Игры двуликих

Алексей Валерьевич Меркушин, 2012

"Я готов ответить за каждый миллион, кроме первого…" – эту фразу скажет любой бизнесмен конца девяностых – начала двухтысячных. На набережной обнаружен труп. Предварительное заключение: "сердечный приступ", не убеждает следователя – зная покойного лично, уверен, что дело нечисто. И не зря… В морге покойный лишается руки. Засуетились криминальные и бизнес-круги. Расследование буквально вскрывает "двойное дно" городской элиты; сам следователь и его окружение становятся мишенью тех, кто намерен во что бы то ни стало оставить прошлое похороненным. Раскройте все тайны, вместе с героем дойдя до самого конца… скучно точно не будет!

Глава 8

Пушенков рвал и метал: его круглое лицо пошло красными пятнами, руки сжимались, будто хотел ударить:

— Я сказал, дело закрыто! Развели бардак: не являешься по приказу, не докладываешь… Ты кем себя возомнил, капитан!? Я сорву твои погоны быстрее, чем ты пернешь!

— Не ты надел, не тебе срывать — буркнул Звонарев в пол. Стоять посреди кабинета, когда остальные, специально вызванные коллеги, сидели, унизительно.

— Что бурчишь, мерзавец? — Пушенков покраснел больше: теперь он походил на переспелый томат.

— Вы, говорю, сами приказали архив Ермолаева разрабатывать. Вот мы и…

— Что вы? — начальник грохнул кулаком по столу — Ты! Потащил коллегу, ночью, в преступный район, без оружия… Юрков на краю гибели!

Пушок врал — Юрков чувствовал себя отлично и даже хотел уйти домой, но врачи не отпустили.

Звонарев, конечно, чувствовал себя виноватым — как ни крути, Коля действительно попал под удар из-за него. Капитан жалел, что не поехал на адрес один… с другой стороны, если бы не Юрков, рожа-Пушенков сейчас притворялся бы скорбящим; велел бы, наверное, фотографию Звонарева ленточкой украсить и на входе выставить…

— Что молчишь? Сказать нечего? — начальник медленно успокаивался — Сдай оружие, удостоверение, дела… Ты отстранен, до окончания расследования.

— Надо найти киллера! — пришла очередь капитана краснеть от злости — Архив…

— Без тебя разберемся! — видя состояние подчиненного, Пушенков довольно улыбнулся — От тебя толку ноль, одни проблемы. Иди, сдавай.

Звонарев молча вынул из кармана удостоверение, бросил на стол.

— Что такое? — Пушок прищурился.

— Сам сдашь. Может, похудеешь, лишний раз сбегав на первый.

Коллеги затаили дыхание: что-то будет. Глаза Пушенкова налились кровью:

— Ты что себе позволяешь, сучонок?! — он встал из-за стола, пошел на Звонарева — вырос, щенок? Я тебе…

— Что? — лицо капитана окаменело, глаза блеснули сталью: он сделал шаг навстречу. Рослый, широкоплечий, Капитан в эту минуту был страшен. Пушенков остановился:

— Ты за это поплатишься! Угроза старшему по званию, прямое нарушение приказа… В Нижний Тагил поедешь! Обещаю тебе — сделаю все, чтоб зачах на зоне, шельмец!

Пушок выпрямился, одернул китель и вернулся за стол. Собравшиеся прятали глаза: такого в прокуратуре не бывало.

Звонарев молча развернулся и вышел из кабинета. Он жалел, что не сдержался — Пушенков действительно может навредить, подвести под трибунал…. Если комиссия опросит присутствующих, и все подтвердят слова начальника… а они подтвердят — тогда не миновать холодного уральского края.

Пока капитан спускался по давно знакомым, ставшими вдруг неуютными ступеням, в голове лихорадочно крутились мысли:

«Времени в обрез… Две… может быть, три недели, пока работает комиссия, то, се… Найти убийцу Ермолаева, найти вчерашнего стрелка, найти архив… Без поддержки — свои как от чумного будут прятаться — без зацепок, без прикрытия. Как? А хрен его знает! По обстоятельствам, другого выхода нет. Первым делом обзавестись «стволом», а там…».

Есть человек, который не предаст. Звонарев сел в маршрутку и поехал к изнывающему от скуки Юркову.

