Арабелла. Музыка любви
Живя с матерью и отцом-дипломатом в Лондоне, Арабелла Беатриче Доннорсо купалась в их любви и заботе. Дни юной графини были заполнены музыкой – единственным, что её всерьёз увлекало. Череда бед и потерь вынуждает девушку бежать на родину – в Неаполь. Однако судьба не исчерпала в её адрес лимит неприятностей. Вдоволь хлебнув злоключений, Белла оказывается в Позитано, где ей предстоит жить инкогнито.Анджелина… Упоминание этого имени в письме брата воскресило в памяти графа Моразини болезненные воспоминания, а его решение жениться на обладательнице имени вызвало в душе горячий протест.Разуверившийся в любви и святости брачных уз, Альфредо решает расстроить помолвку. Однако ум девушки-загадки, её красота и острый язычок способны разжечь пламя даже в охладевшем сердце.Смогут ли чувства этих троих противостоять долгу? По силам ли им справиться с призраками прошлого, преследующими Анджелину-Арабеллу? В романе читателя ждёт мир волнующих тайн, пылких страстей, подлости и благородства.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Арабелла. Музыка любви предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Глава 2
Альфредо уже больше трёх часов трясся в дормезе[27] по ухабистой дороге. Спина и шея от долгой езды и неудобного положения затекли и требовали размяться. Естественные надобности также вынуждали к немедленной остановке. Граф сделал знак кучеру и, когда карета остановилась, спрыгнул на землю, не дожидаясь помощи грума[28]. Распрямился, выгнул спину, разводя руки в стороны и растягивая затёкшие мышцы. Огляделся вокруг, примечая место, где можно было бы уединиться.
Кусты и деревья были покрыты молодой листвой, которая не давала достаточной маскировки, поэтому мужчина направился к массивному дубу, одиноко стоявшему на небольшой полянке. Ствол кряжистого дерева был расколот пополам. По всей видимости, в него ударило молнией. Верхняя крона дерева сильно обгорела и сейчас была абсолютно голой.
Скорее всего, это печальное событие произошло прошлым летом. Однако дерево не погибло полностью. Весенние живительные силы сделали своё дело: нижние ветви стали покрываться молодой изумрудно-зелёной листвой, которая так резко выделялась на фоне обуглившихся ветвей и обгоревшего, разбитого надвое ствола.
Оправившись, Моразини погладил ладонью морщинистую кору дерева:
— Что, старик, досталось тебе? Представляю, сколько тебе пришлось пережить. Но ты молодец, не сдаёшься! Крепишься из последних сил. Давай, держись и дальше. Ещё не одну добрую сотню лет тебе простоять, дружище!
Граф похлопал ладонью по шероховатому стволу, ободряя дерево, как живое существо. Погладил пальцами молодые листочки на свисающей книзу ветке. Наклонился, поднял с земли блестящий светло-коричневый жёлудь с пупырчатой шляпкой. Потёр его между пальцами и сунул в карман жюстокора[29], после чего направился обратно к дормезу.
Устроившись поудобнее на сиденье, ещё раз выглянул в окошко, оценив увечья, которые причинила дубу попавшая в него молния. Они были серьёзными, но, несмотря на них, дерево жило. Оно выстояло, переболело, превозмогло тот ущерб, который нанесла ему безжалостная стихия.
Граф хлопнул ладонью по дверце, давая знак кучеру, что можно двигаться дальше. Картинка с израненным дубом на весенней полянке ещё долго не выходила у него из головы. Моразини ощутил себя таким же старым, растрескавшимся деревом, принявшим на себя болезненные удары судьбы. Но, в отличие от дуба-великана, у него не хватило сил возродиться, вернуться к былым радостям и заботам, жить наполненной жизнью, возобновить дипломатическую карьеру.
Альфредо сунул руку в карман и достал оттуда жёлудь. Рассматривая его на ладони, он думал: «Несмотря ни на что, дуб смог обзавестись потомством. У него есть будущее. Рядом с ним вырастет молодая здоровая поросль. Он оставит после себя долгий след. А вот мне, Альфредо Северо Моразини, сделать этого не суждено».
