Ибо богиня

L++

Даяна – виртуальный рай для геймеров планеты Гесса. Но всё смешивается: виртуальный секс с реальной любовью, приключения на Гессе с битвами в Даяне, жертвы в Даяне со смертями на Гессе. И люди обнаруживают, что в их мир пришли боги. И две девушки с ужасом осознают, что становятся – богинями…

5. Сплетение роз

Незадолго до рождественских каникул Анна Александровна выдернула мужа из экспедиции. На его: «Милая, а у меня съёмочный день», ответила: «Милый, а мне плевать», — и отключилась.

Вызов застал его на площадке. К кому главный режиссёр мог прилюдно обращаться с такой интимной безымянностью, было ясно всем, так что пришлось вытерпеть и понятливые улыбки одних, и раздражённые взгляды других, и абсолютную — ну, абсолютно абсолютную, вот стерва, умеет же… и ведь абсолютно непонятно как! — пришлось вытерпеть и абсолютную якобы безучастность неназываемой третьей.

А вот вмешиваться не посмел никто. Промолчал даже исполнительный директор, недреманное око Ифки и Крокодила. Полгода назад не преминул бы высказаться, а теперь смолчал. Приятно всё-таки быть официально признанным гением и иметь право на свои вздорные гениальные капризы. Даже на такой простенький: уступить капризу вздорной жены.

Анна Александровна ждала его в «Подземелье» — в гостином комплексе «Под Землёй» на Луне. Цены в нём были… вызывающими оторопь и желание немедленно упасть в обморок, но Фонд Высокого Искусства считал посещёния своими Стипендиатами любого заведения — рекламой этому заведению и требовал для них скидок. Существенных скидок. Очень существенных. Можно сказать: вызывающих оторопь. С Фондом можно бы и поспорить, но как спорить с КОМКОНом, стоящим за ним? Конечно, была возможность обратиться в Профсоюз, в суд, наконец. Была вероятность даже выиграть дело. Одно. Два. Три. Но это же русская рулетка — первый же проигрыш, даже будь он каким-нибудь сорок третьим! а он будет! — станет смертельным.

Но Стипендиатов не бывает больше дюжины дюжин, не более ста сорока четырех человек, которые… Которые, надо признать, больше работают, чем шляются по дорогим кабакам. Да и статусную рекламу они действительно, приносят — да пару слов в новостях официального канала хотя бы! И это ж обязательный минимум. А то ведь иногда бывает и больше, иногда бывает и сюжетик…

Анна Александровна с удовольствием воспользовалась вновь обретённым статусом. Конечно, срываться из своего лунного пояса — стресс для организма, срываться со своей планеты — тем более, но длительное существование организма без стресса — организму тоже не на пользу. А длительное существование без мужа — стресс ещё больший. Особенно, когда рядом с его организмом постоянно ошивается ещё один источник стрессов… Ещё одна…

Секс при лунном притяжении под прозрачной крышей, под одуряющее полноземье, снимает любые напряги… А как смотрится женская кожа в свете полной Земли можно понять только видя мужские глаза, любующиеся ею… Одуряще она смотрится!

Вечером они долго сидели в ресторане, танцевали… Метрдотель попросил разрешения и сообщил об их присутствии залу. Анну начали приглашать мужчины, вокруг Валерия Геннадьевича заклубились дамы… Лунное тяготение мешалось с земным вином, баловалось с платьями, баловалось с их обладательницами. Тела были легкими и непослушными, в крови посверкивали искорки от недавней близости…

Но потихоньку чужие люди рассеялись, и они в своем уголке остались одни.

— Спасибо, — сказал муж, — и извини меня.

— Если женщина неправа, попроси у неё прощение? — насторожилась жена.

— Нет, — покачал он головой. — Я за эти четыре месяца загонял всех. Давно пора было сделать паузу. За неделю ребята хоть разгребут завалы.

— Неделю? Ты даришь мне неделю?!

— Помнишь «Тёмный мёд»? Помнишь скандал, который ты мне закатила? Все думали, что ты едва не сорвала мне работу, а вышло…

— Вышло, что тебе всё-таки пришлось сменить актрису.

— У леди Джейн не могло быть того внутреннего ужаса…

— Леди Джейн не могла быть таким явным клоном твоей Катьки!

— И это тоже, — взял он руку жены и поцеловал её ноготочки. — И это тоже.

«Есть такой виноград — дамские пальчики», — привычно подумалось ему.

«Есть такой виноград — дамские пальчики», — вспомнила его привычное присловье она.

Она любила, когда он целовал её ладони, пальцы, ноготки. Как-то, в каком-то интервью Катерина Одоевцева наотрез отказалась от роли прообраза леди Джейн в сцене у фонтана: «Валерка никогда не целовал мне руки. Никогда! Я ему не позволяла». Дура!

— Причём тут «Тёмный мёд»?

— С того скандала я начал учиться доверять твоим интуиционным взрывам.

