Призраки Петрограда 1922—1923 гг. Криминальная драма. Детектив

Аnn fon Luger

Петроград в эпоху Новой Экономической Политики. Еще не погасли пепелища Гражданской войны, северную столицу захлестывает новая волна криминала. Сергей Кондратьев и его 1-ая Бригада, идут по следам безжалостных убийц. Ценой собственных жизней, сыщики вступают в яростную схватку с бандитами и «Королём» преступного мира, Ленькой Фартовым.

11. Инспектор

Каждый день ему приходилось подниматься по длинной каменной лестнице угрозыска Петроградского ГПУ, проходя по длинным коридорам, мимо зала ожидания, который в простонародье окрестили «отстойником».

Там постоянно томились какие-то люди, ожидающие, когда их вызовут на допрос. Некоторые из них были весьма жалкие и с удрученным видом, обшарпанные скамьи и стены придавали колориту общей атмосфере, которая в заведении, так сказать, располагала тихо свернуться калачиком в углу. Время, проходящее в ожидании допроса, медлило. Очень часто в комитет впархивали разнузданные купчики или расфуфыренные марухи. Кто-то из посетителей вообще читал газету, а кто-то, притулившись к стенке, за всеми боязливо наблюдал, как ерусалимец у Стены Плача. А кто, напялив конфедератку на глаза, просто дрем. Одни скандалили, даже не присаживаясь, наивно полагая, что вот-вот двери пред ними распахнутся и их примут «по-срочному». Видели бы вы их спустя три часа ожидания. Они тоже примострячивались с удрученным видом, и вся их разодетая фигура вызывала не более чем жалость. Сотрудников этот своеобразный проход меж ожидающих выводил из себя, они называли его «оперативной зарядкой».

Так начинался каждый трудовой день каждого инспектора ГПУ.

Только он, Сергей Кондратьев, был всегда невозмутим и спокоен. Кто-то мог его упрекнуть в безэмоциональности, что же, тем хуже для них.

Кондратьев просто был всегда спокоен. Прямолинеен. Серьезен.

Многие его даже побаивались.

«Пора на службу!» — говорил он себе каждый раз в пять утра, умывался, завтракал и выходил из дому. Соседи многие знали его:

— Эвон, Кондратьев пошел.

— Это ж не он. Он перебрался уже в Москву.

— Да как не он-то? Вон в галифе, картузе, с кобурой…

— А точно он. Опрятный-то какой…

— Здравия желаю, Людмила Никитична!

— Здоровья и тебе, сынок! Надо же — улыбнулся!

Улыбнулся? Разве что полуулыбкой. Редко смотрел в глаза. Боковое зрение развито было профессионально. Ему было достаточно одного полувзгляда, чтобы сказать о человеке если не все, то многое.

Проницательный и безразличный взгляд серых глаз сейчас смотрел вперед уходящему в горизонт петроградскому небу. Хоть и весеннему, но затянувшемуся смурными тучами.

Он шел стремительной и уверенной походкой по Комиссарской. Прошел через «отстойник» на втором этаже:

— Здрассьте!

— Здравия желаю!

— Здраствуйте! — Сергей Иванович не настроен бы к диалогу. Прошел. Отделался дежурным кивком.

Не обращая ни на кого внимания, он погрузился в раздумья.

Что-то подсказывало ему, что на кону крупное дело.

Наливая себе черного чаю из запарника, ожегся. И глянул из окон своего кабинета на улицу.

— Странно, на улицах ни души. А у нас битком, семь утра, уже набежали.

— Какой, — ответил Шуляк, — уже с шести толчею разгоняем.

Потом сел за рабочий стол, не успев поприветствовать всех присутствующих коллег.

В кабинет влетел раскрасневшийся от волнения Симкин!

— Всем доброго здравия! — отрапортовал он и кинул на письменный стол свежий номер «Красной газеты».

— Новый налет!

— Кто вести назначен? — любопытствовал Шуляк.