Мироощущение графа резко диссонировало с тем обновлением, которое переживала сейчас природа. В ней буйство красок, буйство жизни, буйство весенней радости. А у него на душе извечная, непроходящая тоска. Ведь у памяти нет срока давности. Время лишь приглушает душевную боль, но оно не способно искоренить воспоминания о печальных событиях, её породивших. А эти воспоминания лезут в голову с той же назойливостью, что и нищенки у церкви в воскресный день, тянущие руки за щедрым подаянием.
Альфредо понимал, что не стоит так часто входить в эти мутные воды, но ничего с этим поделать не мог. Изо дня в день он насиловал своё сознание мыслями о прошлом, пытаясь по кирпичикам разобрать замки воспоминаний, пытаясь проанализировать, где и когда он допустил ошибку, которая разрушила всю его жизнь. Ведь, как говорится, признанная ошибка ведёт к истине[30].
Вот и сейчас его мысли от расколотого молнией дуба перекочевали к трагедии, произошедшей четыре года назад. К тому поворотному моменту, который навсегда изменил и его жизнь, и жизнь всей семьи. А может, истоки этой драмы надо искать намного раньше? Ведь до встречи с Анжеликой Беатрис Сартори у него всё было более чем благополучно.
Да, начиналось как нельзя лучше. В их дружной, сплочённой семье всегда царили любовь, мир и согласие. Для них с Витторе мать и отец были кумирами, а их союз — образцом для подражания.
Получив по совету отца блестящее образование в области права в Неаполитанском университете, Альфредо смог построить великолепную карьеру на ниве дипломатического служения. Ему прочили выдающиеся достижения в этой области. Он действительно был увлечён своим делом, посвящал ему всего себя без остатка и получал от работы настоящее удовольствие. Он был амбициозен, но не тщеславен, успешен, но не самодоволен. Был деятелен, инициативен и стремился во всём к совершенству.
Став личным посланником по особым поручениям маркиза Тануччи[31], он побывал в Новом Свете, а также при королевских дворах Испании, Франции, Великобритании и в империи Великих Моголов[32].
Во время встречи с французским генеральным контролёром финансов Жаном-Батистом де Машо д’Арнувилем[33] Альфредо добился снижения пошлины с неаполитанских кораблей с пяти до трёх ливров[34] с тонны.
Там же, во Франции, ему удалось сблизиться с едва ли не самым крупным европейским дипломатом Венцеславом Кауницом[35] и через него узнать о планах заключения союзного договора между Австрией и Францией о взаимных гарантиях.
Благодаря протекции главы французской дипломатии Этьена-Франсуа де Шуазёля[36], с которым у молодого перспективного дипломата установились вполне дружеские отношения, Моразини смог наладить экономическое сотрудничество Неаполя с местными владетелями Индии, которых Шуазёль поддерживал назло Англии.
В самой Великобритании Альфредо Северо сблизился с Государственным секретарём Южного департамента английского правительства Уильямом Питтом, первым графом Чатемом, отвечавшим за отношения с католическими и мусульманскими государствами Европы. Через него Моразини узнал о готовящемся союзном договоре между Англией и Пруссией, обещавшем серьёзную перегруппировку политических сил в Европе накануне большой войны, которая длилась и по сей день.
Когда бездетный испанский король Фердинанд Шестой потерял свою любимую супругу, он впал в глубокую меланхолию и заболел психически. Все поговаривали, что дни его на троне сочтены и испанскую корону после него унаследует родной брат, король Неаполя и Сицилии, Карл Седьмой, двоюродный брат французского короля Людовика Пятнадцатого.
Карл Неаполитанский положил глаз на перспективного молодого дипломата. В коридорах Государственного совета шептались, что его величество планирует забрать виконта Моразини с собой в Испанию. Неслучайно Альфредо не раз давались особые поручения по личному распоряжению самого короля, связанные с поездками в Испанское государство. Именно поэтому его во всём поддерживал и оказывал ему своё покровительство Глава неаполитанской дипломатии Бернардо Тануччи.
