. Молодой человек с гнусавым голосом же захотел заметить:

— Вообще, хотел заметить, что вещества, употребляемые индивидами для расслабления, более чем точно фиксируются через эмоциональное выражение — нет нужды в громоздких тестах продукта жизнедеятельности человека, выделяемого его почками в результате фильтрации крови, реабсорбции и секреции…

Курительное устройство очень удачно вылетело в снова открывшуюся входную дверь в кафе, пролетев перед этом через весь зал, никого не задев. Не было пролито ни капли курительной жидкости — несколько брызг, оставивших следы на потолке, стенах и щеках соседей молодого человека по столику, были от вылетевших вслед за устройством зубов — кровь, слюна — ничего особенного — сейчас уже всё отстирывается. Я смотрел на свой кулак, отработавший ситуацию, но он был уже разбит до этого удара об лицо и зубы вялого продавца. Вялый продавец поднялся и что-то мычал рваными губами в ответ на запрос очередного клиента. Кулак был в плохом виде — столкновение с курительным устройством его добило. Мне не стало легче. Да и молодому человеку с гнусавым голосом тоже. Тот лежал на полу, выхаркивая что-то красно-жёлтое из разрушенного рта.

Я вдруг спиной ощутил близкое присутствие Михалыча. Он стоял совсем рядом, смотрел на происходящее между мной и молодым человеком с гнусавым голосом и ухмылялся. Ничего особенного для него в этом всем не было. Обычная рутинная возня за лидерство среди тестостероновых особей. Михалыч подошёл еще ближе. Встал рядом со мной. Достал ствол и ткнул им мне в спину.

— Ну что… Таки здравствуй, Кот. Закончил ты с ними?

Молодой человек с гнусавым голосом попробовал было поспорить с Михалычем за право на общение со мной, но Михалыч не оставил ему ни одного шанса.

— С тобой закончили, понял?

Столик рядом с кассой весьма кстати освободился. Лежащий подле стола сильно не беспокоил. Кровь и прочее из разбитого рта? С кем не бывает? Сели. Глаза в глаза. Можно было ещё взяться за руки, но ни я, ни Михалыч не были готовы к такой близости. По этой же причине вариант потереться под столом ногами также отпадал. Михалыч хмыкнул, хрюкнул, щёлкнул челюстью, достал умнозвук, что-то там проверил, что-то понажимал, что-то проверил снова.

— А ты вот, Кот, когда-либо запрашивал в поисковике значение слова «любовь»? — вдруг оторвался от экрана умнозвука Михалыч.

Молодой человек с гнусавым голосом попытался встать. Не вышло. Повернулся к нам лицом. Посмотрел на Михалыча. На меня. На умнозвук.

— Поисковик разве может на такой запрос ответить? — вдруг сплюнул кровью вопрос Молодой человек. — Это же любовь! Это же эмоция и состояние живого организма. А поисковик — цифры. Бездушные и безликие. Цифры. А эмоции… Чувства… Состояния… Они же не передаются цифровым путем — это исключительно аналоговые субстанции. Исключительно привилегия живых организмов.

Михалыч и я переглянулись.

Молча встали.

В порыве абсолютного единства мы уничтожали Молодого человека, сражая носками наших ботинок его молодость, вытирая подошвы об его человечность, ибо нефиг. Сказано же было, что с ним закончено… Ну как можно не понимать столь простые истины и заявлять право на понимание более сложных по типу любви?

Кто-то из посетителей выбежал на улицу и громко закричал там:

— Помогите — либералов бьют!

Тут же ниоткуда нарисовалась группа в чёрном с вязаными из кожи крестами. Они ворвались в кафе, раскидав по стенам жадные взгляды голодных охотников. Взгляды тут же были собраны обратно для анализа захваченной информации. Информация сообщала статус стен — белые когда-то, местами исписанные синим от шариковой ручки, местами чёрным от маркера, местами серым от подошв чьих-то ботинок, местами редкими, странными и почти что даже неестественными белыми от рук рабочих, когда-то работавших над этим местом. Кто-то понял, что атмосфера неполная и решил добавить немного фоновой музыки для свежести и ясности. Jelf The Elf.

— Где? — разорвал лёгкую и свободную атмосферу кафе один из полупогонных жутким хриплым воплем. — Кто просил помощи?

Молодой человек поднял трясущуюся руку.