— Пока неизвестно… — И Кондратьев медленно протянул руку крепкому рукопожатию. Зашел Суббоч, буркнул что-то невнятное себе под нос, полез в бюро за документами.

— Что? Не в духе? — спросил Сергей Иванович, не отрывая глаз от газетного шрифта.

— Лютуешь?

Там красовалась свежая полоса с громким заголовком: «Банда Фартового — новый налет! Куда глядят инспектора?»

— Писаки, будь они не ладны, — прорычал Кондратьев.

Он раздраженно встряхнул газету и пробежал дальше глазами по строкам: «Зверское убийство 21-летней Оделии Гежинской, девицы-демимонды — кокаинистки, наконец-то раскрыто».

— Раскрыл все же дело той «аристократочки»? — спросил Шуляк, черные глаза его заблистали.

— Обижаешь, Василий Федорович.

— Как размотал?

— Нашли части, расчлененные на Пороховых, сняли рогожу, там газета…

— Ну…

— На обороте фамилия подписчика этой путейской газеты: «Карамыгин» — чернилами. Вышли на местного путейского инженера. Пришли к этому хмм… ловеласу. А дома — улика: золотой кулон с инициалами «О. Г.». Я его спрашиваю: «Зачем убил?» А он мне, мол, я ее любил, поэтому убил. Так что от правосудия никто еще не уходил, Василий Федорович.

— А ты уже в курсе? — спросил его Суббоч.

Раздался звонок телефона внутренней связи:

— Алло! Кондратьев? Ребята, пулей ко мне. Да, да, и Симкин, и Шуляк…

— Петержак?

— Он самый.

— Значит так, ребята, вот дела. — Начальник положил на стол несколько папок. — Какой-то Пантелеев объявился. Надо его разыскать и забрать. Вероятнее всего, не один, а с шайкой.

Кондратьев взял бумаги, вперив взгляд в машинописный текст.

— Хмм, без мокрухи, в благородного играет…

— Леваки-эсеры очень часто под маской политиканства скрывают обыкновенный разбой! — заметил Суббоч.

— Согласен! Они по началу все за идею, да только все равно потом в крови пачкаются.

— Главное, ты погляди, какая дерзость: оставляет всем карточки, мол, свободный художник Леонид Пантелеев! — Петержак вскинул указательный палец вверх.

— Славы ищет, — заметил Кондратьев.

— И не только, — добавил Шуляк.

— Среди бела дня?! При хозяевах практически… — сокрушалось начальство. — Так! Надо поймать.

Оперативка закончилась. Все разошлись по кабинетам.

«Что-то здесь не так?» — закралось в Кондратьеве, он крепче сжал папку.

Мысли его были теперь только что о Леньке Пантелееве и его банде.

Он вышел на улицу. Закурил. В голове уже были некоторые догадки: «Преступники знали, куда шли: хозяева им открывали двери. Они прекрасно ориентировались, так как в квартире погрома не обнаружено. Значит, они уже знали расположение тайников. Значит, есть наводчик. Наверняка и не один».

— Здорово, начальник, — ядовито прошипел мимо идущий ширмагал с конвойными.

— Иди-иди! — те подтолкнули его прикладами в спину.

Вдруг внимание инспектора привлек жалобный скулеж. Это вывело его из раздумий. Звуки участились. Сергей Иванович прошел вдоль управления, завернул за угол — никого. Вернулся, опять прикурил. Опять скулеж. На сей раз где-то из-под земли. Сыщик обошел здание, наклонился — что-то есть, запах падали. Полез в подвал, да зацепился за гвоздик. Треск.

— Ах ты ж, любимая рубаха пропала!

Во тьме и сырости он разглядел абрис дохлой дворняжки. Рядом с ней скулил голодный щенок. Наверняка остальной помет уже разбежался. А этот преданно ждал. А чего ждал?

— А ты чего не ушел? Смерти, што ль, дожидаешься? — спросил, поднимая щенка на руки, Кондратьев. — Кобель, значит.

Он погладил пушистого. Щенок облизнул его руку. Кондратьев завернул в пиджак пушистого и вернулся в управление. В кабинете его дожидался Шуляк.

