Из записок Лаврентия Берии

Александр Семёнович Черенов

Стилизация под исторический документ – не изобретение автора. Пример: Маргерит Юрсенар и её «Воспоминания Адриана». И здесь автор предлагает как подлинный квазиисторический документ жанра мемуаров. Приданием художественному произведению формы исторического документа автор как бы передоверяет свои права эпохе, и она начинает вспоминать о себе сама. Роман основан на подлинных фактах биографии главы НКВД. «Полёт авторской фантазии» ограничен рамками того, что неизбежно вытекает из логики событий.

Глава десятая

Наступил год тридцать восьмой, и не только «для», но и «на»: для большинства, но на некоторых. Больно наступил на этих «некоторых». На многих из них «наступил» ещё тридцать седьмой. Вернее, тот начал тогда наступать, а тридцать восьмой развернул «генеральное наступление». Развернул, потому, что «развернулся» сам «генерал» — нарком внутренних дел Ежов, Николай Иванович. И не столько «развернулся», сколько «разошёлся»: «раззудись, рука, развернись плечо!». Всё — в точном соответствии с установкой: «Коль ругнуть, так сгоряча, коль рубнуть, так уж сплеча!»

Товарищ явно перестарался, и это стало понятно даже ему. Парадокс: как человек, Николай Иванович был совсем даже не злой. Можно даже сказать, неплохой был человек: добродушный, мягкий, обходительный, интеллигентный, начитанный. И начитанный не только доносами, но и по линии «гражданской» литературы. Его «штатский» образ совсем не вязался с теми «ежовыми рукавицами», в которые облачили его. Возможно, именно этого противоречия вынести он не мог (пардон, Остап, за заимствование!) — и обратился за содействием… нет, не к друзьям, и не к врачам: к лекарству! К единственному и универсальному для всех случаев лекарству русского человека: к водке! Пил он её «по-чёрному»: и в значении «много», и в значении «сам на сам». О таком характере потребления интеллигентные люди говорят не «пил», а «глушил»!

Я знал его и в дозапойные времена, когда он «сидел на кадрах в ЦК», и в запойные, и в постзапойные. Его всё более крепнущая верность алкоголю не влияла на моё мнение о нём. А оно было такое: рубя головы, мужик рубил сук не по плечу, пусть даже этих сук было не на одно плечо. Нет, никакого намёка на исход по принципу «мавр сделал своё дело, мавр может уходить»! Человека переоценили, и эта переоценка заставила его переоценить себя, и не в лучшую сторону. Николай Иванович предал забвению наказ Владимира Ильича: «Лучше меньше, да лучше», переиначив его на свой лад: «Чем больше, тем лучше».

Но «много» не всегда значит «хорошо». Товарищу бы остановиться да оглядеться по сторонам: не много ли лесу нарублено, не много ли щепок полетело? Вместо этого он ударился в подражательство Малюте, а то и самому Ивану Васильевичу. Какое-то время товарищ искренно верил в то, что творит добро. Как минимум, добро для большинства — через причинение зла всем прочим.

Но, как известно, ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным. И, мало ли, что Ежов нешутейно верил в свою миссию. Я вполне допускаю, что он хотел, как лучше, но ведь получилось, как всегда. Потому, что «заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибёт!». К сожалению, в роли дурака нередко оказываются и умники. И не потому, что судьбу не перехитришь. А потому… Чёрт меня побери, если я сам знаю, почему! Я не считал и не считаю Ежова ни извергом, ни дураком! И марионеткой в руках Хозяина он тоже не был. А то сейчас пошли уже намёки на то, что всё мы: и Ягода, и Ежов, и Берия выполняли, так сказать, «социальный заказ», а в роли социума выступило Одно Высокопоставленное Лицо. То самое, которое сейчас мне рекомендуют зашифровывать словами «Высшая Инстанция».

Думаю, что Ежов просто оказался не на своём месте. В итоге: «лихая им досталась доля». Это я — о Ежове и его соратниках. Но, окажись на месте Ежова тот же Лакоба, и ему пришлось бы шагать по головам. Потому что задачу ставил даже не Хозяин: задачу ставило время. Другой вопрос, что даже по головам можно ходить «по азимуту», а не напропалую, как Саврас без узды! Лакоба сориентировался бы в обстановке, да и здравицы в свою честь потреблял бы в меру и избирательно. То есть, головокружения от успехов «по линии усекновения голов» с ним бы точно не случилось!

