Тень

Андрей Глазков, 2021

Странная страна – мир романа, место управляемое сотрудниками правоохранительных органов и одобренными ими к деятельности преступниками. Главный герой – Константин или просто Кот – вынужден отправиться в путешествие за поисками тени для своего бывшего друга, тень которого Кот сжег в детстве во время игр. Это мистическое путешествие сопровождается флэшбэками в жизнь Кота до путешествия, мир Странной страны, влияние, оказываемое героями на этот мир. В книге содержится нецензурная лексика.

Михалыч

— Ты у меня бегать будешь, как в жопу раненая рысь! Ты понял? — орал Михалыч человеку в форме лейтенанта полиции, ещё подъезжая к машине полицейского. Михалыч выскочил из своего древнего, но в невероятно идеальном состоянии шестисотого и в два прыжка достиг скромного «форда» лейтенанта, произведённого по госзаказу на площадях Небольшого города-47. Настигнув отшатнувшегося полицейского, Михалыч сбил его с ног, повалил на мокрый, в сжимающийся от соли и снега, асфальт Главной улицы и принялся пинать заползающего в ужасе под машину погонника. По улице ехали сотни автомобилей, по тротуару шли десятки людей, но никто и не подумал обратить внимание на происходящее. Не потому, что били человека в погонах. А потому, что били достаточно чётко, уверенно и даже профессионально. Люди видели, что беспокоиться не о чем — добьёт.

Водитель за водителем, проезжая мимо, отправлял быстрый пост в Пищальню: «На Главной улице избивается человек в погонах. Можно не переживать. Явно добьют». Пешеход за пешеходом, проходя мимо, не имел в этот раз ничего против позиции водителей, подтверждая уже сообщённое: «Точно добьют. Нечего даже останавливаться. Хотя… Мог бы и оставить другим парочку».

— Еще парочку! — кричал исчезающий в подземном переходе странный невысокий чёрно-белый с уходом в оттенки сепии человек, одетый в старое поношенное пальто. На голове у него были повязки, он словно сбежал из операционной. Михалыч на секунду отвлёкся на персонажа, но тут же вернулся к занятию. Профессионал не имеет права оставлять процесс без внимания. А Михалыч считал себя именно профессионалом.

— Последний из могикан, — сообщал он доверительно очередному подопечному сведения о себе, прикладываясь раскалённым утюгом к уху подопечного.

Уже все жители как Большого города, так и множества малых городов были в курсе обстановки по полицейскому — подобные вести распространялись мгновенно в социальных сетях. Михалыч ещё не закончил, а где-то в Крупном городе-61 у него уже появились последователи. На площади перед Центральной больницей Крупного города-61 они пытались демонстрировать единство с процессом в Большом городе. Последователей было трое. Они добавили жестокости в процесс. Кто-то принёс синего жидкого.

— Йодинол… — уважительно протянул Другой Кто-то. — Лей!

Они лили сверху. Заливали с ног до головы человека в погонах, свернувшегося калачиком в ужасе от происходящего. Кто-то лил, в это же время Другой Кто-то жевал буррито, купленное во вновь открывшемся ларьке неподалеку, а Ещё Кто-то бегал вокруг со своим умнозвуком, транслируя происходящее в сеть.

— Еще парочку! — кричал транслирующий Ещё Кто-то. — Ещё парочку!

На следующий день… Про людей в погонах все забыли. Опять же — в обоих случаях беспокоиться было не о чем — люди справлялись. Сама тема продолжения не получила, а вот решётка… решеткаещепарочку взорвала все социальные сети. Стала фразой сначала дня, затем недели, затем воплотилась в жизнь всех нас в нашей замечательной Странной стране.

— Ещё парочку! — орал счастливый отец под окнами роддома.

— Ещё парочку… — саркастировал возмущённый подсудимый в ответ на приговор суда.

— Ещё парочку, — шептал жадный судья, глядя в переданный ему конверт.

— Еще парочку? — ужасался выдохшийся муж неугомонной жене.

— Еще парочку?! — сомневался ребенок, всматриваясь в тянущуюся к нему родительскую руку с ложкой каши.

— Еще парочку!!! — бушевал стадион…

Мир стал… настоящим миром. Простым, живым, реальным.

