Из записок Лаврентия Берии

Александр Семёнович Черенов

Стилизация под исторический документ – не изобретение автора. Пример: Маргерит Юрсенар и её «Воспоминания Адриана». И здесь автор предлагает как подлинный квазиисторический документ жанра мемуаров. Приданием художественному произведению формы исторического документа автор как бы передоверяет свои права эпохе, и она начинает вспоминать о себе сама. Роман основан на подлинных фактах биографии главы НКВД. «Полёт авторской фантазии» ограничен рамками того, что неизбежно вытекает из логики событий.

Глава вторая

Да, как героически всё начиналось! В марте семнадцатого я «подался» к большевикам. «Вовремя!» — скажут некоторые, тут же сопоставив две цифры: март семнадцатого — октябрь семнадцатого. Только зря стараются: никакой угадайки и никакого корыстного расчёта в моём поступке не было! Во-первых, в марте семнадцатого большевистской революцией и не пахло. Только что, в феврале, состоялась буржуазно-демократическая революция, и на подъёме находились совсем другие партии, в диапазоне от «центра» до «правого края». Например, у нас в Азербайджане в большом авторитете была партия «Мусават». Сильные позиции имели и меньшевики с эсерами. Если бы я выгадывал, то на худой конец, можно было вступить в «Гуммет» или местный филиал кадетской партии.

А, вот, большевики особой популярностью в массах не пользовались. И перспективы их — как минимум, у нас в Баку — выглядели очень сомнительными. И, тем не менее, я выбрал этот путь: стал большевиком. Так что, если судить с позиции обывателя, я поступил вопреки логике и здравому смыслу. Какой же тут расчёт? Для реалий марта семнадцатого это, скорее, просчёт. В таком случае, почему же я так поступил? Если не от большого ума, то от глупости, что ли? Нет. Можете мне не верить, но я «поступил» в партию оттого, что… не мог поступить иначе! Пусть этот ответ покажется кому-то высокопарным, но другого у меня нет. Потому что это — правда. Так, что поступок мой не только не корыстный, но «где-то даже» отважный. В духе горьковского «безумству храбрых поём мы славу!». Значит, не критиковать меня надо, а приятно изумляться, поспешая ко мне не с шишками, а с пышками.

Но мастера «первыми бросать камни» не поспешают. Те, кто были убеждены в обратном, потому что очень хотели этого, не отказались от своих намерений «разоблачить» меня во что бы то ни стало. Поскольку других объяснений этого «престранного совпадения» у них не нашлось, «всё равно злодея Берию» решено было разоблачить «с другого конца». Ещё тогда, в двадцатые — уже после того, как Советская власть победила в Закавказье — меня обвинили в приписках, но не по линии плановых заданий, а по линии партийного стажа. Ну, будто бы я приписал себе партийный стаж. И не для солидности, а для того, чтоб коварно затесаться в ряды дореволюционных подпольщиков. С какой целью? Ясное дело: для того, чтобы «на законных основаниях» вредить старым большевикам, попутно извлекая из дореволюционного стажа материальную выгоду. Ведь я «сделал» это якобы уже после того, как увидел, что большевики могут победить. Каков довод, а: «могут победить!». На другую вероятность — что могут не победить — задним числом уже не обращали внимания: победили ведь!

Мои нынешние «разоблачители» в лице Руденко, Москаленко и других «поборников исторической справедливости» из числа «заказчиков наверху» не оригинальны в своих попытках. Они всего лишь «обратились к опыту» предшественников. Тех самых «разоблачителей коварных намерений Берии, коварно же прокравшегося в наши чистые и незапятнанные ряды». Меня — а больше себя — они вновь пытаются убедить в том, что нет доказательств наличия у Берии члена… виноват: стажа члена с семнадцатого года. (Насчёт «члена Берии» у них сомнений нет, но об этом позже).