Да, дипломатическая карьера Моразини была на взлёте. Он мог добиться очень многого. Если бы не та злополучная встреча на балу у герцогини ди Но́воли. Это было минутой слабости, за которую Альфредо не раз корил себя потом.
Он только что вернулся из Испании, очень устал от поездки и не собирался идти на этот бал. Но в последний момент передумал, решив, что ему не помешает развеяться. Будто сам чёрт подтолкнул его к этому шагу.
На балу он пробыл недолго. Пропустив бурре, паспье, ригодон и гавот[37], граф отдал должное менуэту[38] в компании очаровательной кузины по матери Камиллы Сильваны ди Витале. Затем переговорил с друзьями и знакомыми и хотел было уже уходить, как в небольшом зале, предваряющем выход на главную лестницу, его остановил заливистый женский смех. Этот смех был таким весёлым, живым, заразительным, что на него невозможно было не среагировать.
Обернувшись, Альфредо увидел юную красавицу в окружении группы молодых щёголей. Они что-то наперебой рассказывали девушке, а та задорно смеялась, обмахиваясь веером. Моразини замер, зачарованный красотой юной прелестницы. Во всём её облике было столько жизни, столько яркой, привлекательной энергии, что он просто не смог отвести от неё взгляд.
Неожиданно их глаза встретились. Красавица наполовину прикрыла лицо веером, набросив на себя маску пленительной томности. В другой ситуации Альфредо наверняка не придал бы этому значения, но тогда у него отчего-то по спине пробежала волна щекочущих мурашек. Это был тот самый случай, про который англичане с иронией говорят: «Occasionally looks breed love. Порой взгляды порождают любовь».
Ему захотелось во что бы то ни стало узнать имя этой милой обольстительницы. И тут очень кстати подвернулась хозяйка бала Аделина Мирелла. От неё Моразини и узнал имя своей будущей жены — графини Анжелики Беатрис Сартори.
В тот же вечер он был представлен молодой особе, танцевал с ней форлану[39] и контрданс[40] и уже не спешил покидать бал, условившись, что завтра же нанесёт визит в дом её отца. С той поры не было и дня, чтобы они не виделись. Минуло чуть менее трёх недель, как виконт сделал Анжелике предложение, которое та сразу же приняла.
Его отец, граф Рикардо Альдо Моразини, был категорически против столь скоропалительного брака. Мать, Кьяра София, была куда более сдержанна в оценках. Но оба родителя были не в восторге от выбора первенца. Однако Альфредо никого не слушал. Он попал под колдовскую силу глаз Анжелики цвета спелых маслин, магию голоса, журчащего, как перекатистый ручеёк, очарование улыбки, которая всегда рождала подобную улыбку в ответ. Эта молодая женщина буквально излучала ауру природной жизнерадостности, наполняющей бодростью и оптимизмом всех, кто попадал в круг её общения.
Лишь время спустя Моразини понял, что всё это было обычными женскими уловками, которыми искусительница владела в высшей степени мастерски. Лишь время спустя он стал различать в счастливом смехе фальшивые нотки, в улыбке — показное, ненатуральное веселье, в томных взглядах — неискренность и притворство. Настоящим в этой женщине было желание вызывать повсеместный восторг, поклонение, восхищение. Только это лелеяло её тщеславную душу.
Альфредо отлично помнит причину их первой серьёзной ссоры. Анжелика тогда совершенно бесхитростно проговорилась, что очень сожалеет, что бездетный дядюшка мужа — герцог Кариньяно — слишком задержался на этом свете. Свёкор, по её словам, оказался куда понятливее: убрался в мир иной сразу после женитьбы сына, оставив ему свой графский титул. А вот дядюшка до сих пор коптит небо и ни в какую не хочет делиться герцогским титулом со старшим племянником. А ей бы очень хотелось щегольнуть им перед приятельницами.