Полупогонные кинулись к нему. Оттеснили Михалыча и меня от Молодого обратно к нашему столику.

— Не сметь! — рявкнул нашим ботинкам один из полупогонных. — Сидеть!

Ботинки заскулили и забились под столик. Столь позорное поведение ботинок будет позже наказано — поклялся я в тот момент. Jelf The Elf пищал и свистел свою песенку. Молодой человек свистел дыханием через разбитый нос.

Полупогонные подняли Молодого человека и повели на улицу. Он был в плохом состоянии, и потому всё это происходило словно в замедленной съёмке — ровно так, чтобы Молодой человек успевал реагировать.

Jelf The Elf игриво рассказывал нам, кто он по жизни.

Вывели Молодого человека на улицу. Бросили на асфальт. В порыве абсолютного единства погонные уничтожали Молодого человека, сражая носками своих ботинок его молодость, вытирая подошвы об его человечность, ибо… Кто-то из посетителей стоял в дверях кафе, смотрел на происходящее и пищал:

— Ибо никто не может лишать государство в лице погонных или полупогонных монополии на агрессию. Никто! — переходил с писка на возмущённый визг в конце фразы Кто-то из посетителей.

Михалыч и я уже давно выпили свой кофе и просто сидели за столом. Мы полностью растеряли то восхитительное чувство человеческого единства, к которому… так стремятся любовники в пыле своих объятий и которое… чаще всего ощущается у людей не во время секса, а в момент совместного избиения случайного человека… Мы вернулись мысленно и эмоционально к тому, откуда мы начали. К поисковику.

— Тупит, — пожаловался на свой умнозвук Михалыч.

— Не тупи! — послышалось с улицы — там один из старших полупогонных воспитывал новичка в команде. — Бей! Бей, я сказал.

И новичок бил. В конце концов найти либерала в более-менее приличном виде уже тогда было практически невозможно. Сейчас, я думаю, их вообще нет. Что? Ты не в курсе, кто это такие? Ох, бро…

Ну, либералы — они типа за свободу. Свободу выбора в основном. Ну да — выбор употреблять или нет являлся для них главным моментом. Нет — они все употребляли, как все. Просто они хотели думать, что делают это не потому, что такая политика государства, а потому, что они так решили. Сами. Какая разница? Не знаю.

Они ещё требовали свободы выборов. Нет, это не когда ты голосуешь. Это когда у тебя есть несколько опций, что употребить, когда ты можешь выбирать не из одного, а из нескольких веществ. А по голосованию… ну это никому не было интересно — все всегда голосовали за Президента.

Право проголосовать за Президента прописано в Конституции Странной страны и является почётной обязанностью всех странников. Либерал ты или нет — ты обязан реализовать своё право отдать Президенту свой голос. Чтобы Президент был уверен в тебе. Иначе как Он сможет указывать тебе, как жить?

— Ага, вот, перестал жевать солому. Так… Ага… Вот… А сопли какие-то… — разговаривал то ли со мной, то ли с собой Михалыч.

— Что там? — поинтересовался я.

— Висит — у меня тут миллион вкладок открыто, так их растак. Ага, вот. Самоотверж… Самоот… Жжжен… На, сам прочти — я эти слова не того. У меня сразу на них семь восемь начинается. Вслух давай, — Михалыч не оставлял никаких возможностей для выбора. Следовало исполнять. — Исполняй давай или тапки в рот! — рыкнул Михалыч.

— Любовь — это самоотверженная привязанность. Есть семь стадий.

— Стадии в топку на сейчас — позже. Эта самоотвердеющая — о чём это?

Я совершенно не понимал, зачем мы об этом говорим. Но высказывать сомнения я не был готов. Я был готов стремиться закончить этот процесс как можно скорей. И я вдруг понял, о чём это.

— Это про моих клиентов — они полностью отказываются от себя ради своей привязанности к веществам.

— Значит, это ещё и про патриотизм, так?

— Ну, можно и так сказать — выполнение воли государства, невзирая на цену исполнения указаний.

— И про верность ещё — так?

— Ну да. Похоже на это.

— Давай чётко базарить, слышь? Или поедем возьмёшь у коня?

Я порой не понимал, что говорил этот человек, но угрозы звучали уверенной интонацией в голосе, а я не был готов справляться с чужими намерениями причинять мне зло. И я так и не попал в туалет… Лишнее напряжение мне было не нужно в тот момент.