— Василий, смотри на «новобранца».

Кондратьев выпустил щенка.

— Молочка бы…

— Сергей Иванович, ты ли это? Зачем зверя приволок?

— Поживет у меня, пока не окрепнет, а потом видно будет, может, отдам в служебное собаководство, — ликовал Кондратьев.

— Ох, смотри, напрудит тебе ушастый, будешь знать.

— Не напрудит. Я назову тебя Завет, — радостно сказал Кондратьев щену. Тот уткнулся мокрым носом в его ладони.

— Завет, Завет, дай лапу, дружочек.

Щен положил лапу на руку инспектора.

— Вот увидишь, не одно дело раскроем с ним! Вот что я скажу, Василий. Здесь по делу Леньки Пантелеева без науки, ох! не обойтись.

— Из кого группу сформируешь? — спросил Шуляк.

— Из самых сильных, Василий, из самых сильных.

«Изо дня в день люди живут, совсем не замечая, что где-то рядом уже существует опасность. Петроград — город призраков. Странно, с одной стороны, он скрывает в своих каменных закоулках опасных для общества элементов, с другой, дает нам шанс их разыскать», — думал Сергей Иванович. Они вышли с Заветом на улицу. В лицо дунул резкий ветер с залива. Мерцающая луна с бледным светом хозяйничала на темном небосклоне. Быстро бежали по черному небу призрачные волокнистые облачка.

Ветер дул с такой силой, что у него перехватило дыхание и кровь застыла в жилах. Порывы пронизывающего ледяного воздуха, казалось, смели с улиц всех прохожих. Ему показалось, что он не видел никогда прежде эту часть Петрограда столь пустынной, город-мираж, город-туман. Кровавый город.

«Когда-нибудь закончится это смутное время?» — спрашивал он себя.

А вместе с тем ему хотелось, чтобы все было вокруг совсем иначе; никогда он не испытывал острого желания видеть и чувствовать людей, поскольку Сергей Иванович не мог отделаться от мучительного предчувствия какой-то беды. «Интересное дело! Мне нужно исключительно дело!» — часто повторял он себе.

Колодезный двор оказался весь продуваемый сквозняками. Посредине его Сергей замер в легком оцепенении. Завет густо зарычал на кого-то невидимого. Они будто бы стояли на изломе времен. Сыщик и собака. Призраки прошлого всплывали отовсюду, из темных дворов, тянулись к ним, умоляя о помощи. Мечущиеся тени «Кровавого города». Свидетельницей им была лишь луна. Сейчас она косилась на всех проклятых своим одноглазым оком. Ее суровое пламя обжигало их души.

Кондратьев чувствовал их боль на себе, в сердце его неистово заколотилось. Он поймал себя на мысли, что ему невыносим этот мир полный бед и страдания. Он должен остановить бандитский произвол. Навести прядок.

Звезды уже сияли на чистом небосводе, умиротворились.

«Настанет время — и в обществе не будет места преступнику, а для преступления повода! — думал Сергей. — Какой ценой?» — пронеслось у него в голове. Будто кто спросил грустным басом.

— Ценой жизни! Свою не пожалею! — сказал он вслух.

«Ценой многих… жизней», — стал ответ.

Сергей Иванович еще постоял немного, погладил Завета. Они пошли домой.

Черный силуэт выплыл из ниоткуда, и сиплый голос спросил:

— Дашь закурить?

Ленька вздрогнул, то был Белов.

— Что, совесть заела?

— Фу ты, Белка, испужал!

— Че мутишь?

— На звезды любуюсь…

— Ну-ну, смотри шею не сломай, на звезды пялимшись… я в твои годы тоже пустяковиной маялся.

— Для меня это не пустяк, — огрызнулся Ленька, наблюдая за витиеватым танцем дыма папирос. — Хочу завязать, может, не мое это…

— А, вот оно что? А чем заняться удумал?! Какой пригодностью наделен? — не дожидаясь ответа Белый закашлялся.