Да, Анжелика хотела быть лучшей во всём, превосходить всех, затмевать собою остальных. Яркая, красивая, подвижная, словно ртуть, женщина с душой капризного, избалованного ребёнка. Эгоистка до мозга костей, притягательная и отталкивающая одновременно. Если охарактеризовать её несколькими словами, то самыми верными были бы — непомерное самомнение и врождённое лицемерие. Это про таких, как она, в народе говорят: «Снаружи краса, а в душе печаль».[41]
Из-за раздутого себялюбия Анжелика отказывалась иметь ребёнка, прикрывая своё нежелание лицемерной заботой о муже. И поначалу Альфредо поддавался на россказни супруги о том, что ребёнок будет вредить его дипломатической карьере. Дескать, он станет отвлекать, мешать, раздражать.
Но с течением времени желание иметь ребёнка в Моразини начало крепнуть. Тогда супруга, чтобы нечаянно не забеременеть, стала прибегать к различным уловкам. Она всё чаще разыгрывала с мужем в постели позу имперского орла[42], изображённого на гербе покинувших неаполитанский трон Габсбургов. Того самого, у которого головы повёрнуты в разные стороны. Ссылаясь на головную боль, покидала их общую спальню. А то вдруг отправлялась на несколько дней погостить к отцу, делая вид, что озабочена плохим самочувствием родителя. При этом её визиты в отчий дом подозрительно часто совпадали с его возвращениями из длительных поездок.
Казалось бы, в эти дни сам Бог велел супругам радоваться воссоединению, однако Моразини приходилось коротать ночи в одиночестве в стылой супружеской постели. Самым неприятным для Альфредо было то обстоятельство, что супруга без зазрения совести пользовалась его доверием. Поглощённый служебными заботами, он, как последний болван, верил всем высказанным причинам, всем отговоркам.
Иногда в разговорах со свекровью Анжелика проговаривалась, что не хочет портить беременностью фигуру. Мать такие разговоры очень огорчали, но она с присущей ей деликатностью эту проблему замалчивала, стараясь не вмешиваться в жизнь сына. Лишь после гибели невестки, когда вся правда всплыла наружу, мать упомянула об этих словах Анжелики.
Возможно, не будь мать излишне тактична, всё могло бы обернуться иначе. Возможно, тогда жена не завела бы любовника, избрав на эту роль его ближайшего приятеля, виконта Адольфо Каллисто ди Бароцци. Возможно, они не наставляли бы ему рога почти целый год, развлекая адюльтером[43] всё светское общество Неаполя. И, возможно, Анжелика не погибла бы под колёсами конного экипажа, выбежав из шляпной мастерской, по всей видимости, в надежде увидеться с любовником, который незадолго до этого решил с ней расстаться.
А теперь вместе с ней он похоронил и мечту заиметь сына, ибо жена, как сказал на судебном разбирательстве её доктор, во время гибели находилась в деликатном положении.
Моразини, правда, до сих пор мучил вопрос, был ли этот ребёнок его собственным. Ди Бароцци, с которым они однажды случайно пересеклись, заверил, что не имеет никакого отношения к беременности Анжелики. Но можно ли принимать на веру слова человека, так подло предавшего твоё доверие? С другой стороны, и лгать Адольфо тоже не было никакого резона. Хотя, впрочем, к чему теперь выяснение истины. Ребёнка нет. И надежда на отцовство похоронена вместе с ним.
А ещё графу Моразини пришлось похоронить обоих родителей. Женитьба на Анжелике явилась катализатором сердечной болезни отца, от которой тот скоропостижно скончался. Смерть матери — прямое следствие того скандала, который пришлось пережить их семейству после произошедшей трагедии. Как говорится, позор никогда не приходит один[44]. Нервная система матери не выдержала толков и пересудов в свете, которые после гибели Анжелики не поддерживал лишь ленивый. У графини во время судебных слушаний случился апоплексический удар, от которого она так и не смогла оправиться.