— Тогда это и про духовность ещё — они же абсолютно духовные люди — наши клиенты. Сограждане.

— Кстати, а почему тогда… — Михалыч взял очень правильную паузу перед тем, как закончить фразу, — ты сам не употребляешь вещества, если на то воля Президента и государства?

Тень… Государство как тень Президента. Тень… Никакой политики, лишь образ из прошлого. Сожжённый пламенем воспоминаний и развеянный ветрами времени. Падающий косыми лучами свет. Сталкивающийся с фигурой смиренно подставляющего себя под его лучи Президента. И мы — в тени вставшего закрывать нас от угроз извне. Согласившиеся с наличием угрозы. Отдавшие свою волю и свою жизнь. Перепоручившие себя тщательной заботе нависшего над всеми нами тёмного силуэта… Откуда Михалыч знал про мою трезвость? Где я спалился? Я же так тщательно контролировал своё состояние и поведение… Так умело ассимилировался с остальными странниками…

— Что скажешь, Кот? Как пояснишь сложившуюся ситуацию?

Китаец

Вышли из вагона.

Ещё один пустой полустанок. На этот раз — наш. Бескрайние пустоши Внешнего Китая вяло приветствовали нас. Седые от пыли кусты жалкой травы несимметричными разрывами бетона. Ветер, резкими порывами уносящий прочь остатки вагонной дремоты. Бородатые женщины с баулами и бородавками, сморщенные в баб обыденностью бесконечной простоты местной борьбы за выживание. Вонючие мужики, виновато ломающие шапки при виде зажимающих носы чужестранцев, мямлящие хармсовское «это ничаво» в качестве извинения за неудобство. Скромное приветствие. Ни тебе салюта искрящимися звёздами, ни переходящих в овации аплодисментов местной общественности, ни торжественного парада птичьих эскадрилий с образованием наших имён высоко в безоблачном небе. Даже не расстреляли никого в нашу честь на заднем дворе администрации полустанка. Словно здесь прекрасно знали, что мы представляем из себя на самом деле… Добавили в связи с этим усилителя пустоты в воздух и всё.

Стоянка поезда 2 минуты. Достаточно исключительно для того, чтобы выпрыгнуть или запрыгнуть. Больше тут нечего ловить. Женщины здесь не торгуют жирной рыбой и пережаренными пирожками, хулиганы не пытаются украсть забытые в купе при выходе на перрон ценности, нищие рабы-инвалиды не клянчат милостыню для своих неведомых хозяев, чтобы в конце дня получить назад изъятые у них на время работы ноги. Пассажиры-курильщики не беспокоятся невозможностью повысить уровень никотина в крови — шансы высоки, что никотин просто откажется выходить на работу в местных условиях. Не потому, что тут так спокойно, а потому, что тут никому ничего не надо. Само существование здесь настолько ясно осознавало свою иллюзорность, что… отказывалось проявляться в любом из феноменов.

Кто-то сказал, однако, что это — наша станция. Кто-то попросил собрать и сдать бельё проводнику. Кто-то недвусмысленно собрал чашки из-под чая, поставив этим жирную точку на нашем пребывании в неуютной, душной, жалкой утробе спального вагона. Кто-то сделал своё грязное дело и ушёл прочь, растворившись в практичной реальности собственной жизни. Мы даже не бросили вслед плохих слов. Скупое прощание с прошлым под стать приветствию будущего.

Поезд тронулся, увозя прочь Кого-то, проводника, Кочегара, Пожилого, других, не попавших в нашу реальность, пассажиров — наверняка они где-то там были, ведь не всегда отсутствие нашего знания о чём-то приравнивается к отсутствию этого чего-то.

Воздух наполнила отчаянная мощь древнего Angel by Massive Attack, разрывая душу оглушающим рёвом сверхнизкого баса вкупе с яростными воплями гитарных рифов. Очередной флешбек из разрушенного памятью прошлого.

— Надо найти китайца, — сказал Спутник. — Он поведёт нас дальше. Он знает витиеватый путь сквозь скромное очарование монгольской буржуазии.

— Я не против, — сразу обозначил свою позицию я. — Не думаю, что наша цель заключена в самом путешествии. Думается мне, что его надо просто закончить. И не там, где оно началось, ибо такое уже случалось. Не хочется повторяться.

