Призраки Петрограда 1922—1923 гг. Криминальная драма. Детектив

Аnn fon Luger

Петроград в эпоху Новой Экономической Политики. Еще не погасли пепелища Гражданской войны, северную столицу захлестывает новая волна криминала. Сергей Кондратьев и его 1-ая Бригада, идут по следам безжалостных убийц. Ценой собственных жизней, сыщики вступают в яростную схватку с бандитами и «Королём» преступного мира, Ленькой Фартовым.

8. Белка «самочинщик»

Вечером в доме третьем на Таировом в квартиру номер 13 постучали.

Тяжелая дверь отворилась. Их запустил рябой мазурик в клетчатом фургане, твидовом пиджаке и в брюках-дудочках, натянутых до пупа так, что виднелись, почему-то розовые, носки. Ширмагал охотно обвел оценивающим взглядом, но, не вынимая спички из уголка рта, скартавил:

— Пьяхадите.

Пантелкин и Басс вошли и остолбенели! Везде были поклеены дорогие обои из шелковой бумаги. Роскошные канделябры, рядом таяли свечи в золоченых подсвечниках.

На стенах в багетных рамах томились музейные полотна. По углам была свалена церковная утварь, иконы, золоченые кадила, алой. Этот притон не был похож ни на один из тех, что они доселе видывали. Атмосфера завораживала, давила роскошью и убранством.

— Кто? — раздался голос из дальней комнаты.

Дверь была открыта, и Пантелкин прислушивался. Картавый что-то объяснял.

— А! Дак это же «пролетарский уравнитель»? Пускай заходит!

В огромной зале, за зеленым сукном, ловко резались в карты три шулера, свеч не жалели, посередке лежал солидный банк из сволоченного золотишка.

Ко всем им спиной стоял высокий господин.

Он повернулся, скрипя сапогами. В кремовых галифе, белоснежной кофте и английском реглане, шелковом галстуке и жилетке, он, скорее, походил на заграничного комиссионера или недобитого аристократа, раскуривая чинно сигару.

Единственное, что выдавало в нем маравихера, это нечто неуловимое во внешности, как тень другого мира, воровского: огромный рост и крупная, выдающаяся вперед челюсть с тяжелым подбородком добавляли ему лишь лоска. Укладка темных вьющихся волос волос к волоску. Одеколон: французский «Шипр».

Басс и Пантелкин ахнули.

— Кто это? — шепнул ему Басс.

— Наша погибель! — прошептал в ответ ему Ленька.

Пантелкин был ему по плечо, когда тот приблизился, потом развернулся, стал медленно прохаживаться по комнате, скрипя хромовыми сапогами.

— Здорово! — сказал неторопливо Белка. — Чего язык проглотили? Присаживайтесь, рассказывайте, это вы, чижики, вчера ширмачили в «Палкине»?

Леня придвинул стул и, сев с легкостью на него, закинул ногу на ногу и стал парировать:

— А что такое? — вопросительно вздернул бровь Ленька.

— Не прикидывайся дурачком! — В глазах собеседника пробежал живой огонек.

— Ну допустим, я там был, но ничего не видел. Здесь вижу, а здесь — нет. — Ленька сложил клином ладошки и их переместил справа налево.

Вор подавился дымом от неожиданности и, придвинувшись ближе, наклонился к нему, выпучив черные глаза.

— Блефуешь? Только не со мной. Я тебя насквозь вижу. Разговор у нас напрямки выйдет: вернешь слам — выйдешь живой. Не вернешь — не выйдешь. Все просто.

— Мне чужого не надо, маз. А потому, что не щипач я, а налетчик. Ничего не боюсь. Хожу с открытым забралом, можно так сказать.

Шулера загоготали.

— Ты лучше поведай, зачем тебе мой слам? И не оттого, что ты здесь половицы протираешь, что я влез на твое.

В воздухе повисла пауза. Все воровато косились друг на дружку. Кто-то за зеленым сукном потянулся к кобуре.

— Ты проницательный малый.

Ленька встал и нарочито спокойно залез во внутренний карман, достал оттуда сверток, высыпав на стол все содержимое. С какой-то стороны ему было приятно такое внимание к своей персоне.