Да, никому не дано предугадать, что именно и когда именно разобьёт сердце. Альфредо до сих пор в красках помнит тот день, когда по пути в Испанию заехал в дом своего приятеля, виконта ди Бароцци и его молодой жены, младшей сестры Анжелики, Бьянколеллы Маргариты. Он хотел пригласить молодожёнов на день ангела, который планировал отметить по возвращении из поездки.
Накануне Альфредо виделся с этой парой на музыкальном суаре[45] у герцогини ди Новоли. Он провёл прекрасное время в общении со свояченицей. Впрочем, графу Моразини всегда нравилось беседовать с младшей сестрой своей жены. Ему нравилась она сама. Нравилась с первой встречи. И чем дальше, тем больше. Особенно на контрасте с Анжеликой. Тонкая, нежная, безыскусная, великолепно образованная, Бьянка была прямой противоположностью старшей сестре. Возможно, так сказалось её монастырское воспитание, а может быть, она от природы была иной, ведь матери у сестёр разные.
Признаться, весть о том, что Адольфо Каллисто ди Бароцци женился на младшей графине Сартори, вызвала у Моразини необъяснимое чувство ревности. До этой минуты он никогда не думал о Бьянколелле в таком ракурсе, ведь она собиралась стать монахиней, и вдруг такой поворот судьбы.
Однажды Альфредо попытался представить Бьянколеллу на месте своей супруги, и, признаться, эта мысль ему очень понравилась. Особенно потому, что Анжелика в то время стала беспричинно нервной, вспыльчивой и раздражительной. Теперь-то он знает, что причина у такого её поведения была. Злость, зависть и ревность — вот что испытывала его жена, узнав, что бывший любовник внезапно женился на её младшей сестре.
Но тогда Альфредо всё это было невдомёк. Тогда он, окрылённый вчерашней беседой со свояченицей, заехал домой к молодожёнам и неожиданно для себя застал безобразную сцену ревности, которую младшей сестре устроила старшая. Каких только гадостей она не наговорила! Какие только гнусности не сорвались с её губ! И всему этому кошмару Моразини стал невольным свидетелем. Но добило и его, и Бьянколеллу признание Анжелики в том, что она ждёт ребёнка от виконта ди Бароцци.
Осознание этого факта взорвало мозг графа, словно бочку с порохом. Он даже не заметил, что Анжелика увидела его. Помнит только, как, пробегая мимо к выходу, жена бросила ему презрительное — «ненавижу». Больше он её никогда не видел.
В тот же день граф Моразини уехал в Испанию, прихватив с собой Бьянколеллу Маргариту. Свояченица была так потрясена произошедшим, что не нашла иного выхода, как напроситься вместе с ним в дипломатическую поездку. А он из сострадания к ней, а может, по большей части, чтобы отомстить бывшему приятелю, не отказал ей в этой услуге.
Потом было письмо Анжелики в Испанию с покаянием и признанием, что она носит под сердцем их общее дитя. Возвращение в Неаполь спустя три месяца. И как гром среди ясного неба весть: Анжелика погибла под колёсами конной повозки. Всё, что ему осталось, — оплакивать несчастливый, бесплодный брак у мраморного надгробия в виде скорбящего ангела.
И пусть говорят, что причины забываются, лишь результаты остаются. Воздаяние — штука злая. Ему суждено вечно искать причины произошедшего. Копаться в прошлом, пытаясь разобраться в своей вине. Ведь недаром прозвучало убийственное — «ненавижу». Неужели он в самом деле заслужил эту враждебность со стороны жены? Неужели был по отношению к ней бездушным, безразличным, бесстрастным? Или это рядом с ней он сделался таковым? Говорят ведь: «Идущий рядом с хромым научится хромать»[46].
Определённо, поначалу он жену по-настоящему любил, восхищался ею, был очарован её прелестью. Лишь спустя время, анализируя свои с ней отношения, вспоминал, что в период ухаживания она практически всегда молчала, делая вид, что заинтересованно слушает его рассказы о поездках в разные страны, отзывы о прочитанных книгах, истории из дипломатической службы.
