Дурачок, или Эротический сон в августовскую ночь

Vysheslav Filevsky

Эмигрант из южноамериканской глуши возвращается продать квартиру. На родине пенсионная реформа: питаясь изменёнными продуктами, не живут дольше 60 лет; больных, неподдающихся и несогласных сжигают. Люди достаточны, от этого счастливы, живут по совести – поклоняясь Богу-Деньги. Царящий разврат захватывает героя. Но он не выдерживает натиска воровского уклада и от ужаса преображается в ангела.

Чёрные когти

Постучали:

— Можно? —

Сон оказался чутким. Вскинулся и очумело молчал. Просунулась деваха в своём халатике с чужого плеча.

— С утрецóм вас.

— Что? — вопросил я вместо ответа.

— Жирняга девок предлагал, да? — деловито вопросила деваха.

— Ну.

— Взяли?

— Мне не надо, — ответил я хмуро.

Деваха засмеялась:

— Всем надо. — И резко помрачнела. — Это вы напрасно… — А что, не стреляет уже? — сочувственно спросила она и подпёрла ладошкой подбородок. — Бедненький. —

В голосе чувствовалась слеза. Деваха укрепила своё изображаемое чувство хлопанием накладных ресниц.

Положение было невозможно нелепым. Но я боялся обидеть деваху: жить ведь с ней. Обозлится — такого натворить может, что без трусов убежишь.

— Может быть, не стоит вмешиваться в мою жизнь? — сказал я, не отвечая.

— Дурачок вы, — обиделась деваха, — я ж из сочувствия. Вы, сразу видно, приезжий, издалека. Не знаете, как тут и что. И хозява оберут вас за милую душу, выставят, а то и вовсе оптимизируют. —

Моему удивлению не было предела:

— Как? Что? И они могут?!

— Ещё как, — снисходительно ответила деваха… — Даже я могу, — прибавила она как-то очень буднично, помолчав, взмахнув ресницами к потолку. —

Это уже начинало раздражать.

— Да что же это значит-то, вы можете объяснить?.. —

Пропáхнув мимо меня дорогими духами, деваха подошла к окну.

— Сюда ходите, — она поманила меня ладошкой с огромными чёрными ногтями. —

Я ужаснулся: деваха не была человеком: у людей такие ногти не растут.. «Кто, кто это?!..» — Я не верю в дьявола, думаю, это одна из поповских выдумок… Но — покорно подошёл на всякий случай…

За окном бытийствовала столица, чем же столице ещё заниматься, как не бытийствовать?

— Дым видите?

— Ну. —

Трёхэтажное строение по-прежнему занималось каким-то вредным для окружающей среды производством. —

— А вот там? — И деваха скрипнула когтем по стеклу налево. —

Там — не так, чтобы далеко — тоже дымило.

— Ну? — повторил я уже в виде вопроса. — И что?

— Сожгут тебя, дурак, за милую душу, вот что, — грубо сказала деваха, провоняв духами вглубь комнаты, и уселась на кровать запанибрата. — Крематории это… Слыхал небось про такие? —

— Так я ж ещё не покойник, — спокойно возразил я, потому что, как молящийся, к смерти относился спокойно: рано или поздно это случается со всеми. — Хотите сказать, что вы меня можете здесь убить, что ли? —

Деваха, опершись руками за задницей на кровать, откинулась и, свесив волосы, засмеялась так, что пуговица на халатике расстегнулась, обнажив гнусные татуировки на животе и ляжках. —

— Мараться ещё… Надо больно… Люди особые для этого есть: приедут и заберут. Наше дело сообщить только, — цинично проговорила она.

Деваха посмотрела на свои раздвинувшиеся ляжки, но сводить не стала… Я забеспокоился, потому что не мог взять в толк ни смысла речи девахи, ни положения ляжек, ни странного взгляда…

«Если молодая, находясь в соблазнительном положении, так вот смотрит на старого — ясно: хочет уложить и обокрасть… Не хватало ещё, чтобы сиська вывалилась. — И сиська появилась тут же. — Тьфу!» —

Сиська выглядела сущим наливным яблочком… «Где мои семнадцать лет?»… А на яблочке… Уйййй… Сердце дёрнулось и, думаю, расширились глаза. Потому что там была вытатуирована утконосая мордочка Кадерусселя. Он был серьёзным, но показывал язык, как Эйнштейн…

«Чур, чур, чур!» — Я закрыл глаза.

— А сообщивший об уклоняющемся от оптимизации процент имеет с продажи его имущества, — продолжала деваха нудным голосом, не замечая моих переживаний.

Я разом очухался и снова вспотел: «Эти сволочи, видимо, одна банда, и угрожают отъёмом квартиры, — понял я. — Но чего хотят от меня вот прямо сейчас?»

— На каком же, однако, основании могут заживо сжечь невинного на его Родине? — рассудительно вопросил я.

Деваха встала, вложила сиську на место, как грейпфрут в пакет, и застегнула халатик.

— Откуда ты свалился сюда, где такие дурачки водятся, поделись. — Она меня откровенно презирала.

— Из Южной Америки, — ответил я, чувствуя себя и в самом деле полным идиотом.

— Во-во. Ты там, наверное, в набедренной повязке и перьях ходишь. — Деваха уничижительно стрельнула на меня глазами и пошла на выход. — Жалко мне тебя… —

Прикрыв было дверь, она снова всунулась наполовину:

— Дурачок! — молвила на прощание и, колыхнув грудями с Кадерусселем, пропала, оставив запах духов на память о приятном общении.

Я зажмурился. Потому что мерещились чёрные когти. Женские руки с когтями возникали то справа, то слева, даже из потолка. Я уклонялся, как мог. Но одни когти, зацепив штаны, всё-таки стянули их, порвав… Эко видение!.. Без штанов я чувствовал себя незащищённым, как улитка без раковины.