Думаю, что его не пришлось бы не только нагружать душами, но даже освобождать от занимаемой должности. Дело ведь можно и делать, и не делать по-разному. К сожалению, Николай Иванович не умел ни того, ни другого. Он оказался лишь мастером по части «ломки дров».

И я вполне понимаю Хозяина, когда тот решился «освободить» Николая Ивановича, а заодно и освободиться от него. То, что Ежов успел «посыпать голову пеплом» через письмо в ЦК с просьбой об освобождении, уже не имело решающего значения. Решающее значение имело лишь то, что ситуацию нужно было выправлять, а параллельно с назначением нового «душителя свободы» определять и «козла отпущения». Николай Иванович оказался не только единственной достойной, но и просто единственной кандидатурой «в козлы»: «по делам вашим судимы будете». И не надо «лепить горбатого» о том, что Хозяин списал на Ежова свои грехи. Напротив, часть «ежовых» грехов с Николая Ивановича сняли, и переложили на плечи других, «менее нагруженных товарищей».

Почему я так подробно останавливаюсь на этом вопросе? «Элементарно, Ватсон»: «у кого, что болит, тот о том и говорит». Ведь в очередные «свободы, гения и славы палачи» определили не кого иного, как вашего покорного слугу. Честно говоря, не ожидал я этого… от Хозяина. Ничего, вроде не предвещало «беды»: республика давала план — и промышленный, и по улову «врагов народа». Я настолько крепко держался за переходящее Красное Знамя, что у него не было никаких шансов перейти к кому-то другому. В Москве меня ценили как крепкого «товарища на местах». При самом пиковом раскладе я мог угодить, разве, что в заведующие Отделом ЦК. Тем паче, что с тридцать четвёртого, с Семнадцатого съезда, я уже пребывал членом ЦК, куда меня избрали, минуя кандидатскую ступень. Раз, уж, зашёл разговор об этом, то «сознаюсь», что протекцию мне оказали Орджоникидзе, Киров, Лакоба и Микоян. Оказали не только соло, но и «хором»! Намёк понятен? Ну, как же: такие разные — а «негодяй Берия» сумел «показаться» всем! Хотя можно и иначе: такие разные — и все ошиблись совершенно одинаково! А так ведь не бывает!

Но вернёмся «в канву». Так, вот: даже намёка не было на такую перемену в моей судьбе. Напротив, как теперь говорят, «в кулуарах активно муссировались слухи» о предстоящем назначении на должность наркома внутренних дел лётчика Чкалова. Признаюсь, меня удивлял такой выбор. Я несколько раз встречался с Чкаловым, ценил его, как прямого, открытого человека, который «правду-матку режет в глаза», ни жалея ни глаз, ни их хозяина. Авторитет его в стране был огромен. Да, что, там, в стране: сам Хозяин покровительствовал ему! Именно покровительствовал: Валерий Павлович был отъявленный анархист, и порой выкидывал такие фортели, за которые любого другого «загребли» и «упекли» бы в одночасье. Например, он один только и мог позволить себе заграбастать Хозяина в медвежьи объятия, и поцеловать его в засос.

В том числе, и поэтому я не считал его соответствующим занимаемой должности, которую он ещё и не занимал. Но, главное: у Чкалова не было ни опыта, ни знаний, ни желания заниматься этой работой. Это был лётчик, фанатично нацеленный на побитие всевозможных рекордов. Анархист, то есть. Разумеется, я имею в виду черты характера, а не формальное членство в этой, давно не существующей, партии. А то сейчас любое моё слово вырывается из контекста, и преподносится исключительно в одном ключе: «коварный злодей Берия тогда уже задумал расправу над X и Y, что доказывается его собственными словами». И дальше идёт «обрубок» моей фразы, сказанной совсем по другому поводу, но смонтированный уже с печальным финалом означенных X и Y.