Все муниципальные больницы похожи друг на друга, как уродливые сестры — одинаково зеленые (почему всегда зеленые?) стены; одинаковый запах лекарств и хлорки; гремящий лифт с табличкой «для персонала» — больные едва ползут по ступенькам, но лифтерша никогда не проникнется: «Нельзя!» — захлопнет перед носом дверь и уедет одна…

Капитан узнал номер палаты, взбежал на третий этаж, но Николая не застал — Юрков сидел в сестринской и развлекал двух девчонок-практиканток анекдотами:

— Еще один: летят русский, немец и американец в самолете…

— Девушки, можно, украду больного на пару минут? — прервал друга Звонарев, заслужив недовольные гримаски.

— О, Саня! — Николай схватил ладонь коллеги и долго тряс — Скажи им, что я здоров! «Лежите, больной!» — передразнил он неизвестно кого — Сколько можно лежать, работать надо!

— Я к тебе по делу. Важному. Кстати… — капитан протянул пакет с апельсинами — Выздоравливай, поправляйся, что там еще в таких случаях говорят…

— Так… — коллега сразу посерьезнел, уловив тревогу — К черту формальности, излагай!

Звонарев быстро и четко пересказал все, что случилось в кабинете Пушенкова. Большое каменное лицо Юркова ничего не выражало, но капитан интуитивно чувствовал, как оно недовольно кривится — слишком долго работали бок-о-бок, научились понимать друг друга с полуслова.

— Короче, жопа — лаконично закончил капитан — теперь у меня есть лимит времени, в который надо уложиться. Ну и, по возможности, выжить: не просто так в меня палили, перешел кому-то дорогу.

— Что думаешь делать?

— Поеду, снова навещу Князя.

— А если от него стрелок? Странное совпадение, не находишь — он дает адрес, вечером едем и чудом остаемся живы.

Мимо них прошаркал тапочками столетний дед: Звонарев молчал, пока он не отошел достаточно далеко:

— Думал об этом… Вряд ли Луганского работа: ему архив нужен, а не моя голова. Смысла нет убивать — по крайней мере, на первый взгляд… Но, даже если от него, идти все равно не к кому. Если хочу успеть что-то сделать, без помощи не обойтись.

— Сань… — Юрков кашлянул — Почему для тебя важно найти убийцу? Может, правда Ерема от сердца «скопытился», а мы пустышку тянем? Да если и убийство — помер Максим, и хрен с ним: дела нет, улик нет…

— Это личное, еще с той службы. Он меня часто выручал, а то, что начал документы эти продавать, так ведь действительно с ума сошел. Психам даже убийство с рук сходит!

— Не сравнивай безумное убийство и торговлю информацией. Безумный — не безумный, а денежку получал немалую. Скурвился, и не списывай на болезнь… разве что сучью, так она врожденная! — Коля отвернулся.

— Давай проедем, для ясности — Звонарев примирительно хлопнул друга по плечу — В основном, профессиональный интерес, плюс хочется в глаза мрази глянуть, решившей нас «ухлопать».

— На меня можешь рассчитывать. День… максимум, два, я выйду отсюда. Сразу возьму за свой счет, будем работать.

— Нет, Коля, не пойдет. Один раз схлопотал пулю — мало? Ты мне в прокуратуре нужен: может, понадобится что-то узнать, «пробить»… Работай спокойно — я, как что узнаю, сразу отзвонюсь. Лады?

— Но…

— Не спорь, я старше по званию… по крайней мере, пока — Звонарев шутливо нахмурился — Ладно, поехал…

— Постой. Ты на маршрутке?

— Да, мою не сделали… наверное, уже не сделают: мастер такую сумму заломил, что проще новую купить.

— Погоди… — Юрков забежал в палату и вынес ключи — Бери мою… если она еще стоит. Доверенность на предъявителя в козырьке.

— Вот за это отдельное тебе… Сподручнее будет — капитан спрятал ключи в карман.

— Удачи. Смотри, не лезь особо. Чуть что, звони.

— Обязательно.

Следователи обменялись крепким рукопожатием.

Из больницы Звонарев ехал с чувством приятной теплоты, знакомой всякому, кому повстречался на жизненном пути настоящий друг.

***

Маршрутка ехала по"Золотникам" — старому району, с изысканными домами купцов и уродливыми, выросшими за каких-то десять лет коробками торговых центров. Александр здешние кварталы изучил, как свои пять пальцев — тут прошло его детство и большая часть юности, выкурена первая сигарета и потискана первая грудь. Под гитару вечерами пелись блатные песни, спирт продавался по десять рублей"чекушка", закуску тайком несли из собственных холодильников — кто что может. Здесь же, в драке, капитану сломали нос, который с тех пор смотрит чуть влево, и здесь же был самопальный спортзал дяди Антона, где районные пацаны занимались бесплатно.