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что ты напомнила мне…

— И кого я тебе напомнила? — рассердиться не получилось, получилось промурлыкать.

— Ты напомнила мне, как я люблю тебя, — здоровенным таким котом промурлыкал и он.

Она бы и ещё помурлыкала, но нехотя отняла руки и проворчала:

— Нас снимают.

— Да пусть, — попробовал настоять на своем он.

— Ты же знаешь, я не могу не видеть камеру, — откинулась она.

Он знал. Его жена ломала любой кадр. Она выламывалась из него прямо к зрителям, прямо в их квартиру, прямо на соседний стул.

— Кто?

— Да вон… К нему уже идут.

— Который сбегает?

— Да. Слушай, пусть он убежит, а? Я не замечала его не менее четверти минуты…

— Подарок?

— Подарок, — приняла она.

Валерий Геннадьевич встал, поднял руку:

— Мальчики, можно вас?

«Мальчики» косо глянули на клиента и не остановились.

— Мальчики!

Вы знаете, что такое съёмочная площадка? Вы знаете, какого это — управлять «гениями»? Эти бывшие спортсмены «гениями» не были. Они были профессионалами. Они переглянулись, двое затормозили и повернулись к истинному гению, а двое ещё более ускорились.

— И вы тоже! — прогремело по залу.

И они встали.

Потом была немая сцена, потом появился метрдотель зала, потом и директор этажа. Потом была злобная речь знаменитой телеведущей. Потом администрация позорно удалилась. Потом телезвезду сообща успокаивали несколько мужчин. Потом…

У номера их ждал ведущий менеджер смены отеля. Он, хитро поблёскивая глазками, лично принёс извинения за инцидент и за то, что эти болваны не передали алёрт по папарацци на выход, где того непременно бы перехватили. А то, что они сами были остановлены возмущённым мужем оскорбленной жены, нисколько их не извиняет. В возмещёние морального ущерба администрация готова снять плату за сегодняшние услуги уважаемым клиентам и выражает уверенность, что четырнадцатисекундный ролик целующихся супругов никак не может повредить их репутации.

— «Уверенность»? — приподняла бровь теледива. — В моём бизнесе?

— Надежду! — сразу поправился ушлый администратор. — Позвольте выразить надежду. Мы глубоко скорбим о нарушенном отдыхе знаменитой пары. Мы даже не будем просить умолчать в предстоящих интервью о месте скандала, как бы то ни вредило репутации отеля… И последнее… Разрешите в ознаменование исчерпанности конфликта… — откуда взялся официант с пузатым чемоданчиком никто из супругов не понял, — из наших погребов… восемьдесят лет выдержки… — щёлкнул замок, поднялась крышка. — Мы даже не стали её вытирать…

— О-о-о! — улыбнулась женщина. — Какое сокровище!

На тёмном бархате — как драгоценное ожерелье! — лежала покрытая пылью и паутиной тёмная бутылка.

— Представляете, — проговорил официант, — мне пришлось согнать с неё трёх пауков.

— О-о-о! — ещё раз улыбнулась женщина. — Какой вы смелый.

Теперь улыбнулись все четверо.

— Вот пройдоха! — в номере Валерий Геннадьевич продолжал улыбаться, — А интервью, с «не умолчанием о месте», будешь давать сама.

— Он решил, что мы сами всё подстроили?

— Мы сами, наш канал, Фонд, КОМКОН… Мало ли.

— То есть ты тоже думаешь?..

— Не всё ли равно! — отмахнулся Валерий Геннадьевич. Он аккуратно положил чемоданчик на столик, раскрыл, потянулся к бутылке…

— Не надо, — остановила его Анна Александровна, — давай дождёмся дочери.

Валерий Геннадьевич оглянулся, внимательно посмотрел на жену — она сидела в кресле и смотрела на него. Он закрыл чемоданчик, выключил верхний свет. И за потолком проявилась огромная Земля. Марево полнолунья взывает к средневековью — к инстинктам и колдовству, марево полноземья — к Космосу, к Галактике, ко вселенной. Полнолунье — настораживает, заводит и словно бы давит, полноземье — словно бы от чего-то освобождает, словно что-то распахивает, лучи родной планеты переполняли воздух чужеземного отеля, как туман — подлинники Клода Моне!

Мужчина, аккуратно ступая по липучему ковру (ногу надо ставить плашмя — «лунная походка», знаете ли) — подошёл к жене, сел на соседнее кресло, протянул ей руку.

— Что?

— Не забывай про нас, — тихо попросила она, потершись об неё щекой.

— Никогда, — тихо отозвался он.

— Мы едва не опоздали с сыном…

— Не думаю.

— Да ты знаешь, что…

— Знаю. Ты прекрасно всё устроила. Как я и предполагал.

— Стоп! Ты что — всё знал?!

— Да. Леночка — умная девочка. Она сразу позвонила мне. Мы поговорили и решили, что у тебя получится лучше — и с выбором альтернативной кандидатуры, и с её подготовкой. Ты же профи. Я только подкинул идею о «просьбе».