Не знаю, насколько это верно, но ходил слушок, что Хозяин лично уговаривал Чкалова заменить Ежова, якобы даже уговорил его. Разговор этот якобы имел место в тридцать восьмом, на первой сессии Верховного Совета СССР. Но Чкалов, опять же якобы, «подписался на это дело» лишь под тем «соусом», что Хозяин позволит ему завершить испытание новой машины конструктора Поликарпова, кажется, «И-180». По этим же слухам, окончательный разговор был перенесён на декабрь. Эти же слухи «отрядили» в не назначенные замы ещё не назначенного наркома товарищей Берию и Меркулова.

Не знаю, насколько всё это соответствует действительности. Хотя, если сопоставить даты и факты, вряд ли так оно и было. Ну, посудите сами. Чкалов погиб 15 декабря: уже можно было бы и составить разговор, хотя испытания самолёта были ещё далеки от завершения. Меня действительно назначили в замы, но не к Чкалову, а к Ежову! И не просто в замы — в первые замы, с явным прицелом на кресло «самого».

Идём дальше. Как я слышал от Хрущёва, хотя тот и соврёт — недорого возьмёт, якобы в присутствии их обоих с Ежовым Хозяин предложил дать Николаю Ивановичу заместителя. Так сказать, слегка «разгрузить» его, а заодно и «укрепить руководство». Ежов якобы попросил в замы Маленкова. Хозяин согласился с тем, что Маленков — достойная кандидатура, но таковой он является и на той должности, которую он занимает сейчас: Георгий тогда «сидел на кадрах». И тогда Хозяин, опять же якобы, предложил Берию, на что Ежов ответил дословно: «Берия может быть не только замом, но и наркомом».

Так оно было или нет, но 22 августа 1938 года товарищ Берия, Лаврентий Павлович, был назначен первым заместителем наркома внутренних дел СССР. Я ещё не знал, что этим назначением заканчивается моя биография партийного работника, но она заканчивалась. Позади остался большой кусок жизни: целых семь лет, с октября тридцать первого по август тридцать восьмого. К сожалению, моего согласия на то, что чтобы он «остался позади», и не требовалось: «Партия сказала: «Надо!». Конечно, меня уведомили о принятом решении — а Хозяин даже утешил, но мои доводы «в пользу снятия своей кандидатуры» так и остались неуслышанными. Тем более что и «баллотировался» я «на безальтернативной основе».

Потом уже Хрущёв рассказывал мне, что панегирик Ежова в мой адрес Хозяин расценил как согласие, и тут же продиктовал Молотову проект указа. Классическое «без меня меня женили». При таком раскладе все мои доводы «против» было классическим же «гласом вопиющего в пустыне».

Ни настроем, ни настроением моим никто и не думал интересоваться. А ведь у меня не было ни первого, ни второго! Ну, вот, не лежала у меня душа к НКВД! Нет, не подумайте чего: я обеими руками — за карающий меч! Но только в смысле одобрения, а не хватания и размахивания им! По линии «практической работы» пусть это были бы другие руки.

А тут ещё — Никита со своими поздравлениями! И, вроде бы, поздравлял он меня от души, а складывалось такое впечатление, что подначивал. Радовался, гад, что не его «подставили»! Хотя, если бы глаз Хозяина упал на него, ох, Никитка и натворил бы дел! В известном смысле они с Ежовым — два сапога: по части усердия не по разуму! Но Николай Иванович хоть задумывался «над вопросом», а Никитка рубил бы головы, пока меч не затупится! Хотя, почему это я — в сослагательном наклонении?! Он и нарубил их в бытность, как в Москве, так и на Украине! Сейчас, небось, подчищает за собой следы — тот ещё гусь!

И я не выдержал:

— Чего, — говорю, — скалишься? С чем меня поздравлять? С тем, что из огня, да в полымя?! Сам, небось, не рвёшься на горящее место?! Потому что это не «горящая» путёвка в санаторий! Потому что горит здесь не только под креслом, но и под ногами! Так, что лучше помалкивай, налегай на водку и радуйся, что чаша сия — лучше той, которая тебя миновала!

И Никитка заткнулся: видимо, хоть что-то дошло.

Так, что по причине настроения, вернее, отсутствия его наличия, ни кусок не лез мне в рот, ни капля не лилась в глотку: Хозяин «попытался смягчить свою вину» хорошим обедом. Назначение состоялось — и хоть в стельку напейся, а утром всё равно «кошмар не рассеется»! Всё равно ты будешь первым заместителем наркома внутренних дел!