— Не хочется следовать банальностям чужих конструкций?

— Точно. Хочется максимально избежать необходимости ступать в чужие следы. На снегу это особенно неприятно — ты глубоко проваливаешься в мокрый сугроб, снег попадает внутрь ботинок и тает особенно мерзким образом. Кому это надо? — я огляделся в поисках, кому это может быть надо.

Кроме нас двоих на полустанке уже никого не было. Бородатые женщины уехали либо домой, либо дальше с поездом, вонючие мужики побросали поломанные шапки и убрались восвояси. Ветер где-то вдали возился с унесённой дремотой, а седые от пыли кусты делали вид, что не слышали меня. Это не было надо никому, а никого и не было… — заключил я, но уже в рамках внутреннего диалога.

Даже ментально-временной разрыв пространства, ввернувший в окружающую реальность кусок трека Massive Attack, закрылся, не оставив после себя ничего, кроме давящей тишины отсутствия каких-либо звуков. Ничего не было вокруг нас, лишь растянувшееся от горизонта до горизонта железнодорожное полотно и истрёпанный кусок бетона, стыдливо пытавшийся прикрыть собой голую землю. Станция была настолько маленькой, что тут даже не было никаких строений. Она была настолько маленькой, что возникал вопрос — а была ли станция?

Я вдруг подумал, что не было никакого смысла в определении направления движения — в этом месте одинаково неважно было ни откуда мы прибыли, ни куда мы направляемся. Словно мы оказались в самой середине Срединного пути, в золотом сечении упрощенного представления о Пути, между крайностями аннигиляционизма и этернализма. Я захотел поделиться со Спутником своими заключениями, но он вдруг вытянулся в длинную серую тень по земле, возвещая собой приближение вечера. Говорить с тенью я не имел желания. Не сегодня. Не сейчас. То есть… Не тогда… Вопрос касательно странности направления пути оставался незакрытым.

Надо было спешить. Санкции поправки 22 к Кодексу о духовных правонарушениях за ночные размышления в степи предусматривали наказание вплоть до лишения свободы размышлять на срок до трех лет. Я уже не говорю об обязанности ежедневно в течение семнадцати мгновений в присутствии офицера службы духовного восстановления думать правильные мысли.

Надо было искать китайца, и я отправился немедленно. Спутник тащился позади, продолжая вытягиваться и сереть по мере снижения солнца. Вдалеке загромыхал птичий салют — где-то принимали достаточно высоких гостей… Достаточно высоких для салюта.

— Ваш паспорт, пожалуйста, — тёплое, почти родное лицо, торчащее из-под форменной шапки с серебристым козырьком, пыхтело и сопело несвежей капустой.

— Зачем вы тут?

— Мы идём.

— И что хотите?

— Нам бы пройти.

— Оттуда сюда?

— Отсюда туда.

— С какой целью проходите?

— Мы… Мы ищем. Мы искатели. Духовного характера.

— Эй, Ыбырай, иди, тут по твою душу парочка.

— Чего там?

— Искатели.

— Да госспади… Сколько можно?! Ямар ч өмхий баас.

— Давай, Ыбырай, потом туда сходишь.

Ыбырай вывалился наружу из высокой башни, протянувшейся до самого неба, выраставшей из глубины земли. Свалился в кучу сразу за дверью. Полежал там свои семнадцать мгновений — явно тоже что-то когда посмел подумать неудачно. Или, наоборот, весьма удачно, настолько, что это не могли не заметить в Центре.

Откуда там взялась башня? Ну, ты тоже вопрос задал… Конечно же, из ниоткуда, бро! Что там с чаем, кстати? Подлей немного, а? Сухой воздух тут у тебя — я так и крем для рук у тебя попрошу. И мне пофиг, где ты его брать будешь. Ага… Вот с чайком получше теперь… Ну, слушай дальше, чувак.

— Пройдите сюда для интервью, — пока Ыбырай пытался разобраться со своими вопросами, Тёплое, почти родное лицо взял инициативу на себя, указав нам на бетонный столик и два кирпичных табурета по бокам.

— Интервью?

— Да. В связи с тем, что в последнее время под видом искателей стало много неискателей… это… пытаться пройти… кхм, мы вынуждены были ввести новый порядок.

— И много таких… неискателей?

— Сколько там было, Ыбырай?

