Пекло. Восставший из мертвых

Александр Верт, 2021

Восемнадцать лет назад Оливера Финрера еще совсем мальчишкой вывели из зала суда со страшным приговором – отселение от человечества. Он убийца, а с убийцами иначе не поступали. Отселение – это смерть, но Оливер вернулся. Жизнь сама закинула его обратно, не спрашивая хочет ли он к людям, и теперь ему придется учиться снова быть человеком. Жизни после Пекла нет и быть не может – так думал Оливер, но все равно вернулся в цивилизацию. Книга о событиях между последней главой и эпилогом цикла «Пекло».

Глава 6

Над кроватью была полка. Она, как и в академии, предназначалась для вещей, которых у Берга не было.

Окон в его палате или камере, или каюте — бог его знает, как это действительно называть — не было, как и во всех остальных жилых помещениях стандартных космических кораблей и станций, и это немного напоминало далекую учебу, которая теперь Бергу казалась чем-то из другой прежней жизни.

Он знал, что находится на каком-то военном корабле, на который его с Карин перевезли с Крейсора. Знал, что этот корабль приближается к Земле. День и время он тоже знал. Ему выдали новый браслет связи с восстановленными данными. Ему надо было только подтвердить личность двумя биометрическими параметрами из трех загруженных: ДНК-крови, скан сетчатки и отпечаток большого пальца левой руки. Он обошелся без ДНК, просто чтобы не колоть палец еще и этим.

Тесты, анализы, обследования, разговоры с какими-то специалистами утомили его так, что он лежал на своей койке и смотрел вверх на полку, которую мог бы и поднять, раз уж она пустая, но прикрывался ей от яркого света включенной на потолке люминесцентной лампы — пронзительно белой и почему-то успокаивающей. Выключить лампу он не мог, права не имел. Свет же приглушали на ночь, продолжая следить за каждым его движением.

— Поймите правильно, — сказали ему сразу, — мы не считаем вас нечеловеком и не собираемся как-то вас осуждать, но до завершения экспертизы вы будете ограничены в правах, а контроль над вами будет повышен.

Берг на это лишь плечами пожал, догадываясь, что с Оливером никто так говорить явно не станет, а ему не только объясняли что к чему, еще и давали бумаги на подпись, в которых было расписано, какие правила он должен соблюдать, проживая в своей каюте по дороге на Землю.

Врачи при этом постоянно к нему приходили, что-то анализировали, изучали, задавали разные вопросы, назначали новые лекарства, большинство из которых были какими-то растворами, которые он должен был выпить, остальное система выдавала ему в отдельных стаканчиках перед завтраком, обедом и ужином. Что это за препараты, почему их так много и почему они все время меняются, Берг не вникал, хотя врач постоянно уточнял, есть ли у Берга какие-то вопросы.

Вопросов у него не было. Ему хватало того, что ему уже сказали. Нога у него была почти здорова и хромоту его никто не понимал, кроме психотерапевта, с которым Берг говорил через свой браслет связи. Тот ждал его на Земле для полноценной терапии.

— Вы понимаете, что сами заставляете себя хромать? — спрашивал у него мужчина, изучив медицинскую карту.

— А вы понимаете, что кроме этой хромоты ничего не осталось от человека, получившего это ранение? — скучающим голосом отвечал ему Берг.

Его почему-то не цепляли разговоры с психотерапевтом. Они казались ему скучной обязанностью говорить очевидные вещи, которые имели слишком мало значения.

— Мне, правда, все равно, — говорил он психотерапевту, удивляющемуся его равнодушию. — Все это было будто не со мной. Не меня насиловали там в подвале, не мне выбивали зубы, зато именно я помогал Дориану Форду спасать Виту. Я отдавал Ирону свою кровь, и, черт вас всех подери, я счастлив знать, что они от вас съебались, и сейчас меня волнуют Оливер и Карин, а не что-то там из чужой прошлой жизни, понимаете?

Психотерапевт его то ли не понимал, то ли, наоборот, понимал, но не верил, что все так просто, и снова и снова пытался задеть в Берге то гнев, то ревность, то обиду, которых тот в себе не находил.

