Призраки Петрограда 1922—1923 гг. Криминальная драма. Детектив

Аnn fon Luger

Петроград в эпоху Новой Экономической Политики. Еще не погасли пепелища Гражданской войны, северную столицу захлестывает новая волна криминала. Сергей Кондратьев и его 1-ая Бригада, идут по следам безжалостных убийц. Ценой собственных жизней, сыщики вступают в яростную схватку с бандитами и «Королём» преступного мира, Ленькой Фартовым.

12. Недобитый аристократ

Доктором Грилихисом называли преклонных лет интеллигента в очках, с огромным носом. Среди соседей в доме на Большой Морской пользовался доверием и уважением. Все знали, что к доктору ходила лечиться теперь вся элита Петрограда. Так, могли постучать и позвонить запоздалые пациенты и среди бела дня, и поздним вечером.

Доктор Грилихис был целиком и полностью убежденно ярым поклонником и служителем богини Гигиеи. И в кабинете, где он вел приемы, стояло много пузырьков и склянок с микстурами, разного рода порошками, коими он щедро одаривал своих страждущих хворобцев за миллионы рублей.

Жена его, Марта, была весьма упитанной, но активной особой. Постоянно улыбалась и подбадривала своим свежим и опрятным видом всех остальных.

Хозяйство она вела рачительно. И горничная их постоянно что-то да убирала под недовольное фырканье Марты. Дело в том, что госпожа Грилихис заставляла бедную постоянно смахивать пыль, причем там, где ее и в помине не бывало. Однако Марте виделась кругом пыль, и пыль, и еще раз пыль!

Таким образом, доктор творил в атмосфере полной стерильности и единовластия.

Он жил в неге и довольстве, обласканный, словно молодой теленок.

Марта потчевала его кухонными шедеврами, над ними трудился сам шеф «У Дофина». Стол украшали и спелая ароматная дыня, и свежая рыба, только что привезенная с Сытного, ягненок под стопамятным беарнским соусом, и откормленная пулярка в виде фрикасе, и превосходный дымящийся картофель а-ля рюс. В дополнение к этому ежедневному рациону доктор выпивал полбутылки прекрасного семилетнего Cоte-Rotie. А госпожа Грилихис пригубляла шартрез под недовольное пыхтение мужа.

И так, он смотрел равнодушно из-под золотого пенсне на всех обитателей своего дома. Так было изо дня в день за обедами, ужинами и прочими семейными заседаниями на свою изрядно старившуюся супругу, краса которой, словно роза, сбрасывала лепестки на его глазах.

Иногда он беспощадно колотил кулаком по столу, требуя от Марты невесть чего, гневаясь по всяким пустякам.

Тогда Марта надевала маску святой наивности, на лбу выступали испарина и две борозды морщинок, выдававшие в ней волнение. Но полуулыбка все равно украшала ее кругленькое личико.

Она поправляла тронутые живыми сединами волосы. И отправлялась на кухню ждать «смены погоды», отсиживаясь там часами, как загнанная мышь.

Таким образом, брак их зиждился только на благочестивом терпении жены и не давал трещины лишь потому, что Марта целиком и полностью положила себя на жертвенный алтарь супружеского долга и фармакопеи, которую ревниво исповедовал ее муж.

Но все изменилось, во всяком случае, так начинал считать доктор, принимавший у себя одну молодую особу — Марию Друговейко-Левицкую.

Доктор находил в ней весьма приятный и симпатичный, даже красивый, тип женской особы.

Необычайно цветущая и здоровая с виду брюнетка теперь занимала все его мысли. Он даже отложил свой многолетний труд по медицине под кодовым названием «Гран Фарма», обрывая свой труд на полуфразах.

И теперь между приемами из комнат он вовсе не выходил к домочадцам, все больше стараясь прогуляться по набережной Екатерининского канала один или в компании молодой пациентки.

В компании Мими он будто молодился на глазах. Ее игривый нрав и спесь внушали ему полнейшее доверие. Животное довольство и простота, с коей Марьюшка ела, пила шампанское и ронское вино, все более очаровывали доктора.

Как Мари улыбалась, кокетничала, распаковывая незатейливые его подарки. Все влюбляло в ней научного светилу.

Хотя не было общих тем у них для разговоров, и доктор все больше молчал. Зато полюбовница в его обществе тараторила без умолку. И это доктора чрезвычайно занимало. В конечном итоге все его мысли занимала не медицина, а молодая особа. Доктор от подобных смятений чувств даже скинул в весе. Однажды обнаружив, что влюбился, он решил окончательно уйти от жены. В голове вольнодумца свербел один вполне естественный вопрос: а где же они будут жить с Мари? Квартирка-то казенная. Тогда проносились шалые мысли о том, что следовало бы сплавить куда-то и без того надоевшую Марту. Но как? И куда? Эти самые вопросы, так больно терзавшие его весь весенний вечер, и вечер до того, ровным счетом никакого выхода не имели. Напряжение нарастало.