Белка посмотрел на цацки, потом на Леньку, потом на побледневшего Басса. Дельцы за карточным столом застыли и больше не играли.

Митька Белов спокойно пересчитал добычу.

— А ты правильный малый, — заметил маравихер. Молча подошел к столу, длинными холеными пальцами забрал кольцо и брошку. — Это принадлежит моей жене. Значит, это мое. А остальное твое по праву.

— Простите, что обокрали вашу жену… — виновато промямлил Бенька.

— Ну это ведь совсем другой коленкор, ребятки. В таком случае добро пожаловать, что говорится, в семью.

И он протянул Леньке руку в дружественном рукопожатии. Тот сначала отпрянул, но руку пожал.

— Бесо, неси нам чай, — сказал он стоявшему в углу ассору. — Не бойся, не отравлен.

Чай тут же подали в серебряных чашечках. С цукатами в вазочке.

Ленька одобрительно кивнул. Но отказался, чай пил только Басс.

— Как тебя звать-то, «уравнитель»? — нарочито спрашивал маз.

— Имя мое тебе ни о чем не расскажет, — твердо отвечал Леня, сглатывая слюну.

— И все же?.. — спросил маз, раскуривая потухшую сигару.

— Леонид Пантелкин…

Маз расхохотался:

— Ах-ха-ха-ха! Пантелкин, говоришь.

В углу все разом тоже прыснули со смеху.

Леня стиснул зубы. И кулаки уже был готов употребить по воровской физиономии. Но Басс аккуратно потянул его за рукав.

Маз приметил, но вида не показал. «Вспыльчивый, значит. Плохо».

— Играете в белот? — спросил он Басса.

— Не откажусь. — Глаза его блистали.

— Если есть чем отыгрываться. Присядь и отыграйся! — Белка подтрунивал. — А то гостем у меня уже не будешь, навек вон в том кофре схороню.

— На что играть будем? — спросил Басс, потирая трясущиеся руки.

— Решай сам.

— Тогда на скрад этой ночки.

— Принято!

Басс на ватных ногах проследовал к игральному сукну.

— Кто сдает?

Большеротый неохотно ответил:

— Ну я. — И мясистыми пальцами отсчитал ему несколько карт с колоды.

— Три пики! — промямлил Бенька.

— Я пас, — отозвался вислоухий.

— Четыре треф, — подсказывал Ленька другу, заглядывая ему в карты.

— Пиковый валет, — ответил большеротый с акцентом.

Бенька напрягся. Виски застучали, на них выступил пот. Он скрестил ноги под столом и сокрушенно сказал:

— Ой, наверное, мне не в-везет.

— Давай играй. А ты не подсказывай! — рыжий грузин пригрозил Леньке пальцем.

Игра набрала оборот. Каты в руках Беньки шелестели с податливой беззвучностью. Он сдавал их на стол и спешно забирал новые. Потом опять сдавал. Так несколько подходов.

— Туз пик.

— Вах! — раскраснелся рыжий. И кинул на стол свои карты, чуть было не перевернув подсвечник. Поднялся страшный гвалт за зеленым столиком. Слышались отдельные выкрики:

— Как ты это сделал?

— Меня обдурить вздумал, жиденыш!

— Вот это игра!

Когда Митька Белов приблизился к ним, все разом смолкли.

— Стоп, Гога. Парень отыгрался, теперь это твое. — Белка вернул ему сверток и потрепал по плечу. — Ты заходи к нам, покушай, а то дюже худ.

— Я много кушаю.

— Ничего, не объешь меня, я сам кого хочешь покусаю!

Глаза мазов за столиком хищно блестели.

— А ты не обижайся, жиган. Я вижу, ты парень хороший, из наших, понятливый. Вот что я тебе скажу: с такой фамилией тебе в нашей среде делать нечего… Становись-ка ты лучше Леонидом Ивановичем Пантелеевым, — сказал Белка, поворачиваясь к Леньке.

— А что? Звучит, — отозвался Басс.