Михалыч же давно забыл тот эпизод. Для него это был просто момент обыденной жизни. Стандартный прогон. Что-то случилось, из-за чего он позволил себе возмутиться. Разрешил себе проучить негодяя в погонах. Выполнил, реализовал, исполнил. Забыл. Пошёл дальше. Меньше минуты всё длилось в реальности Михалыча. А мир сотрясался эхом этой минуты, преломив её через призму восприятия, цифровой передачи данных, фильтров, перепостов, отправлений, приёмов, искажений, сомнений. А Михалыч заходил в кафе, где у него со мной была…

— Стрелка. В три, завтра, в этом буржуйском, который с тёлкой зелёной, понял? И без опозданий, я с опоздунцами жёстко.

Михалыч. Скоро старый. Уже обрюзгший. Постоянно влажный. Скользкий и в жирных пятнах от еды, возможно, от чего-то ещё, быстро и воровато жующий что-то из пакета либо чипсов, либо сухарей, настолько быстро, что невозможно заметить, что он ел, не говоря уже о том, чтобы предположить возможность угоститься оттуда…

Настолько невозможно, что я спросил. Резкий, дёрганый взгляд, оценка моей конкурентоспособности, признание потенциала, осторожный шаг назад, ускорение процесса поглощения навернопищи, в конце судорожный кашель, сильный, очень. Я боюсь, что и тут случится непоправимое, что меня забрызгает навернопищей/навернослюной. Такие михалычы жрут убивающее их, запивают сожранное бутылками раствора соды или, если есть деньги, то тратят на аптечный антацид, который таскают с собой везде, грызут его горстями или пьют огромными глотками, делая всё, что в их силах, чтобы лишь временно решить проблему. Временно, ибо уже через пару сигарет они будут жрать что-то снова, что-то схваченное со стойки бара в дешёвой забегаловке, с витрины жуткого прилавка в переходе метро, с прилавка готовой пищи в гастрономе, свято веря в нормальность этих действий.

Михалыч. Проводник несвободы. Душегуб мечты. Никогда не был маленьким. Никогда не был игривым. Никогда не смотрел на небо, чтобы забыться в облачных играх. Всегда прав. Всегда правилен. Всегда строг. Суров через край. Чрезмерно.

Михалыч. Фотографии без улыбок. Всегда сжатые губы, чтобы не выпустить облако луково-чесночного, разъедающего и окисляющего. Даже цветные фотографии Михалыча выходили чёрно-белыми при печати. Глаза, пронзающие отсутствием беспокойства касательно отсутствия беспокойства. «Отсутствие» как философия жизни. «Не определяться» как глобальное видение своего места в бытии. Толстый палец ковыряет в носу, смахивая на пол лишнее. Хозяину явно легче.

Михалыч. Стекающее к груди лицо. Следы от лоботомии — маленькие шрамы по бокам лба. Протухшее брюхо. Шипящее слово «ёптить», выдыхаемое раз в девять выдохов. Сага об утомлённом отсутствием усталости. Свободный от всего, кроме страха оценки. Возможно, излишне тревожный, если возникает риск разделения его питания с другими. В момент, когда в сторону пакета с едой случается жадный взгляд прохожего. Не говоря уже про прохожего в погонах. Ох, как эти люди с твёрдыми корочками, проткнутыми латунными пинами в виде звёзд, однако вошли в жизнь нашу… Как их много в мыслях наших, страхах наших, волнениях и тревогах наших. Михалыч не имел миссией борьбу с этим. Ни внешнюю, ни внутреннюю. Лишь простое установление контроля над ситуацией при малейшей возможности установить контроль. Унизить. Сломать. Любимые глаголы. И освободить свою пищу от любых посягательств любых окружающих Михалыча существ.

Михалыч. Заросшая волосами шея, жёлтый воротник когда-то чёрной рубашки, блестящие колени на брюках в местах, куда он ставит свои локти в период медитационного сидения с газетой в комнате 00. Каждые три часа он так медитирует. Он направляется в эту комнату медленно, спокойно, почти божественно, словно и правда не спешит, словно и правда у него нормально работает желудок, словно он сейчас просто сядет за стенкой и не взорвется там своей истинной природой, расстреливая бытовое сознание пронзающей истиной.