Каждый раз, проезжая родные места, Звонарев чувствовал щемящую тоску по ушедшим временам, и рано почившим друзьям — одних забрал алкоголь, других наркотики… пришла новая эпоха, новые идеи и новые удовольствия, доступные каждому.

Неожиданно капитан решил зайти к матери, благо изученными тропками всего пять минут ходу. Расплатившись с водителем, он купил в магазине торт и, петляя между старых гаражей, скрываясь под козырьками от непостоянного дождика, вышел к знакомому подъезду.

— Кто? — бдительно осведомился домофон родным голосом.

— Я, мам.

Запиликала, открываясь, дверь.

— Похудел! — мать критически оглядела капитана со всех сторон — Поди, ешь одну быструю лапшу?

Она, конечно, права…

— Да нет, хорошо ем. Держи тортик — он разулся и прошел в маленькую, знакомую с детства, кухню — Где чай?

— Погоди с тортом, садись — будем борщ есть.

— О, это мы с превеликим! — Звонарев довольно обхватил живот обеими руками.

— А врешь, что нормально питаешься!

— Надо тебе в следователи идти, вместо меня.

— Налетай, шутник — она поставила на стол глубокую тарелку наваристого, с большим куском мяса, супа.

Мать всегда была у него одна, и он у нее один — отца капитан никогда не видел… почти никогда, об этом чуть ниже — даже фотографии не осталось: ушел, когда маленькому Саше не исполнилось и года. Она никогда не говорила о нем, на вопросы не отвечала и предпочитала тему замалчивать… Подросший сын начал выяснять настойчивее — ведь пацану нужен отец! — но, однажды заметив, как мама болезненно реагирует на такие разговоры, замыкается, становится раздражительной… просто перестал ее тревожить: родной человек дороже чужого, пусть и однокровного, родственника.

Учился Звонарев средне, много занимался спортом, с пятнадцати — как все подростки — стал пропадать на улицах… обычная жизнь обычной семьи, без особо волнительных происшествий. Мать работала водителем трамвая, по двенадцать часов день-через-день, так что большую часть времени Сашка был предоставлен самому себе… или, что чаще, предоставлен к услугам Машке Орловой, признанной красавице двора и школы, которой посвятили стихов и песен великое множество. Естественно, при таком количестве ухажеров чемпион района по боксу был обласкан — кого ж брать в телохранители, как не его? — и даже дважды целован в щеку — один раз тайно, и один раз прилюдно.

Именно Машка, выскочив замуж за мелкого фарцовщика и ранив Звонарева в самое сердце, косвенно стала причиной их любви со Светой — будущая жена посочувствовала страдающему однокласснику: подошла и сказала, что все будет хорошо… Он посмотрел в ее светло-зеленые, с веселыми искорками, глаза; на милую улыбку, от которой она всегда розовела и появлялись ямочки на щеках… Предательница Орлова была забыта в ту же секунду — молодость не умеет долго быть раненой.

В общем, детство как детство, если бы не один эпизод, надолго оставивший — да и не забытый полностью до сих пор — неприятный душевный осадок.

Случилась в тот год крайне мокрая осень — это Звонарев помнил отчетливо. Мать работала на смене, Сашка пришел из школы и едва успел заварить чай — раздался звонок в дверь. На пороге стоял незнакомый потрепанный мужчина — слегка за сорок, лысоватый, с коричневым советским чемоданом и в старой, больше его головы, шляпе. Звонареву сразу не понравились глаза гостя — тускло-серые, цепкие, они буквально за секунду обежали все, за что могли уцепиться. Мужик улыбнулся во весь ряд крупных, никотиново-желтых зубов, поставил чемодан:

— Ну, здравствуй, сын!

Попытался обнять, но Санька, в свои шестнадцать наголову выше и в два раза шире, не позволил:

— Ты кто такой?

— Не узнал — вздохнул"отец" — а ведь я тебя качал, в две ладони умещался!

— Знать тебя не знаю, чушь несешь какую-то… вали отсюда! — Звонарев хотел закрыть дверь, но мужик успел протянуть фотографию: на ней мама держала тугой комок с ребенком, а рядом этот… с букетом, усами и улыбкой.