О насилии над собственным телом он бы даже не вспомнил, если бы не необходимость лечить порванную Черепахами задницу, а вот выбитые зубы ему вставили, рану в боку обработали так, что и шрама уже не осталось: только светлое пятно, напоминающее Бергу про Финрера, судьба которого его волновала больше всего.

Тот потерял слишком много крови и был явно в тяжелом состоянии, если его сразу эвакуировали на Землю на каком-то скоростном корабле в медицинской капсуле. Его тяжелое состояние не давало Бергу покоя, а вот то, что у него самого работала одна лишь почка и та недостаточно, совсем его не волновало. Ему уже начали готовить почку для пересадки по его генетическому коду. Он это понял и махнул рукой, прекрасно понимая, что при всем своем желании не сможет нарушить диеты в таких условиях. Он, правда, не считал это проблемой и даже родителям-врачам ничего не говорил.

— Я в порядке, — сказал он маме, когда ему разрешили не только писать, но и звонить. — Сейчас я на Землю, а потом домой, ну когда закончат со всеми экспертизами и расследованиями. Меня еще должны признать вменяемым, но мне тут говорят, что беспокоиться не о чем.

— А ты надолго домой? — спрашивала его мама, привыкшая, что он на Майкане почти не бывает.

— Навсегда. Я подал в отставку, — сказал он ей и все равно не почувствовал ничего, кроме осознания, что эта служба не для него.

— Берг, что случилось? — испуганно спрашивала она, хотя понимала, что он вряд ли имеет право что-то рассказывать, но ей всегда казалось, что ее сын так любит летать, что никогда от этого не откажется, а Берг улыбался и честно отвечал, честно, как никогда прежде.

— Все хорошо, мам, я просто больше не хочу летать.

— А чего ты хочешь? — тихо спросила женщина, боясь услышать безжизненное «ничего», но Берг улыбался, и она слышала это по его голосу.

— Кажется, я хочу лечить людей. Раньше медицина в моей голове не держалась, а теперь я вот книжки всякие читаю. Мне, знаешь, пришлось немного помогать одному врачу и… я не знаю, как это объяснить, но я делал то, что прям мое, понимаешь? Это, наверно, ужасно в моем возрасте начинать все сначала, но я у вас с отцом, дурак, всю жизнь какой-то чужой жизнью прожил.

Он сбился, нахмурился, а потом вздохнул и сменил тему.

— Мам, мы это дома еще обсудим. Я сам еще ничего толком не знаю, просто летать не могу и не хочу, все остальное уже после экспертизы, ты лучше поговори с отцом Карин. Она вряд ли сможет ему позвонить. Она не в очень хорошем состоянии, там будут проблемы с психикой и мозгом, не знаю насколько серьезные. Мне сказали, что она пока в искусственной коме с запрограммированным сном, ну или как это правильно? Ей навязывают картинку, которую она видит во сне, чтобы она не испытывала дополнительный стресс. Ты у меня немного психиатр и сможешь хоть немного его подготовить, потому что ее наверняка комиссуют и… я даже не знаю, что ее ждет.

— А сам ты как относишься к таким новостям? — осторожно спросила женщина, и Берг неожиданно усмехнулся.

— Мам, мы с ней больше не вместе, и я, конечно, за нее волнуюсь, но я за нее больше не в ответе, — сказал Берг и сам удивился тому, как ему легко и даже радостно, что нет у него никаких цепей из прошлого, никаких обязательств и долгов. Он никому ничего не должен.

Это ощущение его настолько радовало, что, лежа на койке, когда заканчивались книги, он, как сейчас, думал, сможет ли он поступить в медицинскую академию. Хватит ли ему денег от собранного жалования на время учебы. Он во многом сомневался. Не был уверен, что в свои тридцать вообще способен пойти куда-то учиться, не знал наверняка, отпустят ли его без каких-то штрафных санкций. Обязательных десять лет он как раз отработал, никому ничего не был должен, но понимал, что расследование случившегося на ЗиПи3 может обернуться чем угодно.

«Даже моей ликвидацией», — думал он, но по-настоящему подобных мыслей не допускал. Он считал это маловероятным, но по всем своим расчетам понимал, что денег ему на все обучение точно не хватит, а второе высшее никогда не дают бесплатно без особых обстоятельств, а ему эти обстоятельства едва ли светили. Рассчитывать на особые направления и стипендии ему не приходилось.