Я видел эти походы, я начал сверять по ним время, посчитав что я уже провел более 18 часов в комнате рядом, запертый, прикованный чёрными ментовскими наручниками к пустившему корни в бетонном полу металлическому табурету. Это если считать время, когда я был в сознании. Время, в ходе которого я мог внимательно изучить Михалыча, ибо сидел он ровно напротив меня, не отвести глаз, не повернуть голову, лишь он, его пропитанная разным одежда, его лоснящееся неприятным лицо, его сверкающие дешёвым пальцы, каждый палец сверкал дешёвым. И я не мог не смотреть на это. Вынужден был пропитываться странным знанием Михалыча, столь подробным, что я не уверен, что я смог познать в этой жизни кого-нибудь ещё столь тщательным образом. Это знание и сегодня висит в моем разуме нестираемым служебным файлом операционной системы, загружаясь ежедневно при пробуждении, участвуя в ежедневных процессах, без малейшего шанса быть исключенным из списка.

Михалыч. Дёргающийся прочь от меня, даже с учётом того, что я не мог сделать и шага в его сторону. Второстепенный герой моего эпоса, разорвавший шаблон отведения количества букв, звуков, голыми татуированными особенным тюремным синим руками вырвавший себе пространство в моей памяти.

— Зачем он туда поехал? Там же вафли в рот! — орал он мне в лицо, разговаривая при этом со своим помощником про действия другого своего помощника. — Скажи ему, чтобы сюда ехал. У него натурально в голове плоскостопие, понял?

Я кивал. Я понимал. Я уже пообещал всё, что мог пообещать, поклялся выполнить всё, что мог выполнить. Но меня не отпускали. Меня давно отпустило, но меня не отпускали. Я перестал мечтать о выходе, я устал проситься, я ходил под себя несколько раз, но иссяк, я уже часов 7 как не плакал, желание есть или пить — ты смеёшься?!

Отстегнул меня спустя 32 часа. Поверил. Не сказал ни слова, кроме мантры:

— Ёптить…

Да и то — обращённой к его внутреннему несуществу, а не в мой адрес. Я сполз на пол, пришли уборщицы, мыльный раствор из вёдер растворял остатки чипсов, остатки добытого из носа, других доказательств существования Михалыча, стали выталкивать меня швабрами, мокрый пол скользил, и уборщицам было легко. Меня выпихнули с другим сором сначала в коридор, а затем кто-то большой, кого я уже не видел раздражёнными от мыла глазами, мощным и щедрым потоком смыл всю мыльную массу на студёную январскую улицу.

Сорвать маски полного порядка в делах, попав в больницу, на койку в коридоре, так как нет мест в палатах, нет возможности попросить об особом отношении, нет права повысить голос, нет надежды, показав себе своё истинное обнажённое состояние. Расслабиться, так как все вокруг такие же — вся больница состоит из одних сплошных коридоров, отдельные палаты отменены указом. Больница-плацкарт.

Я не опоздал на встречу. И часто потом пытался понять, каково же было тем, кто опаздывал? Тем, с кем Михалыч был жесток.

— Если бы ещё пояснили, что искать, — посетовал я, ещё когда Михалыч и я просто сидели в кафе, а маленькие зефиринки ещё не растворились в чашках горячего кофе. Я ещё не знал его столь подробно. Детали его образа ещё не въелись в мою память расплавленными каплями свинцовой реальности. Всё, что я тогда знал, — это сцена с полицейским. Должно было хватить в принципе. Но моё восприятие было коррумпировано мной же — я покрыл ту сцену розовым светом романтики антипогонной культуры нашей великой и могучей Странной страны.

Михалыч угрюмо тыкал носком старого изношенного ботинка пол. В глаза бросались разводы соли на сморщенной коже носка ботинка, небольшая лужица от растаявшего снега под ним, пятна грязи внизу внутренней части теплых брюк. «Всегда зимой там пачкается», — пронеслась не к месту мысль.

— А ты подумай, — прорычал Михалыч. — Пошевели мозгами.

Офис Сэма. Шевелящиеся мозги в разных частях кабинета. Вот шевелятся мозги на софе, вот — на картине, вот случается процесс шевеления возле ножки стола. А вот уже я стремительно шевелюсь вниз по лестнице. Лубочные картинки сохранённой в облаке реальности, доступной из разных мест временной шкалы, неотключаемые напоминания на выключенном экране памяти.