Делать нечего, провел на кухню, налил чаю. Уплетая бутерброд, новоявленный папаша рассказывал истории — одна плаксивее другой — как его, интеллигента, писателя — сопротивленца, на каторгу… Уж на что Сашка был развит, умел критически мыслить и трезво оценить ситуацию — поплыл:"Батя!". Плыли в памяти картинки, с какой завистью смотрел на Пашку-соседа, которому отец чинил велосипедное колесо и учил натягивать цепь; или как отец Юрки все время брал сына на рыбалку, а потом они вместе показывали всему двору улов…

Поев, отец сказал, что забежит вечером — мол, есть кой-какие дела с дороги. Радостный Сашка обнял его, сказал, что будет ждать и дал десять рублей — на трамвай. Конечно, едва мать переступила порог, он вывалил радостную новость… и уж совсем не ожидал, что она — как есть, в обуви и стареньком сером пальто — плюхнется на тумбочку и разрыдается в голос.

Оказалось, совсем не по"интеллигентной"статье шел папашин марш по зонам — вор-рецидивист, он никогда не гулял по воле больше года. Как их свела судьба с матерью, одному богу… или не богу, вряд ли он настолько жесток к людям — известно… но повстречались, и через девять месяцев родился маленький Саша Звонарев. Отец прожил с ними два месяца и снова"уехал", прикарманив обручальное кольцо материной подруги. И теперь вернулся…

Впрочем, конечно, не вернулся — не в этот день, не во все стальные. Быстро выяснилась причина — уходя, папаша «отжал» хрустальную вазу — когда только успел? — подарок от трамвайного парка на сорокалетие заслуженного работника Звонаревой.

Целый месяц — будь на улице дождь, или сухо — Сашка бродил по дворам и выспрашивал, не видел ли кто потрепанного мужика с коричневым чемоданом… Засыпая, он каждую ночь видел, как этот… улыбается в глаза, обнимает, а сам выискивает, что поценнее да полегче спрятать… Звонарев даже тренировки на время забросил, чего не случалось никогда до этого.

Шло время — как известно, лучший лекарь. Рана затягивается, сохнет, покрывается корочкой — и все равно оставляет шрам, который всегда будет напоминать о случившемся. Сашка пришел в себя, но эта история во многом определил его выбор профессии: желание стать следователем явилось желанием быть полной противоположностью подонку-отцу.

* * *

— Санька, чего задумался? — Катерина Дмитриевна — в цветастом фартуке, с короткими, подкрашенными хной волосами, легонько толкнула сына в бок.

— А? — Звонарев несколько раз моргнул — Да, извини, вспомнилось… — кивнул на тарелку — Отлично получилось!

— Когда это я готовила, чтобы не отлично!? — она шутливо нахмурилась.

— Не помню такого! — суп вышел на славу: аромат борща наполнял кухню и заставил уже сытого Звонарева сглотнуть слюну. Навалилось состояние легкой дремы.

— Сань… — мать присела напротив — Скажи, у тебя все нормально?

— Конечно. Почему спрашиваешь? — ему стало не по себе от пристального взгляда

— Тетя Галя сегодня приснилась… Пальцем грозила чего-то…

Тетя Галя, покойная сестра матери, снилась к неприятностям с Сашкой… по крайней мере, Катерина Дмитриевна в этом уверена. Звонарев вдруг подумал, что возможно, и не напрасно уверена.

— Да нет, все отлично. Работа идет, жизнь бежит…

— Свету не видел? — смотрела в стол: знала, как ненавидит сын эти вопросы.

— Нет, мам, не видел. Да и не очень хочу, если честно…

— Я все надеюсь: может, сойдетесь — вздохнула, хоть и знал капитан, что неискренне: когда мать узнала, что у нее не будет внуков, расстроилась. Теперь вроде как появился шанс…

Хотелось завалиться на диван с тупеньким детективом — чтобы ни думать, ни гадать: следить за действием и отдохнуть от напряженных дней, но отпущенное время следовало использовать по полной.

— Ладно, мам, поеду я. Дел по горло, не отдохнешь…

— Погоди, а торт? — она достала коробку из холодильника.

— Ну, какой торт, ты чего, полный живот! Да и грех после такого борща есть это! — он презрительно ткнул пальцем в яркую упаковку.

Она качала головой, убирая лакомство обратно, но по глазам понял — довольна комплиментом, порадовалась.

— Ты заезжай почаще, мне скучно одной — Катерина Дмитриевна провела ладонью по его коротким черным волосам — все больше седых…

— Скоро бес в ребро! — он поцеловал мать в теплую, пахнущую родным домом щеку — Скоро еще заеду.

— Обещаешь только…

Выйдя на улицу, капитан отыскал глазами окна — Катерина Дмитриевна, как всегда, стоит и машет ладошкой. Он улыбнулся, помахал в ответ и пошел на остановку, ощущая странный дискомфорт — так бывает, если прощаться с чем-то дорогим и надолго.