Я даже не собираюсь опровергать их тем, что такие доказательства есть. Надо только не лениться и заглянуть в архивы, кстати, открытые даже для историков, не то, что для следствия. И даже не столько не лениться, сколько поиметь немножко совести, чтобы превозмочь себя и постараться увидеть то, чего так сильно не хочется видеть. Вместо этого я «обращусь к опыту» критиков. Нет доказательств членства с семнадцатого года? А разве есть доказательства обратного? Ну, доказательств того, что «негодяй Берия» не является членом партии с семнадцатого года? Разве не закономерен такой вопрос, не говоря уже о том, что нет таких доказательств в природе, и никогда не было? Кажется, у Маркса сказано, что отсутствие доказательств отрицательного ответа не является доказательством ответа положительного.

Законный вопрос, не правда ли? Только он — для людей, которые слышат не только то, что хотят слушать. Мои следователи (прокурор Руденко и солдафон Москаленко) — не из их числа. Упёрлись: «Есть ссылка на характеристику Вирапа, который подтвердил членство Берии в партии с декабря 1919 года». Тоже, мне, довод! «Эта Вирапа» подтвердил лишь то, что уже в декабре 1919 я — член партии. Он же не сказал, что я не был им до девятнадцатого года! А я в отношении «этой Вирапы» не могу сказать и того, потому что не помню я никакого Вирапа! И, вообще, если уж следователи задались целью изобличить меня, пусть изобличают документами. Пусть докажут мне «не на пальцах», что я «ошибся датой». Но у них нет таких документов. И хоть я не обязан доказывать то, что «я — не верблюд» (презумпция невиновности) — так и быть: снизойду к «товарищам».

Я утверждал и утверждаю, что являюсь членом партии с марта 1917 года. Именно тогда мы с моими друзьями Егоровым, Пуховичем и Аванесовым создали в Баку кружок РСДРП (б). Пусть мои «законники» найдут этих людей, только пусть не вынуждают сказать их, что они и рядом со мной не стояли! Пусть ищут наши протоколы и заявления! Меня сейчас пытаются убедить в том, что этот довод смешон. И смешон он якобы тем, что незачем было создавать кружок. «Товарищи» мыслят — если к ним вообще применим этот глагол — категориями пятьдесят третьего года, когда КПСС — единственная партия. Хорошо ещё, что они не сказали мне, что надо было обратиться с заявлением в обком или горком, но намёк понятен! Как и всё остальное с этими «товарищами».

Нет, «друзья-приятели»: как бы вы ни пытались испачкать мою совесть, а она чиста! Мне незачем было приписывать себе лишний стаж. Потому, что если «дореволюционное прошлое» и работало на тебя, то лишь на первых порах, да и то чисто символически. Ведь «надбавок за стаж», не говоря уже о бытовых льготах, героям подполья не полагалось. Никакого поощрения «сладкой конфеткой» и «поглаживания по головке». Напротив: «коммунисты — вперёд!» Вот и вся «привилегия»! А свою преданность делу партии надо было доказывать не справками и не записью в партбилете, а работой. Конкретной работой. Тут уже никакой стаж не шёл в зачёт.

Если этих доводов мало для того, чтобы пробудить в моих «судьях» хоть какую-то мысль — я уже не говорю о пробуждении совести — придётся открыться. Но не в том смысле, на который так надеется следствие. Как бы не хотелось моим визави слышать это, но есть документы, которыми подтверждается мой партийный стаж. Один из них, как сейчас помню, назывался «Анкетированная характеристика КПК на товарища Берию» (тогда меня ещё называли товарищем — не гражданином, как сейчас). Составлялась эта характеристика ещё при Ленине и Дзержинском, в 1923 году.

Сразу вынужден огорчить «блюстителей закона»: к её составлению «негодяй Берия» не имеет никакого отношения. Составили и подписали эту бумагу — на основании других бумаг из архивов — совсем даже не мои дружки Кваранцхелия, Мегрелишвили и Думбадзе. И там было прямо сказано, если я не ошибаюсь, в пункте 3, что у Лаврентия Берии стаж (проверенный) — с 1917 года, что перерывов в членстве не было, что в других партиях, кроме РСДРП (б), он — я, то есть — не состоял. Почему я так хорошо запомнил текст? Так, поневоле запомнишь, когда не дают забыть! А ведь мне не давали забыть ещё с двадцатых годов: тоже, знаете ли, стаж!