— Я думаю, тебе надо уехать. Это первое. Подальше. Это второе. Я бы не советовал возвращаться — это третье. Это я тебе говорю лишь потому, что… Я не против тебя, понимаешь? Тут ничего личного, просто бизнес. Указание свыше, так сказать, — и он указал пальцем на потолок, намекая на мёртвого Сэма.

— Я не думаю, что Сэм говорил именно об этом. Я уверен, что задача состоит в другом: надо максимально досконально проверить возможность решения проблемы тут, на месте… — начал было я, поскольку даже в страшном сне не представлял подобного исхода. Я и уехать? Из Большого города? Если это шутки, то достаточно примитивные. У меня же тут…

Что у меня тут? Внезапно спохватился я. Что у меня тут осталось? В этот момент Михалыч впервые меня ударил. Наотмашь. Ладонью. По щеке. Тыльной стороной, частью, что ближе к суставу. Сильный удар почти выбил меня из кресла, голова дёрнулась, внезапно солёные губы сообщили об отсутствии шуток в беседе.

— Думаешь ты хреново. Ладно, — Михалыч взял салфетку и протёр ладонь. Помолчал немного. — Знаешь, есть такие медведи, они сидят всю дорогу на дереве, жрут ветки и спят? Кемарят то есть.

— Коалы?

— Наверно. Короче, Сэм интересовался почему. Очень интересовался. Вот теперь тебе надо разобраться, какого хрена они это делают. Понял?

— Нет.

Вспышкой света после часов в темноте еще один выстрел ладонью. Неожиданная кровь освежает. Своя неожиданная кровь замечательно проветривает мозг. Попробуй при случае. При подготовке к экзаменам или к собеседованию на работе. Выйди на улицу, обратись к прохожему или к полицейскому. При правильном обращении результат гарантирован. Просто посмотри им в глаза и скажи кодовые слова:

— Пошёл ты на хуй, гандон.

Хотя у тебя тут, конечно, непросто. Но ты можешь это… Если меня не будет, а меня потом не будет, можешь просто на выходе промахнуться и вписаться в дверной косяк. Тоже неплохое решение. Может, даже и получше оно, ибо ни от кого не зависишь при этом.

— Ещё кофе? — услужливые мерзкие глаза официанта. Грязный чайник, покрытый пугающе настоящими жирными пятнами. Запах жжёных желудей от противного варева, выворачивающего наизнанку задолго до попадания в желудок. Нет уж, лучше своё, соленое.

За окном наконец начинался рассвет. Мы встретились рано утром, когда зимняя темнота ещё держит в заложниках всякое напоминание о существовании света. Рассвет приходил в январский Большой город лишь к десяти часам дня, чётко рассчитывая время появления на мгновение раньше перемены статуса паранойи, что солнца больше нет, в основанное на фактических данных убеждение.

За окном стояли какие-то люди, держали какие-то плакаты, что-то политическое, полное смиренного принятия бесполезности и бесперспективности, но упорно-медлительное и дико грустное, как эти зимние рассветы… Почему коала жрёт, сидит и спит… вдруг понимание и вопрос официанту:

— А я не знал, что тут за столиками обслуживают.

— А и не обслуживают, — встрепенулся возмущённо официант. — Какой, однако, внимательный… Я из соседнего кафе. Вон там, через дорогу. Просто у нас сегодня тихо. Я и подумал — нельзя же хватку терять… Пойду к соседям потолкаюсь.

Вспышка света — новый удар по лицу. Михалыч бил точно, мощно, но аккуратно — я так аккуратно не умел, я если наносил удар, то уделывал всё вокруг последствиями столкновения кулака с той или иной частью тела. Учился, наверно, где-то… Ещё одна вспышка — с другой стороны.

— Небось уже начал думать, что реально про медведя вопрос был, — зло усмехнулся Михалыч. — Ну, поехали прокатимся. Тут недалеко…

Тормозные колодки расточенными берёшь?

Сальники на полуосях, бывало, да… полуось выдёргиваешь…

Кто свою нишу набил, тот там и работает. Идёт на выживание.

Как Сэм мог что-то поручить такому… У него натурально в голове плоскостопие…

Чаю можно подлить сейчас. Давай, не тупи.