Но как только они поженились, флёр очарования постепенно начал спадать. Анжелика всё чаще представала перед ним в истинном свете. Довольно поверхностная, легкомысленная, недостаточно образованная, излишне жеманная, высокомерная, чванливая. Все эти качества не способствовали их сближению. Им не о чем было говорить: её абсолютно не интересовали его дела, а ему были неинтересны сплетни о светских знакомых.
Они начали отдаляться. Общение становилось довольно формальным. Страсть ушла. И потому он всё больше и больше погружался в дела служебные, с головой уходя в дипломатию. Возможно, будь он более чутким и внимательным, прояви бо́льшую снисходительность, последующих событий не случилось бы. А если бы он настоял на ребёнке, всё вообще могло бы пойти по иному сценарию.
Моразини чувствовал свою вину, и жить ему с этим грузом было очень непросто. Чувство вины парализует волю и не позволяет двигаться дальше. Оно обесценивает все поступки и достижения. Оно всегда с тобой, и никуда от него не деться. Оно беспрестанно терзает душу. Правильно говорят: чувство вины питает боль[47]. Из-за чувства вины мы принимаем решения, которые идут во вред нам самим. Как изгнать гнетущие мысли из потаённых уголков сознания? Как освободиться от этих оков? Как научиться жить полной жизнью? И вообще, возможно ли это?
Отец в своё время любил повторять: «Бог тумаков не отвешивает. Он наказывает нас иначе». Вот Господь и наказал его этими угрызениями совести за гордыню, за излишнюю самонадеянность, за эгоизм и бессердечие.
За всеми этими безрадостными мыслями Альфредо не заметил, как дорога свернула к морю. Он выглянул в окошко и спросил у кучера:
— Маттео, долго ещё?
— Уже скоро, ваше сиятельство. Сейчас за двумя поворотами откроется вид на Позитано, а там и до Монтепертузо рукой подать. Я уж и так лошадей поторапливаю. Глядите, как погода испортилась. Либеччо[48] грозу нагоняет. Боюсь, до дождя нам не поспеть.
Альфредо ещё раз выглянул в окошко. Погода портилась на глазах. Как будто кто-то свыше, прочувствовав его мысли, решил и в природе создать созвучные настроения. Ветер усилился до штормового. Его мощные порывы раскачивали карету из стороны в сторону. Шум молодой листвы, взбудораженной этим шквалом, заглушал звук бури, разыгравшейся на море.
Над клокочущей водной стихией то здесь, то там среди свинцово-серых грозовых туч блистали молнии, сопровождаемые отдалёнными гулкими раскатами трескучего грома. Казалось, ещё немного, и молнии разобьют небо на мелкие осколки. С минуты на минуту должен был разразиться потоп.
— Маттео, гони лошадей в Позитано. Там переждём грозу.
— Хорошо, ваше сиятельство, будет сделано.
Кучер звонко хлестнул кнутом лошадей и зычно гаркнул:
— А ну, давай, пошли быстрей, мои хорошие!
Лошади помчались изо всех сил. Дормез на каменистой дороге нещадно трясло. Альфредо, держась за раму окошка, время от времени высовывал голову, чтобы посмотреть на дорогу.
Вдруг на одном из поворотов Моразини заметил впереди на выпирающем каменистом утёсе, на самом краю обрыва, хрупкую женскую фигурку в светло-голубом платье и серой накидке. Ему на мгновение показалось, что стоящая на краю скалистого выступа женщина хочет броситься вниз, — столь неординарно смотрелась она в это время в этом месте. Ни секунды не раздумывая, граф стукнул ладонью по дверце дормеза и крикнул кучеру:
— Маттео, тормози!
Кучер с трудом остановил разогнавшихся лошадей.
Альфредо, не дожидаясь грума, выпрыгнул из кареты и пробежал вперёд, к зарослям орешника, позволяющим скрыть его присутствие. Он старался действовать потихоньку: боялся спугнуть женщину и подтолкнуть её к необдуманным действиям. Осторожно раздвинув ветки, Моразини попытался получше разглядеть тонкую фигурку на утёсе. Нужно было понять, как действовать дальше.
