Дурачок, или Эротический сон в августовскую ночь

Vysheslav Filevsky

Эмигрант из южноамериканской глуши возвращается продать квартиру. На родине пенсионная реформа: питаясь изменёнными продуктами, не живут дольше 60 лет; больных, неподдающихся и несогласных сжигают. Люди достаточны, от этого счастливы, живут по совести – поклоняясь Богу-Деньги. Царящий разврат захватывает героя. Но он не выдерживает натиска воровского уклада и от ужаса преображается в ангела.

Прейскурант

Я без осложнений снял деньги в банке и заказал карту. Поэтому, когда в комнатной двери нарисовался блин комнатосдавателя, мы быстро уладили наше дело.

Когда мягко и нагло давят, я теряю сообразительность. «Зачем отдал здесь, а не в банке?» — запоздало понял я, вспотел и покраснел. Но было поздно.

Толстый напоминал какое-то хищное животное, которое играло с жертвой перед тем, как съесть… Нет, ошибся: он походил на дельфина… Не слыхали? — Стая дельфинов окружает человека в море и начинает играть им с самым добродушным видом: кидают человека, как мячик. Человеку сначала смешно. Да только потом рёбра ломаться начинают от сильных подкидываний. Тут уже ор, мат, хрип… — Вы поняли.

— Тут вот ещё что, — сказал толстый, чуть прикрыв глазки. С них, казалось, сейчас жир потечёт. — У нас предусмотрены услуги для более полного удовлетворения жизненных потребностей постояльцев.

— Какие? — спокойно поинтересовался я. —

Толстый изобразил из себя жеманную девочку. —

— Поесть и удовлетворить желудок вы можете без труда. Опорожниться — пожалуйста, вот туалет. Но у вас же ещё есть и простата. А этот орган требует работы, как и все остальные. —

Глазки толстого сузились до предела. И сейчас он напоминал уже кота, внаглую съевшего блюдце сметаны. —

— И что же, — спросил я, хмурясь и глядя на жир, капающий из глазок толстого на пол — в самом деле, должна.

— А то, что у нас в штате девочки — проверенные, опытные, как хотите: спереди, сзади, в рот, на пару — по прейскуранту, — выпалил толстый на одном дыхании, опасаясь, что я перерву, и с вежливым поклоном, вытащив из папки, предложил мне упомянутый прейскурант. —

У меня, как у мужчины, конечно же, шевельнулось в штанах и произошло некое помрачение сознания. Но я, и даже не оттого, что я человек молящийся, а оттого, что жизнь прожил и на людей нагляделся до рвоты, решительно поставил между прейскурантом и моей грудью ладонь:

— Нет, дорогой мой, — тепло молвил я с задушевной улыбкой, напрягаясь, как бы соврать ловчее, чтобы не обидеть хозяина…

Люди гнуснейшую жизнь устроили, в которой, что ни поворот, а лгать необходимо — вечную душу марать. Иначе чревато… —

— Спасибо за душевную заботу. Но у меня оперированная аденома. Поэтому этот отсутствующий орган, к моему величайшему сожалению, работы уже не требует.

— А сколько вам?

— Да уж восьмой десяток пошёл. —

Блин посерел, будто неделю после масленицы пролежал не съеденным. А жир даже с пола испарился. —

— Кстати, паспорточек пожалуйста для временной регистрации. —

Я не увидел причины отказывать.

Добродушие сытого кота сменилось на нечто злое и голодное… — на морду крысы, пожалуй, шныряющей в поисках жратвы.

— В самом деле, в самом деле, — будто оскорблённо лепетал он, листая паспорт. — Хорошо сохранились… Ну что же, оставайтесь. —

Сунув мой паспорт в папку, толстый, не взглянув на меня, вышел…

Я — за ним:

— Куда же вы, уважаемый? А банк?

— Как-кой банк? — Толстый смотрел на меня, как на идиота. Он как-то враз перестал походить на крысу… Правильно: крыс не любит никто. И голос его почему-то сделался писклявым.

— Да деньги ж платить.

— Как-кие деньги, уважаемый? — И толстый сложил кожу на лбу морщинами вдоль. — Сущий клоун. —

— Да за житьё же! —

Толстый поскучнел:

— Ах, будет вам, пóлноте, что за формальности? — И он, оставив меня с носом, нагло вышел.

Я потёр нос и почувствовал — он распух: надули!.. А кто виноват? — Сам дубина… Бессильно возмущался, даже плакать хотел. Но и испытывал большое облегчение, смешанное с тревогой. И тревога усиливалась: анчутинг оказывался слишком крутым и вонючим для моей тонко устроенной натуры: «Как вообще можно жить в этом гадюшнике, не так давно бывшем моей замечательной Родиной?»..

Нет, я не стремился очернить Отечество. Потому что видел: люди во всём мире изо всех сил стремятся превратить земную жизнь в го. но и счастливо бытийствовать в этой духовно зловонной мерзости… Почему? — Мне ясно: такова воля Всевышнего о землянах… Дьявол?.. — Да ладно вам с иностранным народным творчеством… Но тут же Родина. И вдруг — вместо Отечества — вонючий, год не чищенный сортир… Тьфу!..

Топор, висящий в воздухе, оказался добротно вымазанным человеческим навозом. Не справившись с запахом, я несвоевременно заснул, чтобы избавиться от наваждения.