— Ты? И она меня?!..

— Она — тоже профи. Всё-таки так вести класс… В нашем-то районе! Серёжа не стал в нём принцем, не стал и парией… И что вслед за той куклой никто больше из девчонок не побежал делать вызывающую пластику — тоже её заслуга.

— Вот же негодяйка! Она использовала меня! — не хотела успокаиваться женщина.

— Да. Ну и что? — он развернул ладонь и погладил жену по щеке, — Это пошло во вред тебе? Детям? Даже та кукла получила, что хотела. Даже канал. «Девочка из нашего района»… Помнится, плюс полторы десятых процента?

— Стерва, — напор начал уходить из её голоса.

— Сэр Андрэ предложил ей сменить школу — в восьмой учительница уходит на днях в декрет — отказалась наотрез и не раздумывая. Отказалась. В «восьмёрку»! Она хорошая. Не злись.

— Злюсь и буду! — заупрямилась мастер-шоу. Впрочем, особой злобы уже не слышалось, и через паузу она добавила: — Ладно уж, оставлю без последствий.

— А с последствиями смогла бы? — улыбнулся Валерий.

— Запросто. Сэр Андрэ, он… — улыбнулась и она.

— А наоборот?

Анна задумалась…

— Ты знаешь, можно и наоборот. У этого сэра до сих пор только один ребенок, а у твоей Леночки ни одного… Конечно, у обоих ещё не критично, но…

— Но это декретный отпуск… Она тогда не доведёт класс.

— Учителям разрешается сокращать. Резко сокращать. Считается, что школьникам, особенно старших классов, полезно общаться с беременными учительницами, особенно на поздних сроках, и с кормящими матерями.

— Полезно?! — удивился мужчина.

— Педагогически, — улыбнулась женщина. — Педагогически. «Забота о выживаемости вида — главный приоритет официальных властей», — процитировала она «Пункт Первый».

— И что?

— То, что роды пока ещё можно подгадать к следующим зимним каникулам, её не будет совсем недолго, руководство классом у неё не отнимут.

— И как же ты это будешь подгадывать-то?

— Я?! Причём здесь я — она считать будет, она.

— Ну, она, я так думаю, отложила бы до летних каникул.

— С Андрэ? Что-то откладывать?!

— Ты им и займёшься, — улыбнулся муж.

— Нет, — улыбнулась жена, — не я. Но я знаю — кто. Помнишь его Элен?

— Мать его первого ребенка… И если она захочет попросить у него второго, начнётся небольшая суета… — Валерий Геннадьевич покачал головой. — Она не захочет.

— И не захочет немножечко попугать этим высокочтимого сэра Андрэ, не захочет создать ему «небольшую суету»?

Валерий Геннадьевич вздохнул:

— Только при гарантии, что он… что высокочтимый не поддастся на провокацию. Стопроцентной гарантии.

— Покажешь ей её русскую тёзку — твою «Леночку». Она посмотрит на эту маленькую стерву и согласится. С удовольствием согласится. У Элен есть, что про него вспомнить, и что ему припомнить — есть тоже!

— Зря ты так. Ну, какая из Леночки стерва?

— Всё! Больше о ней ни слова! Ты всё время меня сбиваешь!

— Я?!

— Да. Ты ни разу не спросил меня, зачем я тебя позвала. А я позвала тебя поговорить о дочери! Татьяна… Я хотела предупредить тебя.

–…И позвольте вам напомнить: всё происходящее в структурах КОМКОНа — секретно. Всё. Начиная от тем ваших лекций или методик тренировок, кончая рационом в столовой. Кончая цветом тамошних скатертей! — Вера Игоревна остановилась и оглядела строй: курсанты не шевелились, никто не улыбнулся. — Поясню классикой. Во время второй мировой войны англичанам в плен попалось несколько немецких летчиков. Англичанам требовалось добиться информации о неких военных тайнах. Немцы стояли насмерть. Тогда в промежутках меж тяжёлыми допросами одних из них стали расспрашивать о разных, абсолютно не секретных мелочах: о занавесках в спальнях, о том, что курит командир, о кличках официанток. И все эти сведения вываливали последнему: да мы и так всё знаем, да у нас там свой человек, да просто от нас командование ещё один, независимый источник информации требует. Мы ж тебе, дураку, смягчающие обстоятельству к суду подкидываем. Он сдался, — майор ещё раз оглядела строй, Татьяне вдруг привиделись на ней чёрная форма, высокие сапоги, молнии в петлицах, а в руках стек… Девчонка прикусила губу и отогнала бредовое видение.

— Итак, ничего никому. Впрочем, данную фразу озвучивать традиционно разрешается. И всё, и больше ничего! Можете уточнить дотошным: никаким друзьям-подружкам; ни папе с мамой; ни дорогому дядюшке, ни любимой тётушке; ни братьям, ни сёстрам, — она остановилась перед Давыдом, лениво улыбнулась. — А для особо хитрых: кузен Георгий может не относиться к друзьям, но к братьям, хоть он и троюродный, относится однозначно.