Незнакомкой оказалась совсем юная девушка с копной тёмно-каштановых, почти чёрных волос, струящихся по спине ниже талии. Они мягкой, шелковистой шалью обнимали её хрупкие плечики. Мощные порывы ветра подбрасывали пряди то вверх, то вниз, спутывая их, размётывая по сторонам, забрасывая время от времени ей в лицо. Но она как будто этого не замечала. Девушка смотрела куда-то вдаль, в одну лишь ей видимую точку, и не шевелилась. Она казалась невероятно отрешённой, не замечающей ничего вокруг.
Альфредо дёрнулся было незаметно подойти к незнакомке, чтобы оттянуть её от края обрыва, как вдруг она закрыла глаза, вскинула кисти рук и начала нервно двигать ими, перебирая в воздухе пальцами. Моразини не сразу понял, но потом до него постепенно дошло: таким образом девушка имитировала игру на клавикорде или фортепиано.
Да-да, молодая особа играла на воздушных клавишах, перебирала их пальцами, меняла положение рук, склоняла голову в такт воображаемой музыке, закидывала лицо к небу, как будто там находился её единственный слушатель и зритель.
Это было такое захватывающее, такое фееричное зрелище, что Альфредо замер, абсолютно заворожённый. Тёмное грозовое небо, пугающее своей неистовой враждебностью. Налетающие порывы ветра, играющие с прядями волос и треплющие подол платья девушки. Всполохи молний над бушующим, разъярившимся морем и… музыка! Воистину, граф Моразини в это мгновение действительно услышал музыку, которую юная синьорина исполняла на воображаемом инструменте.
В его ушах, благодаря этой девушке, зазвучал «Шторм» великого композитора Антонио Вивальди[49]! Резкие порывы ветра, швыряющие в лицо водяную пыль. Слепящие вспышки молний. Звуки мелодии, стремительно, без остановки следующие один за другим. Зловещие раскаты грома, окрашивающие музыку в тревожные тона.
И вдруг с неба, словно по волшебству, обрушилась плотная водная лавина. Она заставила Альфредо ртом хватать воздух, потому что вода забивала рот, забивала глаза, мешая смотреть туда, где творилось ЧУДО! Да, это было настоящей магией! Её сотворила хрупкая девушка и её волшебные руки! Это они управляли сейчас грозной мощью, и эта неподвластная простому человеческому существу стихия беспрекословно подчинялась ей!
Сам того не желая, Альфредо, как под гипнозом, приблизился к девушке настолько, что ему стал виден её точёный профиль, облепленный мокрыми прядями волос, её бледная, будто просвечивающая насквозь фарфоровая кожа, покрытая дождевой влагой, её закрытые глаза с густыми чёрными ресницами, на которых повисли блестящие капли, её плотно сжатые, побелевшие пухлые губы.
Вдруг девушка, словно почувствовав случайного зрителя, открыла глаза и повернула голову. Их взгляды встретились и зацепились друг за друга. И это мгновение, несмотря на стену проливного дождя, показалось Альфредо бесконечным. Мир вокруг замер и оглох.
Моразини почувствовал, что его сердце перестало биться, потому что он с головой нырнул в яркую синеву глаз странной особы. Потом он ещё не раз будет вспоминать эти широко распахнутые глаза. Будет мучительно долго пытаться расшифровать её взгляд. Что в нём было? Удивление? Гнев? Растерянность? Смущение?
Альфредо попробовал сделать шаг навстречу девушке, и она вдруг отмерла, как будто только сейчас почувствовала, что насквозь промокла, что мокрая ткань самым неприглядным образом облепила её тело. Незнакомка вспыхнула и, сорвавшись с места, помчалась прочь по уходящей среди кустарников узкой тропинке. Мокрое платье мешало её движениям, комом сбивалось между ног, замедляя бег, но она на это не обращала никакого внимания. Лишь однажды, на самом верху тропинки, девушка обернулась, замерла на миг, будто пыталась понять, не привиделось ли ей всё это, и тут же скрылась за нависающим выступом скалы.