Все последние месяцы из меня активно лепят и кроят. Пожалуй, даже «лепят» и «шьют». Именно так: в кавычках. А, если «лепят и кроят», то лишь в части образа мусаватистского шпика, коварно прокравшегося в ряды Коммунистической партии, чтобы вредить ей все последующие тридцать пять лет. Но так как образ мне навязывают исключительно в формате «лепить чернуху» и «шить дело», то правильнее будет сказать: не «из меня» лепят, а «мне».

«Грузят» меня основательно, по принципу: «Вали кулём — потом разберём!». Всё припомнили: и то, что было, и то, чего не было. Последнего не просто много: только оно и есть. Ребятам мало одного низложения. Даже заговора им не хватает. Так, уж, у нас заведено: если «нагружать» — так всеми грехами от сотворения мира.

Поэтому «товарищи» усердно работают над созданием образа Сатаны, с которым они — не только «не с одного двора», но даже «не с одной улицы»! С которым они на одном гектаре, пардон, рядом не присядут! С которым они и бражничали только затем, чтобы вывести его на чистую воду — посредством водки! С которым они тридцать пять лет соседствовали в партии лишь затем, чтобы глубже вскрыть его злодейское нутро!

С которым все эти тридцать пять лет они исподволь — незаметно не только для других, но и для себя! — боролись, так как все эти годы «от него не было никакой пользы, кроме вреда»! С которым они, разумеется — никаким боком, и о котором они, естественно — ни сном, ни духом! Которого, если и терпели они, то лишь в русле завета Господа Нашего, предлагавшего ещё немного потерпеть, «пока братья их, которые будут убиты, дополнят число»!

Чего только мне не «налепили»! Даже крохобором меня пытаются выставить: якобы в сорок седьмом, во время денежной реформы, я заранее внёс в кассу сорок тысяч рублей, чтобы потом обменять их в соотношении один к одному. Так, словно я — мелкий жулик-завмаг, а не Берия! Но и этого моим разоблачителем показалось мало — и «при обыске у меня нашли» сто тысяч рублей, сорок стволов оружия, а ещё «целых» четыре автомашины! Нет бы, пораскинуть мозгами: на кой хрен Берии сорок «пушек»?! Ну, вот, на кой хрен?! Тем более, при такой охране?! Нет, признаюсь, как на духу: один ствол у меня был — именной, от соратников к 50-летию. Табличка с гравировкой на нём была — а вот патронов не было! И не потому, что я «заранее готовил себе алиби»: от греха подальше, а то под настроение всякое может случиться.

И насчёт автомобилей — тоже перебор. Зачем их «обнаруживать у меня», когда они и так закреплены за мной?! Правда, не четыре, а три: два «линкольна» и один «бьюик»?! И, уж, совсем «ни в какие ворота» «убойный довод» следствия о том, что из сейфа у моего сына Серго изъято якобы двести шестьдесят девять тысяч рублей, а также «много облигаций и драгоценностей»!

С деталями последней «туфты» меня не ознакомили, поэтому я и останавливаться на ней не буду. А, вот, насчёт «… тысяч рублей» поговорим! Да, у меня был приличный оклад по должности. С тридцать девятого, как нарком внутренних дел, я получал три тысячи пятьсот рублей в месяц плюс надбавка за выслугу в размере пятидесяти процентов оклада. Итого пять двести пятьдесят. По тем временам — вполне прилично. Немножко добавить — и можно было купить «М-1». Но это было аскетическое время, и мы «ничего такого» не покупали, даже подумать об этом не могли. И не потому, что Хозяин задавал тон, а мы вынуждены были соответствовать. Нет: было другое время, и люди были другие. И ценности у них были другие — не те, которые, не сомневаюсь, начнёт сейчас пропагандировать Хрущёв, обыватель от природы.

Поэтому какие-то суммы у меня накопиться могли. Но, разумеется, не такие. Потому что, как бы мы ни аскетничали, а что-то тратили. Значит, расход был. Взяток мы не брали, поэтому, откуда могли взяться почти двести семьдесят тысяч?! Ведь даже Сталинскую премию — а это большие деньги — я пожертвовал государству?! И от доплаты за ордена — по почину Власика — отказался! И не потому, что такой хороший: все были хороши! Все так поступали! И, потом, чего бы я хранил свои деньги в сейфе у сына?