На лице Давыда не отразилось ничего. Глаза по-прежнему смотрели строго перед собой, тонкие губы были по-прежнему плотно сомкнуты, руки прижаты к бокам, грудь — колесом.

Грудь — колесом, в плечах — сажень, в глазах — двадцать вёдер карих искр!

— Откомментируй! — потребовала начальница.

— Георгий — не друг, а мой брат. Троюродный, — разочарование прослушивалось отчётливо.

«Как она его!» — подумала рыжая Мария.

«Как она его…» — подумали почти все.

«Как он её! — подумала Татьяна. — И ведь вот так, капля за каплей…» — и, неожиданно для себя, чуть скривила губы.

— Стехова! — капитан не прохаживался вдоль строя, он сидел перед мониторами.

— Я!

— Плюс двадцать баллов в следующий семестр за анализ текущей ситуации.

— Есть двадцать баллов!

— Стехова! — майор на неё даже не взглянула. Она по-прежнему, словно бы пересчитывала шальные искорки, и те гасли — одна за другой.

— Я!

— Минус пятьдесят баллов в следующий семестр. Откомментируй.

— Дура я, — тихо откомментировала Таня.

— Стехова! — улыбнулся капитан.

— Я!

— Плюс тридцать баллов за адекватность.

— Есть тридцать баллов.

— Стехова.

— Я.

— Минус пять баллов за несдержанность. Откомментируй.

— Да я сама не знаю, с чего это я не сдержала улыбку.

— Стехова!

— Я, — растерянно отозвалась Стехова, а строй судорожно нахмурил брови и сжал зубы.

— Задание на каникулы: понять, с чего это ты — не сдержала улыбку.

Строй сквозь зубы дружно выдохнул.

— Стехова!

— Есть! Задание на анализ принято! — опомнилась Татьяна.

— Значит, с самыми хитрыми да мудрыми покончили, перейдем к самой простодушной. Настя, — майор отвернулась от потухшего Давыда и пошла к скучающей в строю Анастасии, — специально для тебя: отныне и до окончания обучения, все случайно встреченные мальчики, даже те, которым ты ещё не улыбнулась, даже те, которые с тобой ещё не обмолвилась и единым словечком, повторю: отныне и навсегда! — все они для тебя обозначаются термином «друзья». Откомментируй!

— Да не дура ж я… Да и кому я нужна буду, с такой «прической», — пожаловалась Настасья и провела рукой по жёсткому светленькому «армейскому ёжику». И весь строй опять сжал зубы и попытался нахмурить брови…

В самом конце «построения» майор подошла к мониторам, капитан встал, она села. Татьяна заметила, как при этом пальцы их на мгновение соприкоснулись. «Ну и что… — подумала она. — Немного неаккуратны. Тоже вымотались с нами. А он… Что-то тоже скажет?»

— Я хочу предупредить вас, — проговорил Дмитрий Олегович. — С вами очень плотно занимались четыре месяца. Очень плотно. Сейчас вы — как сжатая пружина. Три недели вам на отдых, на то, чтобы вы опомнились и пришли в себя. И постарайтесь при этом не покалечить окружающих. Это тоже тест. И, смею вас уверить — жёсткий тест. Не провалите его.

— Господи, что они с ней сделали!

Родители стояли у ограды покоя встречающих, а через посадочное поле к ним, в зал шла Татьяна. За окном валил снег, и за пару минут успел совсем запорошить её вязаную шапочку.

«Моя, — отрешённо подумала Анна Александровна, — не зря вязала, значит. Пригодилась».

— Ты же сама меня предупреждала. И именно о нечто подобном… — Валерий Геннадьевич сжал её, сразу замерзшую, руку, сглотнул и добавил: — Как раз то, что ты в своём шоу в самом начале почти каждого очередного сезона проделываешь с другими.

— Так то ж с другими, — почти шепотом почти простонала Анна.

— А волосы уберегла…

— Поубиваю нафиг!

— Кого?

— Всех.

— Всё, успокойся. И поддержи дочку. Улыбнись ей. И постарайся не заплакать.

— Я им заплачу! Это они у меня плакать будут! Я им…

— Тсс… Улыбнись! Ну же! Вдохнула, выдохнула и!…

Анна Александровна вдохнула, длинно выдохнула и… и улыбнулась:

— Доченька…

— Здравствуй, дочь!

Четыре месяца назад, та Танюха с шалым визгом бросилась бы в объятия отца, а потом чмокнула бы мать.

— Здравствуйте, — тихо проговорила эта. — Едем домой? Я так устала. Хочу пораньше лечь и, наконец, отоспаться.

— Идём, — протянул дочери руку отец. — У нас тебя Виолетта Несторовна ждёт, мы уходили — она пельмени лепила… Обнимешь бабушку, откушаешь свежатинки и ляжешь.