О том, какие завалы мне предстоит расчищать, я имел лишь самое общее представление. Это уже потом на Пленуме ЦК Хозяин скажет дословно так: «Ворошилов и его замы явно перестарались. Доверившись Ежову, они уволили из Вооружённых Сил около сорока тысяч командиров».

А пока ещё я не владел цифирью. Но для понимания того, что «дров наломали» изрядно, цифирь была не нужна. Достаточно было прогуляться по кабинетам отдельных наркоматов и учреждений: «новые всё лица». И только по одной причине: «иных уж нет, а те далече».

Мне показалось, что Хозяин полностью отдавал себе отчёт в сложности положения. Он не мог не понимать, что пресловутый «маховик репрессий» — это не «вечный двигатель». Сам он раскачиваться не будет. Значит, его кто-то раскачивает. И раскачивает умышленно. Не ошибусь, если «загляну в мозги Хозяина»: «продолжение репрессий делается уже специально для того, чтобы убрать его самого». Именно поэтому ему и потребовался человек, который смог бы затормозить каток, а по возможности и развернуть его в обратную сторону. Не в смысле, конечно, «отыграть время назад», «воскресить» и «реабилитировать». Но можно было поправить дело, определить не только «стрелочников» с «козлами», но и реальных «творцов подвигов НКВД». Можно было вернуть народ: кого — «целиком», кого — честным именем, а кого — лишь «светлым образом».

Как мне потом рассказывали знающие люди, в моём назначении Хозяина убедили две мои, не вовремя вспомянутые «доброжелателями» черты: решительность и отличное знание положения дел в Закавказье. Это произвело впечатление на него — и он произвёл меня. В замы. Замы замами, но я понимал, что воз мне придётся тащить в одиночку. Нет, не в том смысле, что одному: в том смысле, что не вместе с Ежовым, а вместо Ежова. Товарищ — пока ещё товарищ — готовился сдавать дела. Вернее, его готовили сдавать дела.

Должен признать, что сам Николай Иванович повёл себя в той ситуации достойно, если к ней вообще применимо такое определение. Я хочу лишь сказать, что он не стал суетиться у сейфа и разводить костёр в кабинете: весь компромат на себя он предоставил в распоряжение преемника в целости и сохранности. Это не Никитка, гонцы которого сейчас наверняка уже перелопачивают архивы в Москве и на Украине: «создают светлый образ посредством «ликвидации тёмных пятен».

Поскольку объём работ предстоял громадный: Хозяин желал проверить всё «творческое наследие» Ежова — я заручился согласием вождя на пришествие в НКВД группы товарищей. На «приток свежей крови», то есть. «Притекла она» в лице моих соратников по Грузии: братьев Кобуловых, Богдана Захаровича и Амаяка Захаровича, Рапавы Авксентия Нарикиевича, Гоглидзе Сергея Арсеньевича, Серова Ивана Александровича, Меркулова Всеволода Николаевича, Круглова Сергея Никифоровича, Абакумова Виктора Семёновича и некоторых других. Мужики сразу же «засучили рукава». Только не надо аналогий с образом палача. Лучше — с образом Геракла, «подписавшегося» на уборку Авгиевых конюшен. Вот, с кем надо проводить аналогии, даже при том, что, в отличие от нас, этот герой «закатывал рукава», отсутствующие у туники, ещё более условно.

Отчасти мне было жалко Николая Ивановича, но «дружба дружбой, а служба службой». Мы с ним действительно были в хороших отношениях, и приезжая в Москву, я нередко останавливался у него на ночлег. Вспоминается лишь одно неудобство, потому что всегда сверх меры: водочное гостеприимство. А так мы замечательно спелись с Николаем Ивановичем. В том числе, и в прямом смысле: у него был небольшой, но приятный голос.

Но теперь, чем больше завалов я разбирал, тем больше приходил к выводу о том, что песенка Ежова спета. И, что, в основном это был сольный номер: никакого «а капелло», никакого хорового исполнения. Это я к тому, что «перевести стрелки» на ЦК, а тем паче, на Хозяина, было «дохлым номером». Никто ведь не спускал ему плана на репрессии, никто не давал разнарядки, никто не определял персоналии и состав преступления. Да, была общая политическая установка, вытекающая из общей же политической линии, которая, в свою очередь, вытекала из общей политической ситуации. Но дальше уже Николай Иванович хозяйничал сам. Вот и нахозяйничал.