— Двадцать три человека за прошлый год, — отозвался Ыбырай. Его мгновения были исполнены, он поднимался и направлялся к нам, поясняя на ходу ситуацию по интервью. — Мы еле справились. Почему всех сюда именно тянет — совершенно непонятно. Ладно, я буду задавать вопросы, вы отвечаете. По итогам я принимаю решение, готовы вы искать или нет.

— А если решение будет отрицательным и мы с ним не согласимся?

— Будете жить с этим как-то. Ну, или… У нас есть возможность поговорить с психологом об этом. Сейчас есть бюджет на это. Она приезжает раз в месяц. Последний раз она была неделю назад, так что вам практически повезло. На целую неделю меньше обжидать.

Изменились для интервью. Стали совершенно серьёзными людьми в погонах. Необходимость непрерывного предварительного сканирования действий на предмет их соответствия принципам и понятиям. Годы активных тренировок лиц и мышления. Исключительно шаблоны. Исключительно в заданных рамках. Исключительно без исключений.

Огромное… Невероятное… Гигантское количество энергии затрачивалось на эти изменения. С самого утра пограничники накачивались бутербродами с нефтью, чтобы к вечеру быть готовыми интервьюировать путников. Смотреть нам прямо в глаза. Творить аллюзию на беседы с отцом.

Шум ветра где-то высоко у самого верха башни — там, где старый дряхлый металл прохудился настолько сильно, что стал позволять ветру жить в щелях между панелями обшивки, отслаивающимися и гремящими жирным тоскливым стуком. Не имел сил прогонять его прочь.

— Итак, я буду читать вопросы… Хочу попросить внимательного к ним отношения. Процесс будет записываться.

— Видео или аудио?

— Стено.

— Что?

— Я буду записывать ручкой ответы вот в эту тетрадку. Стенографировать.

Мне указали на кирпичный табурет. Безапелляционно. Я сел. Жёсткий, неудобный, холодный. Ыбырай аккуратно разложил на пыльном бетоне стола приспособления для интервью — тетрадку, ручку, две руки от ладоней до локтей. Посмотрел куда-то внутрь себя. Начал.

— Почему вы ищете?

— Потому что можно искать.

— Искали ли вы ранее?

— Сегодня или вообще?

— Вообще.

— Конечно. Четыре раза.

— Искали ли вы в других местах?

— Да.

— Что вам там сказали?

— Сказали больше не приходить.

— Под кроватью смотрели?

— Конечно.

— За шкафом?

— Два раза.

— На антресолях?

— Нет.

— Почему?

— Там пыльно. И паутина слева за шапками.

— Как быстро вы планируете завершить поиски?

— В установленный законом срок.

— Порекомендуйте мне хорошую книгу.

— Книгалиц.

— У нас нестабильный интернет.

— Для каких целей тогда? Если поставить на полку — «Сергей расправил плечи». Если фантастику — Конституция. Если с картинками — Уголовный кодекс.

— Какие же картинки в Уголовном кодексе?

— А картинки не в нём. Картинки в сознании при его чтении.

— Какая книга больше всего повлияла на ваш поиск?

— Жёлтые страницы.

— Что вы делали прошлым летом?

— Грелся.

— Ваше отношение к религии? Стоп, — Ыбырай вдруг замялся. Посмотрел на Тёплое лицо. — Эй, а что, опять новая форма пришла? Я не помню такого вопроса. Что он должен мне отвечать на него?

Тёплое лицо молчало. Мягкий свет солнца нежным розовым трогал Тёплое лицо. Тёплое лицо молчало. Ыбырай подождал немного для приличия, но Тёплое лицо молчало. Вежливый вечерний ветер приносил Тёплому лицу облегчение прохладой. Тёплое лицо молчало. Ыбырай сдался.

— Ладно, это пропустим. Что вы можете назвать главной драмой вашей жизни?

— Хлеб.

— Не понял ответа.

— Хлеб — главная драма моей жизни. Я не могу его есть.

— А в чём тут драма?

— В том, что я его все равно ем, что вызывает конфликт в моем внутреннем мире.

— Он, что, настолько тонкий этот ваш внутренний мир?

— Достаточно.