Альфредо, как заворожённый, хотел было пуститься вслед за незнакомкой, но мощный раскат грома заставил его очнуться от этого наваждения. Он тряхнул головой, сгоняя остатки морока, оглянулся на то место, где только что стояла девушка, и его прошиб лёгкий озноб. Как она не упала, как не сорвалась с обрыва, будучи на таком ветру на самом его краю, да ещё и с закрытыми глазами?! Он подошёл к тому месту и глянул вниз. Там вал за валом вгрызались в бурые скалистые камни, создавая при этом мощную белоснежную пену.
Новый резкий и оглушительный громовой раскат, последовавший за полыхнувшей зловещей молнией, заставил графа Моразини прийти в себя окончательно. Он провёл ладонью по лицу, стирая скопившуюся на нём влагу, и опять взглянул на море. Звуки музыки всё ещё звучали у него в голове.
Осознав, что промок до нитки, Альфредо направился к дормезу, где его уже поджидал с тёплой накидкой старый слуга Паскуале. Накинув на плечи тёплое сукно, граф поспешно влез в экипаж и велел кучеру гнать лошадей сразу на виллу в Монтепертузо, не останавливаясь в Позитано.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Арабелла. Музыка любви предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
27
Дорме́з (фр. dormeuse) — старинная большая дорожная карета, предназначенная для длительного путешествия и для сна в пути. — Авт.
29
Жюстокóр (фр. justaucorps — «точно по корпусу») — тип мужского кафтана, появившийся в конце XVII века и сделавшийся в XVIII веке обязательным элементом европейского придворного костюма. — Авт.
31
Берна́рдо Тану́ччи (1698–1783) — неаполитанский политик эпохи Просвещения, Государственный секретарь юстиции, а затем министр иностранных дел и глава правительства при Карле VII и его слабовольном сыне Фердина́нде. — Авт.
32
Империя Великих Мого́лов — государство, существовавшее на территории современной Индии, Пакистана, Бангладеш и юго-восточного Афганистана в 1526–1540 и 1555–1858 годах. — Авт.
33
Жан-Бати́ст де Машо́ д’Арнуви́ль (1701–1794) — французский политик и администратор при короле Людовике XV. — Авт.
34
Ливр (фр. livre) — денежная единица Франции, бывшая в обращении до 1795 года; ливр делился на 20 су или 12 денье́. — Ред.
35
Венцесла́в Антон Домини́к Ка́униц (1711–1794) — австрийский государственный деятель, ведавший внешними сношениями Священной Римской империи с 1753 по 1792 год. — Авт.
36
Этье́н-Франсуа́ де Шуазёль (1719–1785) — французский государственный деятель эпохи Просвещения, глава французской дипломатии в последней трети царствования Людовика XV. — Авт.
38
Менуэ́т (фр. menuet, от menu — маленький, незначительный) — старинный французский грациозный танец, названный так вследствие мелких шажков на низких полупальцах, па меню (фр. pas menus). — Авт.
39
Форла́на (итал. forlana) — итальянский исторический бальный танец в быстром темпе со множеством прыжков. — Авт.
40
Контрда́нс (фр. contredanse) — изначально английский, а затем и французский народный танец и музыка к нему. Став бальным танцем, распространился по всей Европе. — Авт.
42
Имперский орёл — двуглавый орёл — династический герб Габсбургов, правивших в Неаполитанском королевстве с 1516 по 1734 г. — Авт.
48
Либе́ччо (итал. libeccio) — юго-западный, иногда западный ветер. Характерен для побережья Тирре́нского моря (западного побережья Италии), где порой вызывает сильные волны и ливни. Термин происходит от греческого libykós, что переводится как «ветер из Ливии», либо от арабского lebeǵ, что означает «ветер, несущий дождь». — Авт.