«Дурак ты вообще, — говорил он себе, глядя на полку над головой. — Куда тебе врачом-то быть? Не потянешь ведь».

Сам при этом все равно искал выход и признавался, что, если уже ничего не выйдет, пилотом гражданского, а лучше скучного грузового судна его точно возьмут, правда, тогда в надоедливых контрабандистов ему и стрелять будет нечем, но это и не его будут проблемы. Только что-то внутри все равно вспоминало странное чувство собственного смысла в тот миг, когда он шил щеку Виту или помогал Дориану. Как будто он был бессмысленным винтиком системы, а потом вдруг оказался на своем месте, одного не понимая, почему же это чувство никогда не приходило к нему раньше.

— Если я стану врачом, я не буду думать, зачем все это нужно, — шептал он вслух, прекрасно зная, что все в его каюте записывают. — Если я им стану, мне незачем будет сомневаться.

Он прикрывал глаза и думал, что дело, наверно, в том, что он никогда не видел полноценных операций, не стоял никогда над человеческим телом, как стоял в Пекле, прекрасно понимая, что, если он сейчас не сделает что-то, это тело станет трупом. И страшно ему было только от того, что знаний слишком мало. Это чувство его пугало и в то же время делало живым. Оно совсем не походило на скуку в клинике, которую он видел, наблюдая, как пациенты ходят по коридору, лежат в палатах, иногда подключенные к каким-то аппаратам. Тогда он упорно не замечал самого главного и потому, наверно, ничего в его голове не держалось.

Теперь же разум, наоборот, цеплялся за все и запоминал каждую строку книг, которые ему позволяли читать, даже если знаний для полного понимания ему не хватало.

— Берг Дауман, к вам идет наблюдатель, во избежание применения силы займите свое место, — внезапно прервал его размышления искусственный голос местной системы.

Берг только вздохнул и тут же сел на своей койке. Он знал, что у него есть немного времени, потому сначала потянулся, разминая плечи, а затем встал и направился к небольшому квадратному столу.

Тонкие браслеты на его руке являются упрощенным аналогом классических наручников. Их магнитные свойства позволяют легко соединить руки вместе так, что никакой силы не хватит, чтобы их развести, а в случае неповиновения одной мысленной команды от наблюдателя будет достаточно, чтобы эти браслеты прикрепили его к стене и не позволили даже двигаться. Подобные ему на ноги могут надеть, если начнет делать глупости. Проверять хватит ли терпения у его наблюдателя Берг не стал, да и не видел смысла играть в такие игры с доверенным офицером ЗАП, который четко следовал правилам, подписанным ими обоими.

Сев за стол, Берг прижал ноги к ножкам своего стула, убедился, что крепления для ног защелкнулись, как обычно — не сжимая ему ноги, а затем опустил руки на стол, так чтобы браслеты соприкоснулись с двумя красными точками на столе. Браслеты тут же намертво приклеились к столу, но Берг все равно мог сцепить руки в замок и откинуться на высокую твердую спинку.

Дверь мгновенно открылась.

— Вы дали сигнал, уже когда пришли? — удивился Берг, который обычно ждал своего наблюдателя пару минут, сидя на так называемом «своем» месте.

— Так получилось, — ответил дознаватель, имени которого Бергу знать было не положено.

Высокий мужчина, без особо приметных черт, с серыми глазами, гладко выбритый, русоволосый, с проблесками седины. Он присматривал за Бергом, писал отчет, приводил к нему врачей и другой персонал, и если уж являлся, то только по делу.

— Скоро мы достигнем Земли, — сообщил он, сев напротив, — и я буду ходатайствовать о переводе вас на свободный режим.

— Что это значит? — спросил Берг, спокойно глядя мужчине в глаза.

— Вы сможете свободно передвигаться по отделу госпиталя, но у вашего браслета будет активирована функция слежения, снимать его будет запрещено.

— И все? — удивился Берг. — Больше никаких ограничений.

— Все это время за вами наблюдало несколько специалистов, провели анализы ваших тестов, и все сошлись на том, что вы контролируете себя и не представляете угрозы для общества. Это предварительное заключение, но на его основании я могу изменить уровень контроля.