Ыбырай покачал головой. Не сочувственно. Просто покачал — видимо, захотелось размять шею или поболтать ушами. Большие болтливые уши Ыбырая приятным бризом сквозь жар пытливого интереса. Отвлечься на секунду. Отойти от пламени вопрошания. Снять напряжение погонного недоверия. Мне казалось, что процесс не доставлял ему удовольствия. Отсутствие выброса эндорфинов в ответ на производимый процесс и продолжение процесса, несмотря на отсутствие эндорфинов, говорило о том, что Ыбырай был отлично тренирован. Он мог заниматься процессами независимо от того, насколько высокий выброс гормонов от них. Мне это было непонятно — вся моя жизнь была построена на производстве счастья. А тут — некто, кто что-то делает, потому что это его обязанность, а не потому, что это его как-то раскумаривает. Идиот? Вместо ответа на этот вопрос я задумался о нужности этой информации в моей голове. Понял, что единственный способ избавить от неё, — поделиться с кем-то. Вот теперь эта информация ушла от меня к тебе. Что хочешь с ней, то и делай. Всегда лучше поделиться с кем-то. Рассказать как минимум кому-то одному, что Ыбырай был отлично тренирован. Сделать это не как я — ведь я пронёс это через почти всё своё путешествие до вот этого самого момента — а прям сейчас. Нет никого рядом? Господи, ну пошли кому сообщение! Давай, отправь пятерым контактам этот текст “Ыбырай был отлично тренирован” и увидишь, что случится. Увидишь, поверь мне.

— Приведите пример поражения.

— Диета из шишек.

— Когда вы впервые почувствовали себя свободным?

— Когда умерли мои родители.

— Поясните?

— Ты окончательно взрослеешь только со смертью старших, ибо теперь старший — ты.

— То есть вы хотите сказать, что мы настолько предетерминированы нашими родителями, что остаемся в привитых с детства ролях даже после достижения условной зрелости?

— Разве это не так?

Ыбырай не выглядел растерянным. Но Тёплое, почти родное лицо, торчащее из-под форменной шапки с серебристым козырьком (полное имя напарника Ыбырая), метнул носок ботинка в его сторону, попав чётко в район копчика. Тёплое, почти родное лицо, торчащее из-под форменной шапки с серебристым козырьком, сразу после броска вернулся на свой пост, обозначенный двумя нарисованными белой краской следами сапог на полу. Поставил подошвы чёрных лакированных кроссовок на следы. Вытянулся. Замер. Stand-by. Ыбырай дёрнулся несколько раз, явно перезагружаясь, затем пискнул звуком загрузки операционной системы и продолжил. Невозмутимо, словно ничего и не произошло.

— Девушка. Красивая. Идёт себе по улице, никого не трогает. Мысли, идеи, мечты, страхи, драмы. Проживёт свою жизнь. Родит кого. Заведёт животное. Будет навещать маму. Ты готов ворваться в её жизнь? Оставить след там? Может, небольшой, а может, и целую борозду… Гигантский шрам на поверхности.

— Вы приводите пример оставления борозды в рамках простого знакомства или законного брака?

— Давайте попробуем опцию сочетания законными узами в установленном порядке.

Я кивнул. Этот опыт был мне понятен.

— Главное, найти не женщину, которую будешь любить, а женщину, которую тебе будет нравиться ненавидеть.

Ыбырай замолк на секунду, но быстро продолжил. Новой перезагрузки не потребовалось. Вежливый ветер и вечернее солнце тем временем ушли прочь — Тёплое лицо продолжало молчать. В воздухе повисли сумерки неудовлетворенности результатом.

— Почему вы считаете себя достойным поиска?

— Потому что поиск отдельно от меня не существует. Как нет чтения без читателя.

Ыбырай удовлетворенно кивнул. Я так и не понял, как именно составлялся опросник, как присваивались баллы за правильные ответы — и присваивались ли вообще. Может, им тут просто было скучно или просто у них было, и им было скучно. Я встал с табурета и двинулся к проходу на другую сторону.

— Куда пошли? Вам еще анализы сдавать.

–

кроваво-красные камни на перекрестке миров… люди в рваных одеждах, поющие саги справедливым Богам. Декламация забытых сутр… серые облака над невыразимо громадными горами, провалившимися в тухлые подземелья Матери Драконов… поющие погонщики слонов — местная достопримечательность, фишка для туристов, все давно разъезжают на рикшах, зачем нужен слон с человеком, если можно оседлать только человека… экономно и быстро…горы доминируют над нами — всё, что им надо делать для этого, это быть горами. Невыразимо громадными.