У него — своя семья, своя жизнь, свои доходы и расходы. Как доктор наук и Главный конструктор, он сам хорошо получал. Так, что я имею законное право сказать гражданам следователям: «Извините ребята, но дебет с кредитом не сходится! Потому что даже „фуфло“ надо „толкать“ с умом!»

Но всё это были ещё цветочки — «ягодки» пошли дальше. Это я насчёт «агента мусаватистской охранки Берия»… Воистину: «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой»… А ведь, казалось, давно всё выяснили и прояснили. Мои недруги поднимали этот вопрос и в девятнадцатом, и в двадцать третьем, и в двадцать шестом, и в тридцать шестом. Я приводил доказательства, я приводил свидетелей, и им всегда верили. Разные люди верили. И мне верили: и через них, и самому мне, как Лаврентию Берии. Но теперешние мои недруги не хотят этому верить: поменялись ориентиры. Вот, если бы привёл других людей и другие доказательства, которые утверждали бы иное, вот тогда им охотно поверили бы! И мне — тоже. Сегодня поверили бы. И не посмотрели бы на то, что не поверили тогда! Тогда — это в тридцать седьмом, на Пленуме ЦК, когда неугомонный Каминский пустил эту давно амортизированную байку во всесоюзный оборот.

Ну, что ж: придётся ещё раз осветить тёмное, которое давно уже светлое. Да, я служил в разведке партии «Мусават». Членом партии я не был, но в разведке служил. Точнее, в контрразведке. Именно в контрразведке — не в охранке. И факт этот имел место в девятнадцатом-начале двадцатого года. Точнее — с осени девятнадцатого по март двадцатого. Но я не сам «записался в агенты»: товарищи «попросили». Так сказать, «охватили участием». Проще говоря, на службу в контрразведку я поступил по заданию партии «Гуммет».

Предвижу вопрос: почему не от большевиков, с какого тут бока этот «Гуммет», «что это такое, и с чем его едят»? Отвечаю: была такая социал-демократическая партия, которая работала по линии просвещения мусульман в духе социалистических идей. И в этой партии было два течения: большевистское и меньшевистское. Большевики-мусульмане активно сотрудничали с РСДРП (б) ещё с революции пятого года. И не просто сотрудничали: заслужили авторитет и уважение у большевиков-ленинцев. На Шестом съезде Коммунистической партии Азербайджана знаменитый бакинский комиссар Алёша Джапаридзе самолично воздавал им должное.

А в марте девятнадцатого на Бакинской партийной конференции другой известный большевик Ногин предложил оказать «Гуммету» всяческую помощь, и не только моральную. Вот, для оказания этой помощи меня и рекомендовали вождям большевистской фракции «Гуммета» Али Гейдару Караеву и Мирзе Давуду Гуссейнову. Так сказать, командировали «с передачей в аренду». Почему именно меня? Не могу сказать наверняка. Наверно, потому, что я им «показался». Ну, как тот Ваня Солнцев — разведчикам в повести Катаева «Сын полка». Ну, вот, приглянулась им моя кандидатура. А что: девятнадцать лет, с отличием окончил Сухумское реальное училище, затем — Бакинское механико-строительное техническое училище. Какой-никакой, а подпольщик с дореволюционным стажем. Тем более что у меня глаз — ватерпас, а это широко известный факт (в узких партийных кругах). Как ни крути, а для выполнения деликатной работы лучшей кандидатуры и не найти (это объективно — не сочтите за автодифрамб).

С учётом всех «входящих и исходящих» товарищи из «Гуммета» и распорядились мной по своему усмотрению: «трудоустроили» в контрразведку. Им до зарезу нужна была информация о замыслах англичан и меньшевистского правительства. Моим однопартийцам — не меньше.

С учётом наличия образования «и прочих внешних данных», начальство контрразведки «Мусават» определили меня не на наружное наблюдение, а, как сказали бы сейчас, в аналитический отдел «на паях» с секретно-оперативной частью.