Сказать обо всем любезной жене он так и не решился за очередным роскошным ужином. Не притронувшись к еде, он отправился в свои покои, сославшись на «недомогание».

Был уже поздний час, около десяти, наверняка жильцы уже все спали и доктор бы не открыл. Но открыла Марта, госпожа.

Для того чтобы отвести подозрения и не привлекать внимание постовых, было решено пойти втроем, один как бы разыгрывал раненого, двое других должны были ему помогать идти. Для этого группа злоумышленников устроила маскарад. Ленька забинтовывал себе руку, Пан макал бинты в красные чернила. В темноте ранения выглядели удручающе. Пан нервничал: у него была дурная привычка — постоянно грызть ногти. Поэтому в красном измазался и сам он. Все было более чем естественно.

Итак, Марта Грилихис доверчиво открыла дверь.

— Подождите, Марк Самуилович, вас сейчас примет. — Но, не дождавшись ответа, повернулась было по направлению спальни мужа, как вдруг сзади щелкнул взведенный курок.

— Мадам, ведите нас прямо в вашу сокровищницу. Спорим, и для нас найдутся там богатства, — указал Ленька.

Хозяйка дома остановилась как вкопанная. Она не знала, как ей поступить. В коридоре показалась головка работницы в белом накрахмаленном чепце. Служанка при виде мужчин с пистолетами завизжала, как свинья на скотобойне.

На шум вылез сам Грилихис. Растирая припухшие от бессонницы веки и водрузив очки на нос, ахнул!

— Кто ви, господа?

— Вам привет от Мими! — негодуя прошипел Ленька, увидев тщедушного старика.

«Еще и спала с ним, шкура!» — Фартовый прищурился, в голове у него всплыла непристойная сцена. Он вспомнил Мими, такую игривую, прошлой ночью, ее упругие изгибы — и рядом вот такого старика, с трясущимися руками и дряблой плотью. Хоть и облаченный в шелковую рубашку и атласный халат, он смердел старостью и тленом.

— Я вас не понимать, какой «Мими»? — И Грилихис уставился на него своими маленькими бесцветными глазками.

— Еще как! Любишь молоденьких бикс, папаша?! Мария Друговейко. Фамилия о чем-то говорит?

Доктор стал пунцовым от испуга.

— А вот это сейчас полюбишь?! — И, не сдержав ярости, он треснул старика браунингом наотмашь. Тот повалился на пол, захрипев.

— Бей в доску паскудника! — заорал Пан.

— Постойте! — Вдруг оторопевшая Марта вскрикнула. — Забирайте все, что хотите, и уходите отсюда. — Она показала рукой на несгораемый шкаф подле зеркала. — Цифры: 4, 9, 7… — Марта вымолвила эти цифры, сжала губы и, побледнев, оперлась одной рукой о стенку, другой схватилась за сердце, будто бы оно готово было выпрыгнуть из груди, а она его придерживала.

— Что вы? Госпожа… — завопила служанка, но не успела завершить фразу, ей связали руки, а рот по традиции заткнули кляпом.

— Да я сейчас милицию вызову! — запищал Грилихис уже без акцента. — Да как вы смеете, сволочи!

Фартовый рассвирепел. Он начал обильно покрывать лицо и голову доктора тяжелыми ударами. Тот тщетно прикрывался окровавленными руками. Они на глазах превращались в инородное месиво. Доктор терял уже много крови и был уже без сознания.

Звуки смешались. Они неимоверно растягивались, а потом резкий хлопок. Все смерклось. Ничего не осталось.

Марта, до смерти любившая своего супруга, подползла к его окровавленному челу, когда грабители ушли с доверху набитыми сумками. Рядом валялось разбитое золотое пенсне. Тело доктора уже давно остыло.

Марта начала нежно гладить супруга по голове, по волосам с запекшейся кровью, которая склеила их и уже высохла.

Госпожа тихо запела, покрывая поцелуями лицо мужа, как вдруг в ее груди что-то сильно сжалось. Сердце будто бы сделало несколько оборотов в невесомости, пронзила острая боль, словно ножичек, складной и острый, впился, в глазах зарябило, зажгло и разом оборвалось.

Из глаз горничной градом лились слезы, когда та пришла в себя. Она выла изо всех сил, пытаясь избавиться от кляпа и веревок. Бесполезно, просто бессвязно мычала. Через некоторое время неладное заподозрили соседи. Когда они ворвались в квартиру, несгораемый шкаф был открыт, а все имеющиеся в нем драгоценности исчезли. В углу лежала связанная домработница и хрипло мычала. Посередине комнаты на желто-голубом ковре в стиле Луи Каторз лежал в луже собственной крови доктор. Он был так мал и беззащитен, словно младенец. Его обнимали окоченелые руки госпожи.