Мастер-шоу молчала. Она смотрела на каменные глаза дочери и окончательно решила:

«Поубиваю! Всех».

Лечь пораньше бедной Тане не удалось: об окно разбился снежок, потом другой… Пришлось одеваться. Тревожить родителей или объясняться с ними не хотелось — она двинулась наверх, к чердаку, к пожарной лестнице.

К её удивлению, внизу ждал брат. К её удивлению за калиткой, за периметром сигнализации среди их привычной банды, брата ждала девушка. Пришлось ей улыбнуться. К её удивлению девчонка поморщилась.

«У-у-у, какие мы гордые!»

Впрочем, такими гордыми были не все.

— Ну что, Таньха! Ты теперь супер-герла, да? — Слон лыбился во все свои тридцать два зуба и лучился всеми своими девяносто двумя килограммами. Вот он-то за эти четыре месяца не изменился ни на капельку, — Слушай, покажи приёмчик! Помнишь, ты обещала как-нибудь макнуть меня?!

И он махнул в её сторону рукой. Кажется, он намеривался сбить с неё шапку.

«Обещала!» — промелькнула мысль, а дальше тело всё делало само.

«Человек — это по сути система рычагов. Точка опоры у вас будет всегда, да и мир вам переворачивать не потребуется: противник весит меньше, а потому — делай раз!..»

Но в них вдалбливали не только, как переворачивать чужие тела — там были ещё и «два!», и «три!»

— Птаха! Стой, Птаха!

Она очнулась. Серый навалился на неё и пытался удержать руки, под ней валялся и визжал Слон, его лицо было разбито, а её кулаки — все в крови.

«Визжит, значит, живой», — просквозила по краю сознания мысль.

— Птаха, ты что?!

— Ребята… Ребята… Я не могу… Мне нельзя… Отпусти меня!

Серый разжал руки и проворно откатился в сторону.

«Как от гадюки».

Это стало последней каплей. Татьяна разревелась, вскочила и, не оборачиваясь, побежала домой.

Она заперлась в своей спальне, но отец воспользовался правами хозяина дома и вошёл. А следом за ним — и бабушка. Многие из её друзей-подруг именно поэтому в своих комнатах поставили простые механические задвижки — чтоб никакой автоматики, чтоб ни у кого не было никаких «особых» прав! Ей, за всё её шалое детство, ничего подобного ни разу не потребовалось.

Отец сел на кровать, баба Лета подошла к окну.

— Всё-таки поражаюсь я на твоего отца: отдать тебе эту комнату! Ты не художник, зачем тебе такая панорама? Это ему б вот так смотреть на город… Анна ж и на дом-то этот согласилась, чтоб Валера сделал себе здесь кабинет…

— Не отвечай, — тихо попросил отец, — просто Виолетта Несторовна расстроена сильно. Она сейчас этого бугая отмывала, замазывала, заклеивала…

— Как он?

— Невосстановимых повреждений нет. Нос разбит — но не сломан, губы всмятку — зубы целы… Знатный фингал под глазом — глаза не повреждены. Всё нормально.

— Это не «нормально». Это у меня сил мало. Я до сих пор с трудом прохожу тесты на «физику».

— Чтобы выковырять глазик, сил много не надо, — буркнула спортивный врач, — достаточно точности и резкости. Ты контролировала себя.

— Нет! Я себя не помнила!

— Да! Но «помнить» и «контролировать» — это не синонимы, это разные термины, которые о разных понятиях, — она оторвалась, наконец, от вида заснеженного, сияющего города — он с этого холма виден был на километры, и подошла к кровати. — Беда в другом, внучка. И я никак не могу понять — в чём…

— Я чуть не покалечила друга — и это не беда?!

— Таня, опомнись, он тебе — не друг, ты его не покалечила, а про твои истерики в вашей банде и раньше легенды ходили. Сергей так и сказал: «Слон — придурок, вот дочка ваша снова с катушек и съехала». Слышишь: «снова»!

— Наследственное оно у вас, — нехотя проговорила Виолетта Нестеровна. — У тебя, у матери твоей, у твоей тётки — от деда оно. Говорила ж мне мамочка: ты это, дура, от кого рожать собралась?!..

— Баба Лета, тебе?!… твоя мама?! — представив непоколебимую бабушку непослушной девчонкой, Татьяна почти улыбнулась. — А ты?!

— А что я… Дурой и была. Любила. Да в такого попробуй не влюбись. Скинь со своего деда полвека и представь, что получится… — представлять Тане не требовалось: видео с молодым дедом в её альбоме было много. — А любовь — это то, от чего рождаются дети. А тогда я перед прабабкой твоей только его справкой от генетического комитета помахала.

«Единственное неопровержимое доказательство взаимности в любви — рождение ребёнка», — сама по себе всплыла в голове растиражированная всеми каналами, повторяемая в сотнях книг фраза.