Так, что по улице с высунутым языком я не бегал. И не надо меня задним числом превращать в незадачливого филёра Терентия Макаронова — персонажа рассказа Аверченко «Опора порядка». Ну, в того, который напрашивался в письмоводители, чтобы затем подсовывать своему хозяину компромат. Именно там, «сидя на документах», я мог оказать максимальную помощь и «Гуммету», и подпольщикам-большевикам. Ту, которую сами себе они оказать не могли — за отсутствием «внешних данных».

Так, что, с какого боку меня ни поворачивай, а я действительно выполнял задание партии большевиков — «транзитом через «Гуммет». И передавал я такую информацию, какая из других источников моим работодателям и не «светила». В том числе, информацию о планах Англии и Турции относительно Азербайджана и Грузии. В этом контексте шла и реальная информация о внутриполитическом положении в республиках Закавказья, об их возможностях и планах руководства. Вначале «весь шлих» я сдавал Анастасу Микояну — для дальнейшей передачи по назначению. Затем, когда поздней осенью девятнадцатого года в Баку прибыл Борис Шеболдаев, бывший замнаркома Советского правительства по военно-морским делам, который возглавил большевистскую разведку, информация пошла через него.

Думаю, я не открою секрета, если скажу, что конечным получателем информации был Сергей Миронович Киров, член РВС Одиннадцатой армии. Скажу ещё кое-что — и без ложной скромности: эта информация немало помогла установлению Советской власти в Закавказье в кратчайшие сроки. Ведь именно я «донёс наверх» о том, что мусаватисты имели тридцать тысяч войска: двадцать тысяч — у границ Армении, десять тысяч — по гарнизонам, а в Баку — всего две тысячи, юнкерское училище и артиллерию. То есть, против 11-ой армии стояло всего три тысячи человек. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, получив требование о передаче власти, в ночь на двадцать восьмое апреля двадцатого года меньшевистское правительство Азербайджана разбежалось. Моя «служба врагу» закончилась.

Как ни огорчительно слышать это моим следователям, другого они от меня не услышат. И не по причине моего «героического молодогвардейского» молчания: не было другого. А, значит, нечего больше ни говорить, ни слышать. За исключением, разве что, того факта, что командарм-11 Левандовский благодарил меня за службу лично.

К слову — насчёт службы. Она не только не закончилась, но, по сути, только начиналась. Когда, с учётом моей успешной деятельности в тылу врага — можно и без кавычек, и не хихикать при этом — Киров предложил меня на должность уполномоченного регистрода Одиннадцатой армии, я и не предполагал, что это — начало долгой работы в органах. Ведь регистрод — это не канцелярия и не бухгалтерия: это — разведотдел, армейская разведка.

Именно в таком качестве Сергей Миронович и командировал меня в Тифлис, где у власти находилось меньшевистское правительство Ноя Жордании. Правда, развернуться там, в том числе, и по линии агентуры, мне не удалось: грузинская контрразведка своё дело знала. К сожалению, и моё тоже. И, если бы не вмешательство Кирова, авторитетного человека для Жордании, пришлось бы мне исполнять песенку «сижу за решёткой в темнице сырой» несколько дольше, чем… пришлось исполнять.

Не погрешу против истины, если скажу, что к моему освобождению приложили руку и Стуруа с Церетели. В итоге меня освободили с предписанием в трёхдневный срок покинуть территорию Грузии. Только не надо сразу же тыкать в меня пальцем и кричать: «Ага, попался!». Ничего удивительного в моём освобождении нет: такие были тогда времена. Да и позицию Кирова, бывшего тогда представителем РСФСР в Закавказье, тамошние меньшевики тоже обязаны были учитывать.

Что же до разговоров о моём родстве с Жорданией, как о решающем факторе освобождения… Напрасно меня пытаются изобличить в нём — за неимением других «изобличающих» фактов. Скажу откровенно: я бы и не стеснялся этого родства… если бы оно было. Ной Жордания — личность: дурака главой правительства независимой Грузии не поставили бы. Но, если даже мы с ним и «седьмая вода на киселе», то не по моей линии, а по линии моей жены Нино, которая по бабушке — княжна Чиковани. Вот, там ещё можно попробовать докопаться до этой «седьмой воды»… если совсем уже полная безнадёга с моим разоблачением как меньшевистского агента.