Ленька многозначительно молчал и все слушал Белку.

— Завтра достанем тебе новые документы. С паспортом новеньким будешь ходить. По оружию у нас кто, Каха?

— Клим, — ответил большеротый игрок с жутким акцентом.

— Ну что, подтянешься за шпалерами?

Леня одобрительно кивнул.

— Я теперь только добра желаю и от себя добавлю: в блатном мире сейчас сноровка нужна. Ты же не уличный шармыгал, чтоб слам по улицам мимо постовых таскать, нужен еще и автомобиль. У меня все есть. И люди нужны…

Шулера одобрительно кивнули.

— Если хочешь, дам наводку, где промбронь угнать можно, — продолжал без устали Белка.

Ответа не последовало…

— Ладно, побалакали — и буде. Как интерес проснется, найдешь меня здесь. Адрес знаешь. За сим все. Бесо, проводи наших гостей до двери!

Когда дверь затворилась, они вышли на улицу, выдохнув с облегчением. Бенька вытянул руку, пальцы его лихорадочно дрожали. Он протянул другу сверток.

Домой шли молча. Точнее, бежали. На хазе Пафнутий давно уже себе места не находил. То и дело пялился из почерневших оконец кухоньки на порожнюю улицу. Завидев двоих пеших, он тихонько отпер дверь:

— Ну что? Рассказывайте.

— Взял обручальное кольцо и брошь, остальное отыграли. Представляете?!

— Вот! — Ленька высыпал слам на стол. Ноги сделались ватные, он повалился на треногий стул.

— Ну се добрый знак. Тебя приняли, — пояснил Дед, помогая снять верхнюю одежду.

— Нам дали фору? Мы теперь свои? — потирая глаза, спросил разбуженный Варшулевич.

— Будем пить и грабить. В карты играть, — ответил Басс.

Пантелкин смурно глянул на него.

— Я не буду и тебе не советую.

— А мы будем отнимать у нэпманов и раздавать бедным, как бы уравнивая эти две чаши весов…

— Очень интересно, — отозвался молчаливый Варшулевич.

— Да уж, классовый разрыв огромен… — Ленька загадочно улыбнулся.

— Что-что, будем «грабить награбленное»! — продолжал Басс. — Выпьем-ка за Леонида Пантелеева! Теперь у нас и документики будут!

Собравшиеся загудели.

— Гм, — Варшулевич хмыкнул в кулак. И привстал, повернувшись к присутствующим. Все замолкли. И спешно снял с глаз тонкое пенсне, нервно покрутил его трясущимися руками и опять надел. — Я, товарищи, я предельно рад! И я с вами. Ведь нельзя зарекаться, а я ж не так воспитан. Может час настать, что с голоду и стырить придется…

— Верняк, от сумы да от тюрьмы зароку не давай.

Ленька стоял и молча глядел в окно. Его взгляд был безмятежным. Он словно бы знал исход этого вечера. Исход давал ему новый путь. Все смешалось.

Из общей массы голосов вырывались ругательства Деда и густой голос Беньки. Восторг Гаврикова.

Ленька стал напевать себе под нос:

Меня били, колотили

В полюшке под елочкой.

Ко мне милка приходила

В юбочке с оборочкой.

А Гаврюшка подхватил… и все остальные за ним:

А я на все согласен.

Душою я прекрасен,

Хотя, обыкновенно,

По жизни я варнак.

— Помирать — так с музыкой. Куда ты, Ленька, туда и мы!

Он крутил толстенный перстенек с изумрудом, глянул через него на разбитную компанию.

«Завтра подарю Мими! — пронеслось у него в голове. Воспоминания их прошлой ночи не дали бы ему сомкнуть глаз. — Нет, к ней и сейчас!» Через несколько минут он уже остановил на улице пролетку. Вдали розовел совсем ещё юный рассвет. Кое-где за крышами домов тянулись белые ленты дыма от каминных труб. Усатый возница на дохлой лошаденке свернул уже на Никольскую. «Когда же? Когда?» Мысленно он был уже у нее. Сжимая перстень, он представлял, что заключит ее, сонную, в свои объятья.