— Я, кажется, понял, — задумчиво проговорил отец.

— Да? — бабушка с надеждой посмотрела на своего умного зятя.

— Твои, дочь, истерики, как истерики твоей матери — они не из-за вздорного характера, они — свидетельства тупика. Что-то ты делаешь не так. Что-то совсем неправильное.

— Я Академию не брошу, — сразу вся подобралась, сжалась под легким одеялом Татьяна.

— Ух ты, — улыбнулась бабушка: — И шерсть вздыбила, и когти выпустила! Успокойся: мы — за тебя! Слышишь: мы за тебя! От нас обороняться не надо.

Отец ничего говорить не стал, он только погладил взрослую дочь по щеке, а потом улыбнулся:

— Итак, в этом вопросе внутренний конфликт не проглядывает… Нужно на уровень ниже.

— Тоже мне, великий режиссёр, — пробормотала вредная тёща и обратилась к внучке: — Что-то, значит, у тебя там, в твоих академиях… Что?

— А вот тут, верно, тяжело, — вздохнул Валерий Геннадьевич, — традиционно озвучивается фраза: «никому ничего». Так?

— Даже больше, — сочувственно улыбнулась ему дочь. После слов бабушки она расслабилась, ладонь отца грела щёку. «Вот так бы и заснуть», — подумала она. — Для нас, «хитрых да мудрых», специально уточнили даже про троюродного брата.

— «Уточнили»? — насторожился отец. — Процитировать можешь?

— Да, разрешено, — пробормотала она, глаза у неё закрывались, она и впрямь засыпала, она обеими руками обняла руку отца, и выдала нужную цитату: «Можете уточнить дотошным: никаким друзьям-подружкам; ни папе с мамой; ни дорогому дядюшке, ни любимой тётушке; ни братьям, ни сёстрам. А для особо хитрых: кузен Георгий может не относиться к друзьям, но к братьям, хоть он и троюродный, относится однозначно». Пап, я спать хочу. Не уходи ещё немножечко, а?

— Что ж мне-то такого не досталось? — пожаловалась несчастная бабушка. — Что ж обе мои доченьки в этом в меня-то пошли, а не в своего ласкового психованного папочку?

Она встала и направилась к выходу.

А на следующий день забрала внучку к себе: «Твоим гениальным родителям не до тебя, у них — „сезон“, у них — „экспедиция“, а я тебя хоть борщ научу варить. А то придёт время, будешь любимого концентратами да химией кормить — он и сбежит. Как твой дед от моей подружки».

— Шашлык, пицца, или эта — не приведи Господи, «суси»! Сырую рыбу на стол ставить! Ну, отведать можно, конечно, но есть её чаще, чем раз в год — нормальному русскому невозможно! И нормальной русской женщине — тоже. Наша пища — это борщ.

Так, берём кастрюлю. Не кастрюльку, не горшочек, не мисочку — кастрюлю. Не волнуйся, никто тебя за раз всё съесть не заставит. Борщ варится на семью и на несколько дней. Да и он — чем дальше, тем вкуснее.

Мясо, с костями и не жалеть — килограмма полтора, не меньше. Если уж совсем побаловать — надо бы разных сортов, но можно и вот так: говядину ребрышками… В конце концов, мясо в борще не главное. Это ж не солянка. Мясо заложили, и готовим корешочки. Морковка, петрушка — да всё, что есть в доме, вот, к примеру, мы имбирь ещё помоем. Нет, резать не надо — мы их всё равно потом уберем. А главное в борще — свекла. Одну, небольшую, и тоже не разрезая…

Закипает… Собирай пенку… Всю, собирай… аккуратней, а то будут потом лохмоты плавать, красоту портить… Умница. Закладывай корешочки, ещё лаврушечки — как же без неё! — и перца. Да штуки четыре горошины брось. И пусть кипит. Убирай жар. Чтоб еле-еле булькало, еле-еле. Всё. На пару часов мы свободны. Садись и рассказывай. Всё рассказывай. Про твой КОМКОН. Всё. И не надо по порядку, вываливай всё что в голову придёт.

— Бабушка!

— Вот именно: «бабушка»! Повтори, что вам — хитрым и мудрым — уточнили. И найди в том перечне меня.

— Бабушка! Это предательство!

— А ты не думаешь, что это — тест? И не на верность, а на сообразительность?

— Бабушка…

— А ты не думаешь, что это не тест, а… калитка. Которую приоткрыли специально для тебя?

— Чтобы я сбежала?

— Чтобы ты — вырвалась.