наша Тойота могла быть четвёртой, но мы пошли пешком. Мы могли медленно двигаться в составе туристического каравана по каменистой дороге, что уводила в даль туманов и святых пещер… мы быстро устали и взяли двух подержанных осликов у прихожан заброшенной церкви. Спутник сказал, что такой путь наиболее удобный и скорый. Кроме того, безопасность организованных туристов гарантировалась правительствами стран — Непала, Индии, Китая. Если бы мы шли по их территории — всё было бы хорошо, но мы были где-то в степях между неизвестными никому, даже местным жителям, государств. Не было даже уверенности в их существовании.

я много фотографировал себе в память — величие долин, гор, водопадов и прочих штук, стабильно приносящих доход бюджетам, простота духовных центров, смирение типов, населяющих поселки, утопающие в нищете, рваные лохмотья из посылок красного креста. Люди тут моются раз в неделю, по четвергам, ибо в четверг души смытых бактерий перерождаются в чистой земле будды Амитабхи…

Косой взгляд немытых утренних глаз, проникновенный вопрос — кто ты? — заданный без слов, без эмоций, без интереса, отстранённо, безучастно.

тысячи туристов по их земле, мимо домов, мы фотографируем, снимаем видео, восхищаемся, удивляемся, нас что-то шокирует, а они… просто живут тут, десятилетиями, веками, и им пох… как тут и что — привезли еды и одежды — хорошо, нет — тоже неплохо… пора убирать рис… рис заливают водой, ибо ему практически не нужен кислород, а сорняки и трава не растут тогда на полях… банально и грустно…

нам что-то рассказывали про храмы, про тех, кто их строил, кто жил в них, достигал чего-то… я спрашивал Спутника — может, тут мы найдём ответ, но он мотал головой, его тянуло в центральные области, в самую суть…

постоянно пахло сандалом, его жгли везде, я начинал подозревать, что он просто природный антисептик, не больше.

в одном храме ко мне подошел оранжевый человек и что-то долго втолковывал на своем языке. Спутник заявил, что человек этот — известный лама, что он знает о цели моего путешествия и что я обязательно найду что ищу. «Конечно, найду, — подумал я, — что этот провонявший перегаром и дешёвым табаком деятель мог ещё мне сказать?» Да и я не особо верил Спутнику. Кто он такой, вообще? Почему он со мной? На кого он работает? Почему я его слушаю? Зачем я отмахиваюсь от этих вопросов?

Утро начиналось рано — кто-то из проводников видимо считал, что таким образом наше путешествие станет еще более духовным. Отчасти это было верное решение — я никогда не видел таких восходов.

Сначала солнце встает далеко-далеко из-за земли, большое, розовое, проникая в мороз предрассветных сумерек. Солнце озаряет мир внизу, согревает отдалённые равнины, но затем, когда все уже расслабились и начали приходить в себя от невыносимого восторга, вдруг оказывалось, что нас ждет ещё один восход — восход из-за облаков. Они окрашиваются нежно-лиловым, потом новый розовый цвет, ещё один, более насыщенный и яркий, и вот… Солнце разрывает пространство отчаянным жёлто-белым светом, облака меняют очертания и объём, становятся чем-то иным, почти живым… И тогда постепенно снисходит тепло в предместья гор, и можно выползти из спального мешка, ворваться в ледяную свежесть близкого ручья, а где-то там, внизу, над лесами парят силуэтами птицы, такие красивые в своей недоступности, романтичности, странности… Словно кто-то снимает клип на очередной трек очередного проекта, призванного заработать на желании найти.

И в изменённом сознании, пронизанном культурой музыкальных каналов, действительно играет музыка.

— Возьмите с собой нашего чая. Он пригодится в пути. Он показывает путь.

После короткого завтрака мы смотрели, как другие, являвшиеся настоящими туристами, грузились в джипы и продолжали свой путь. Затем выходили на улицу, чихали, сморкались, шли. Извинялись перед душами вычихнутых бактерий. Собирали вычихнутое обратно, чтобы вычихнуть снова в четверг, когда можно будет вычихнуть свободно и легко. Без последствий. Снова извинялись. Просто так. Ибо было.

Пили чай. Смотрели куда идти. Шли. Китайца так и не встретили.