Пока мы с моей командой «заместительствовали» Ежову, сам Николай Иванович «продолжал работать наркомом»: пил по-черному, и много больше, чем прежде. Увы, есть много людей такого сорта: как только жареный петушок клюнул их в задницу, они сразу же задирают лапки кверху. И, хоть лапки у них задираются, а руки опускаются. Товарищи перестают бороться за кресло и за себя, и полностью отдают себя «в руки провидения». То есть, плывут по течению, сознавая при этом, что течение-то — не стихийное, а рукотворное, и управляется оно совсем не Божьим Промыслом!

Через несколько дней, точнее, 8 сентября, бывший первый заместитель Ежова Михаил Фриновский был освобождён от обязанностей начальника УГБ НКВД: Управления государственной безопасности. Его назначили… наркомом Военно-Морского Флота, с присвоением звания командарма 1-го ранга! Из комкора — сразу через три ступени! Хорошее «понижение»! Дивны дела Твои, Господи: сухопутного энкавэдэшника, ни дня не служившего на флоте — в наркомы ВМФ!

Честно говоря, я не понял! Не понял, зачем это нужно было Хозяину! Дополнительно скомпрометировать первого зама Ежова, чтобы к моменту начала процесса тот был «доведён до нужной кондиции»? Так, ведь, это можно было сделать и менее экзотическими способами! Мало ли у нас гражданских должностей на суше, на которых можно «утонуть» не хуже, чем на море?! Тем более что Фриновский, к его чести, тут же написал рапорт с просьбой об освобождении его от занимаемой должности под тем предлогом, что не знает службы.

Но, как бы там ни было, а люди Ежова стали уходить. Точнее, «их стали уходить». Лично мною. Мне не нужны были одиозные персонажи вроде Фриновского. Но, если тот ещё знал дело и умел работать не только руками, то такие одиозные персонажи, как Ушаков, мне не нужны были вдвойне: этот использовал голову только в качестве «тупого твёрдого предмета». Не нужны были мне и все прочие соратники Ежова: его заместители Агранов, Берман, Бельский, Жуковский, Заковский, Курский, Рыжов. По разным причинам не нужны. Главная состояла даже не в том, что «ты виноват лишь тем, что хочется мне кушать». Увы, каждый из них заслуженно соответствовал образу того «чёрного кобеля», которого «не отмоешь добела». Соответствовал потому, что «наработал» этот образ — и на него — на все сто процентов и на все статьи Уголовного кодекса сразу. Никто в «козлы отпущения» их не определял — они сами себя определили туда. Да и работнички они были — все, до единого, «с искривлёнными мозгами». По-новому они работать не умели, а по-старому я бы им не дал: для того Хозяин и поставил меня на НКВД.

Через три дня после феерического «производства сухопутного моряка» произвели и меня: я стал Комиссаром государственной безопасности 1 ранга. Это — звезда и четыре ромба в петлице, как у командарма 1 ранга (генерал армии «на сегодняшние деньги»). Три недели я исполнял обязанности начальника УГБ — при деятельном участии Севы Меркулова — пока, наконец, 29 сентября не был утверждён ещё и в должности начальника ГУГБ. Меркулов официально стал моим замом в ГУГБ, а ГТУ (Главное транспортное управление) и ГЭУ (Главное Экономическое управление) возглавили мои выдвиженцы, соратники по Грузии Соломон Мильштейн и Богдан Кобулов соответственно.

Почему я так хорошо помню даты? Ничего удивительного: следствие «помогает». Да и даты — не простые: судьбоносные. Правда, цели вспоминания их у нас с Генеральным прокурором разные, как и по большинству других фактов, которые привожу я, или которые «всплывают» в ходе следствия. Следствие законно опасается того, что эти факты могут «заговорить» в мою пользу, а это не отвечает задачам следствия. Поэтому у нас с ним и его «кураторами из Кремля» к факту разные подходы. Они «подходят» лишь для того, чтобы вывернуть всё наизнанку и поставить с ног на голову, а я лишь восстанавливаю статус-кво.