— Я? Мне? Да та гестаповка!.. Бабушка!.. — Таня обеими руками закрыла себе рот. — Это не ты… Это тебе мамочка…

— А ты никогда не думала, в кого она такая? У кого она этому научилась? Я спортивный врач. Но это по штатному расписанию. А по зарплатной ведомости — я спортивный психолог. Мои спортсмены на планетарный уровень выходили. Я с твоим психом-дедом управлялась и со своими сумасшедшими дочерьми ладила. Так что не надо на мамочку свою уж слишком наваливать. Поняли мы всё с твоим отцом сразу. Втроём обсудили. Анна покрутила ту фразу, повертела — и согласилась с нами. Да, решение рискованное, но твоя истерика… Я с Валерой согласна: это не измотанность, это отчаянье. Ты понимаешь… нет, не то слово… ты осознаёшь! — да, ты осознаёшь, что ведёшь себя неправильно, что надвигается катастрофа. Анна считает, а её компетентность именно в этой части сомнений не должна вызывать, что тебе на автоматической тестировке надо будет держать в уме «уточнение» — и ты прорвёшься, а на собеседовании… Врать наставникам нельзя, конечно. Так что скажешь правду. Но опять не впрямую, а как-то намекнёшь. Как-нибудь — но прямо в лоб! Валерий тут же нарисовал сценку:

Вопрос: Ты следовала указанному уровню секретности?

Ответ: Да, — и широкая улыбка, улыбка до ушей, до затылка, — я следовала сказанному. От первого слога, до последней запятой.

Реплика: Последней ставится точка.

Ответ: Почему, бывает и многоточие.

Тяжёлый взгляд в упор вопрошающего.

Тебе надо будет выдержать. Выдержать взгляд твоей гестаповки.

— Я выдержу, — после долгой паузы сказала Таня.

Они сидели в операторной. Полумрак, в центре помещёния — стол, рядом — два компьютерных кресла, а по стенам — экраны, экраны… Но Вера Игоревна не смотрела на них, она смотрела прямо в глаза Дмитрию и неспешно цитировала:

Коленка — свет, ладони — лодка…

Скользят…

Но я боюсь спугнуть…

И долго-долго притворяюсь,

Что ничего не происходит.

Ещё чуть-чуть помолчала, а потом резко сменила тон:

— Убери руку. Немедленно!

— Как же я тебя совсем не понимаю, — пробормотал Дмитрий Олегович. Но руку с чужой коленки убрал.

— А ещё раз здесь, на работе коснёшься меня — покалечу. Я сделаю это. Ты меня знаешь.

— Наконец — то! — засмеялся мужчина.

«Что ж я-то тебя ни капельки не понимаю?!» — почти пробормотала женщина.

— Девушка, а девушка, — капитан всё улыбался, — а что вы делаете сегодня после работы?

— Вот уж мужская логика!

— Ты мне не ответила.

— И не отвечу. Ты вывел меня из себя.

— Врёшь. Тебя вывела из себя вон та рыжая дурочка, — он указал экран, где под душем с закрытыми глазами стояла Мария.

— Нет. Уж если не ты, то вон та белая гадючка, — она указала на экран по соседству, где отмокала Татьяна.

— Дай ей собраться с духом.

— Некогда уже чего-то собирать. Времени уже — ноль.

— Смотри-ка, моя блондиночка тебя услышала.

Да, Татьяна решилась. Она шла к Марии.

— Интересно, что ж они своей семейкой придумали-то? — не сдержала любопытства майор. — Будет просить — Машка её не послушает, попробует драться — она её уделает.

— Вера Игоревна, что за лексика! — усмехнулся капитан. — Или это ты настолько переживаешь за свою рыжую?

Мария, тоже увидела соперницу. Она отбросила за плечи мокрые, не отмытые от пены шампуня волосы…

— Да уж, только в стойку не встала, — почти рассмеялся мужчина. — А спорим, это моя Танюшка уделает твою гнедую!

— Дмитрий Олегович… — попеняла ему напарница, а сама подумала: «Я бы её к себе не подпустила. Я бы вот сейчас и ударила бы! Вот ещё шаг и…»

Татьяна не сделала этого шага.

— Зачем нам это? — тихо, просяще проговорила она, — Самой отмывать такую гриву — только мучиться! Давай вместе. Давай я тебе помогу, а потом ты мне?

— Уделает! — с азартным восторгом прошептал капитан.

— Не слушай, глупая! — с азартным отчаянием прошептала майор.

— Зачем нам играть по их правилам? — продолжила Танюша. — К тому же, ни меня, ни тебя они с этим на плац не выгонят! И у нас будет ещё минут десять на сон… Не знаю, как ты, а я прошлый семестр еле выдержала.

— Не слушай!..

— Ну, пожалуйста…

Вздох облегчения Мария сдержать сумела, а снисходительную улыбку — не стала.

— Хорошо, — повернулась она спиной, — начинай.

— Дура, — успела откомментировать куратор.

— Умница, — успел куратор тоже.

И Татьяна начала.

Подсечка, удар в шею, перехват руками, движение торса, движение ног — и Мария лежит на пластике пола, а Татьяна нависает над ней, передавливая голенью горло соперницы.

— Молодец девочка. Никаких бросков, никаких вертушек, никаких размахиваний руками — ногами. Минимум вероятностей для лишних травм. Чётко и аккуратно.