— Не знаю, выходит, с «поезда» и не сойти мне… — растерянно ответил Ленька.

— А ты как думал?

— Нечестным путем к нам деньги эти приходят… и уходят так же… глупо все.

— Как, Леня?

— Никакими высокими целями мы наш разбой не оправдываем… Вся наша добыча то и дело уходит на продажных женщин, пьянство или марафет.

— Это всегда так, Леня. Волк не может есть траву. Если ты живешь в «этом», знать, «это» в самом тебе.

Белка замолчал. Видимо, обдумывал дальше речь наперед.

— А тебе известен кураж маза? Когда до последнего вздоха готов убивать, крошить, душить, дабы завладеть и отнять «награбленное»? Думаешь, я с тобой церемонюсь из-за того, что скрад делим? — Маз рассмеялся. — Не могу я спокойно смотреть на жизненную несправедливость! Ну тошно мне от одной мысли, что у них все, а у меня шиш! Мы с тобой справедливости ради тот мир меняем, Ленька… А что нам силу дает, знаешь?

Пантелеев долго молчал.

— Прав-да! Правда нам силу дает! На нашей она стороне!

Они постояли еще немного на улице.

— Пойдем, что обскажу, есть маза…

Зашли в злачную парадную близ Сенного рынка, на Таировом дом 3. Там собиралась шумная компания, праздновали успешно сбагренный слям у меховика.

И на блатной малине стоял дым коромыслом, рекой лился самогон, и марочные вина пьянили испарениями в бокалах. Кто-то с азартом резался в карты. Пьяная Машка, как умела, пела залихватскую песню:

— Прозвенели три звоночка, и затихло все вдали,

А чекисты этой ночью на облаву к нам пошли,

Оцепили все квартиры, по малинам шелестят.

В это время слышно стало: где-то пули просвистят.

Как на этой на малине мой Фартовый отдыхал,

Леня, Ленечка, родимый — звуки те он услыхал…

Ленькина маруха отплясывала. Задирала бархатистое платье, оголяла то одно, то другое плечико, вызывая тем самым к своей персоне недюжинный интерес. Потом заложила пальцы в рот и засвистела. Оступившись, попятилась, завалившись на мазурика. Потом пила на брудершафт с Варшавой. Тот сидел в ее лисьем манто, густо раскрасневшийся, играл на баяне. А в дверном проеме стоял Ленька, скрестив руки у себя на груди. Взгляд у него был страшный. «Ну что это такое?!» — думал он про себя… Когда Мими обернулась, он только пригрозил ей кулаком.

— Любимый! — нежно шепнула она Леньке, увлекая за собой.

Они лежали в постели и курили. Мими начала очередной рассказ. Ленька не слушал ее больше. Его мысли занимала маленькая страстная Валя Цветкова, наводчица.

«Наверное, нам пора расстаться, Мими», — чуть было не сорвалось у него с языка

Полился пьяный монолог: опять про великосветского доктора, так-сяк, тот, мол, задумал развестись, а потом на ней жениться. И что хоть не встречаются они две недели как, но наверняка он весь в тоске, очарован ею.

«Валя хорошая бабенка».

— А каждый день цветочки мне шлет, красные пионы.

— Какие еще шпионы? — аж передернуло Пантелеева.

— Ты меня слушаешь?

— Угу.

–… а на квартире он еще и практикует.

— Ты говорила.

— Намедни прислал мне камею с бриллиантинами. Вот, погляди. — И она потеребила блестящий подвес ноготками.

«И эта туда же. Все вы, бабы, видать, одинаковы».

Мими наблюдала за реакцией Леньки. Он уставился на нее безразличным, холодным взглядом, затем молча потушил сигарету о серебряную пепельницу и повернулся на другой бок.

— И что? Ты ничего не скажешь?

Она стала теребить его за плечо.

— Разберемся мы еще с твоим «фармакопеем»!

— В каком смысле? Что ты собрался делать, Лень?

— Разговор окончен. Ложись спать.

«Завтра проследим за твоим докторишкой», — подумал Пантелеев и с этой мыслью уснул.