Так и с этими датами. Гражданин Руденко всё время норовит выдать их за доказательство моей причастности к репрессиям. По его версии, я всего лишь «упорядочивал репрессии», «вводил в заблуждение общественность» своим якобы гуманизмом, и «симулировал верность закону».

Отталкиваясь от его же «идеи», я предложил Роману Андреевичу тоже «симулировать верность закону» — и «ввести в заблуждение общественность» тем, что сделать следствие по моему делу гласным, а суд — открытым, со всеми «упорядочивающими элементами»: с защитником, с прениями сторон, с публикой! Ну, или хотя бы удовлетворить заявленное мной ходатайство о проведение очных ставок с «изобличителями». Тем более что формальных оснований — хоть отбавляй: противоречия в показаниях — через слово.

Побледнев и ужаснувшись перспективы, Генеральный прокурор… нет, не «двинул путём симуляции гуманизма и верности закону»: всего лишь перестал настаивать на первоначальной версии. Вместо неё он тут же выдвинул другую: якобы я «выполнял установку Высшей Инстанции», но не о наведении порядка, а всего лишь о «перекуре» в репрессиях. Товарищ упорно не слышал меня, потому что не услышал того, чего хотел. И я понял, что это — стена, которую не прошибить ни доводами, ни головой. А ещё я понял, что мне на собственной шкуре предстоит убедиться в том, что «наш советский суд — самый гуманный суд в мире».

Но вернёмся в тридцать восьмой. Внимательный читатель, наверняка, уже заметил разницу в названиях: УГБ и ГУГБ. Но это не просто разница, тем более, формальная, типа «что в лоб, что по лбу». Дело в том, что 28 марта 1938 года существовавшее ГУГБ было расформировано, и на его базе создали 1-е управление (Управление Государственной безопасности, УГБ), 2-ое управление (Управление Особых отделов, УОО) и 3-е управление (Управление транспорта и связи, УТС). Начальником 1-го управления и стал тогда первый заместитель наркома комкор Фриновский.

Когда я начал вникать в вопрос, то сразу же понял, насколько был прав в своё время Ильич, когда говорил о том, что у нас развелось слишком много желающих всё перестраивать. Он ещё тогда сделал правильный вывод: «от этих перестроек случается такое бедствие, что большего бедствия я в жизни не встречал». Расчленение ГУГБ вело к ненужному дублированию, параллелизму, конкуренции и распылению сил отдельных служб. Вместо того чтобы бороться с врагом, они уже начинали бороться друг с другом. А разведка, тем временем, «доходила». Да и аппарат раздули: как-никак, три отдельных управления вместо одного. Отсюда и перерасход финансов.

Я не стал дожидаться исполнения пророчества Ленина — у, в части «бедствия» — и убедил Хозяина в необходимости восстановить статус-кво. Убедил именно Хозяина, потому что наркому было не до службы: он мужественно боролся с горем — посредством немереных возлияний. Поэтому 29 сентября полугодичный эксперимент «с расчленением» приказал долго жить, и я возглавил уже воссозданное ГУГБ.

Должен сказать прямо: не люблю я «нулевой цикл». Ну, это когда приходишь на должность и вместо того, чтобы сразу же заняться делом, начинаешь «расчищать площадку», «устраивать фундамент и нулевой этаж».

А всё потому, что ещё не хозяин, пусть всего лишь де-юре. Это не только довлеет: мешает. Хорошо ещё, что Хозяин вовремя определил моё состояние и не стал затягивать с переходным периодом. Да и Николая Ивановича, грешным делом, следует помянуть добрым словом: мало того, что он мне не мешал, хотя и не помогал, так ещё, протрезвев, написал заявление в Политбюро с просьбой освободить его от занимаемой должности. Понял мужик, что он уже — не «второй медведь в берлоге», а «бревно на дороге». Понял — и сам подставил плечо под один конец: под другой уже пристраивались вчерашние коллеги.

Совершил этот подвиг он 23 ноября, а уже 25 ноября я стал наркомом внутренних дел. Николая Ивановича пока ещё без конвоя препроводили в ЦК, где он секретарствовал, совмещая это дело с Комитетом Партийного контроля. На дорожку его ещё нагрузили портфелем наркома водного транспорта, а я, наконец, занял его кабинет. «Наконец» не потому, что сам заждался: дело заждалось.