— И что она думает, что Мария теперь сдастся?

— Не-е-е, Стеховы ещё что-то придумали. Но ты мне проиграла.

— Я тебе?!

— И проиграла — желание, — улыбнулся мужчина.

— Что?! — возмутилась женщина. — Ни на какие желания я не соглашалась!

— Ты не отказалась. Тсс… слушаем, — он закрыл ладонью ей рот.

«Можно я его покалечу? — с надеждой спросила она у себя, — Ну хоть укушу?»

Но только мотнула головой. Он убрал руку. Сразу.

— Ты очнулась, — голос Татьяны был напряжен, но в нём не было ни злобы, ни торжества.

«Ни злобы, ни торжества. А что?» — подумала Мария. И не смогла ответить.

— Не притворяйся — ты очнулась. И теперь слушай меня, — Татьяна помедлила, словно подыскивая слова.

«Никаких слов она не ищет. Они у неё давным-давно вызубрены!»

— Первое: я тебе не враг. Слышишь? Я тебе не враг!

Руки у Марии были подвернуты под спину… А если ногой… Но Татьяна тут же чуть надавила голенью…

«Ага. Доступно… Не враг. Как же!»

— И второе, и третье: я тебе не враг! Понимаешь?! Я тебе ещё раз скажу: я тебе не враг! — и она ещё усилила нажим на горло. — А теперь пятое: ты знаешь разницу между термином «управлять» и «командовать»?! Она та же самая, что между печь торт и есть его! А ты, дура, завтра на стенке опять командовать попрёшься?! Ты понимаешь, что завтра, когда вы опять грохнетесь, парни просто с наслаждением набьют тебе морду и бросят тебя?!

Она чуть ослабила нажим, и Мария судорожно вздохнула.

— Потерпи, я сейчас встану. Скажу последнее и встану, — и голень опять вжалась в горло. — Но сначала предпоследнее. Вероника с тобой останется в любом случае, а вот Надька переметнётся к нам. Её Стасик уговорит. Да ему-то её, кажется, особенно уговаривать и не понадобится. Так вот теперь последнее: если ты переживёшь завтрашнюю стенку, если ты всё-таки передашь командование Питу, а для верности себе заклеишь рот пластырем, то… Дайте Стасу шанс. Или она сама пусть на танц-классе его выберет, или пусть хоть раз дождётся его выбора! Пусть только даст ему шанс! С этим алфавитным порядком наш Ященко просто не успевает! — Татьяна опять вздохнула, потом ещё, потом решилась: — Всё. Я встаю.

— Если твоя кобыла сейчас взбрыкнётся, я её вышвырну.

— Нет, — жёстко улыбнулась Вера Игоревна. — Не успеешь. Её вышвырну я.

Татьяна встала и, не оглядываясь, пошла к своей кабинке, к своему шампуню, к своей мочалке, к своим тапочкам. Дошла. Вода лилась горячая, но ей было холодно. У неё почти стучали зубы. Она закрыла глаза.

— Теперь моя очередь, — услышала она.

Подняла тяжелые веки. Перед ней стояла Мария — голая, рыжая, мокрая и вся в гусиной коже.

— Теперь моя очередь заниматься твоими волосами, — повторила она. — Повернись спиной.

Таня послушно повернулась. Ноги её едва держали.

Через мгновение выяснилось, что ноги не держали не только её. Она еле успела перехватить вдруг ослабшие чужие руки, и они обе опустились на пол. Они даже не плакали. Только вода сверху лилась и лилась и вымывала из их волос остатки шампуня.

— Смотри, — минут через десять улыбнулся капитан, глядя, как девчонки в четыре руки копошились в волосах, — они сейчас начнут выкусывать друг у друга блохи.

Майор не ответила на шутку, её занимало другое:

— Так что же это я тебе проиграла?

— Желание. А я желаю…

— Ну-ну… — она не стала прятать своё напряжение, свою готовность к взрыву.

— Я желаю… — он тоже не стал прятать неуверенность, он почти взмолился: — Я назначаю тебе свидание и желаю, чтобы ты не отказалась.

— Когда? — выдохнула она.

— Прямо сейчас, — выдохнул он.

— А эти? — она качнула головой на экраны.

— Да пусть хоть искусаются!

На следующий день перед стенкой, Мария подозвала Пита.

— Это тебе, — сказала она и протянула ему пластырь.

— Чего это? — хмуро поинтересовался парень.

— Я не доверяю себе, я опять начну вмешиваться, и мы опять сорвёмся, — она впихнула ленту в руки парня. — Заклей мне рот и принимай команду.

— Э-э-э… — начал Пит.

— Ты что приказа не понял? — возмутился Серж, вырвал ленту и широко, крест-накрест заклеил девушке рот. — Командуй! И вот теперь мы их уделаем.

Колебался Пит недолго:

— Тогда начнём вон оттуда, — и повёл группу мимо остального отряда.

На них оглядывались.