— Неужели мой психотерапевт, которого я периодически матерю, не стал говорить о моей опасности? — удивился Берг и небрежно взмахнул рукой, а потом даже испугался, понимая, что его браслеты больше не приковывают его руки к столу. Это открытие его немного сбило с толку и заставило замереть, потому что он, правда, не понимал, имеет ли он право на какие-то жесты.

— Все хорошо. Я сам отключил магнитное удержание, — сказал наблюдатель, а потом ответил на вопрос. — Ваш психотерапевт первым высказался в пользу смягчения контроля, и я действительно не вижу никакого смысла так вас ограничивать. До конца полета браслеты останутся на вас, дальше я передам вас новому наблюдателю, который наверняка согласится с моим заключением.

— И я смогу увидеть Карин и Оливера? — тут же спросил Берг. — Ну, если я смогу ходить по госпиталю, я смогу заглянуть и к ним, правда?

— К лейтенанту Маер — да, а вот о Финрере я ничего не могу сказать. Данных о нем нет, и я не думаю, что ему разрешат контакты, но увидеть его, возможно, вам позволят.

— Звучит как-то не очень, — признался Берг, — но спасибо.

— Что-нибудь еще спросите? Мы приземлимся через три часа, и я уже не приду, — сразу сообщил мужчина.

— Меня отсюда как выводить будут? — все же уточнил Берг, плохо понимая, что ему можно, а что нет.

— Под конвоем, но без ограничений. Просто будете идти, куда скажут, и все. Браслеты пока будут при вас, но не активны, если, конечно, не попытаетесь убежать.

— Куда тут собственно бежать? — смеялся Берг, а потом тяжело вздыхал, внезапно став печальным. — Вы вообще знаете, сколько времени может занять экспертиза?

— В вашем случае не больше месяца, но вас явно будут держать в госпитале месяца три по медицинским показаниям.

— Вы так говорите, как будто знаете, чем закончится экспертиза, — прошептал Берг, которого все же пугал факт оценки собственной вменяемости. Сама постановка этого вопроса вызывала нервную дрожь, а наблюдатель неожиданно улыбался.

— Для меня очевидно. Я ведь не первый год работаю, — сказал он. — Так что подумайте, чем займетесь, когда вас совершенно здорового отпустят домой, возможно, с каким-то дополнительным наблюдением, но точно без ограничений, и отставку вашу примут, хотя мне, конечно, жаль, что вы написали это заявление сразу, даже не подумав о возможном вступлении в ЗАП.

— ЗАП — это точно не для меня, — ни о чем не задумываясь, ответил Берг.

— Вы могли стать элитником очень высокого класса, — сказал мужчина, как будто надеялся, что Берг спросит, может ли он отозвать свое заявление, но Берг только разводил руками.

— Спасибо, но я пас. Правда, не хочу я этим всем заниматься. Хватит с меня.

— Что ж, в таком случае удачи, — сказал мужчина и встал.

Берг тоже поднялся. Его ноги ничего не держало, но он не стал делать резких движений, проводил мужчину взглядом, потянулся и вернулся на свою койку, возвращаясь к своим мыслям, а его наблюдатель шел к Карин, что лежала в соседней комнате, подключенная к аппаратам. Она, казалось, мирно спала. Программа должна была внушать ей сон о шуме прибоя с легким, едва уловимым ветром и бликами солнца на воде.

Аппарат неустанно сканировал работу ее мозга и вел свой анализ, пытаясь считывать повреждения, но потоки единиц и нулей то и дело прерывали картинку, и Карин морщилась, а потом вздрагивала от короткого удара током прямо в мозг, постоянно сбивающийся с нормального жизненного ритма.

— Как она? — спросил наблюдатель у врача, приставленного к девушке.

— Уже лучше, — ответил тот, — в госпитале можно попробовать ее разбудить, но она опасна для себя.

— Я так и напишу, — сказал наблюдатель, глядя на бледную девушку, прикованную мягкими браслетами к кровати: то, что происходило с ней, для наблюдателя было самым страшным и непонятным. Он не был уверен, что она пройдет экспертизу — слишком сильно, по данным экспертов, пострадало ее сознание, буквально выжженное какой-то безумной программой.