Ибо богиня

L++

Даяна – виртуальный рай для геймеров планеты Гесса. Но всё смешивается: виртуальный секс с реальной любовью, приключения на Гессе с битвами в Даяне, жертвы в Даяне со смертями на Гессе. И люди обнаруживают, что в их мир пришли боги. И две девушки с ужасом осознают, что становятся – богинями…

3. Две небольшие кучи-малы

Для родителей Татьяны четыре месяца без неё пролетели быстро: работа, хлопоты, заботы…

Для матери на первый план вышла тяжело случившаяся «первая любовь» сына. Хорошо, хоть его классная и на этот раз оказалась умной девочкой и позвонила почти сразу, как заметила обострение. Нет, мальчишка влюбился не в неё — это было б проще, — в новенькую. А вот новенькая умной не оказалась. Для неё мальчик без пластилиновых бицепсов, проживающий в неэлитном квартале, учащийся в неэлитной школе, был бедным мальчиком, не достойным её только что купленных прелестей. Любовь зла. У сына в классе была парочка хороших… и достаточно хорошеньких девчонок, но он с ними вырос, а тут…

Коза!

Мужу она ничего рассказывать не стала. С гениями жить сложно. Например, идея приобрести этот дом принадлежала ему. Видите ли, чтобы дети росли не в «парниковой атмосфере». «И не в трясине, где вольготно размножаются гады». «И уж лучше джунгли, чем серпентарий».

Надо признать, что решение оказалось удачным. И для её имиджа ведущей: «она — одна из наших», и для детей: проще противостоять силе сильных, чем подлости подлых. Да и жить — оно приятней в окружении нормальных людей, а не разномастных талантов, что признанных, что не призванных. Со своим гением ещё уживёшься, а вот с чужими… То ли дело, когда можно запросто зайти к соседке по поводу удачно испёкшегося у них яблочного пирога. Или созвать всех соседей на шашлык из настоящей антилопы под бочоночек настоящего божоле. Или собраться всей улицей у широкого экрана на небольшой площади у местного ресторанчика и всласть поболеть за «Спартак». Да и папарацци в их район не совались: «чужие здесь не ходят».

Но предугадать реакцию мужа на несчастливую любовь сына было невозможно. Он вполне мог заявить, что душевные страдания способствуют усилению духовности. А мог опять завспоминать свою стерву Катеньку, в которую был влюблен десять лет — со второго класса! — которую он после забывал четыре года, и которой, как он, сволочь, признался — и добро бы только ей! — обязан образом леди Джейн.

Короче, он мог запретить ей вмешиваться.

Да она как-то по-особому вмешиваться и не собиралась. В классе знали, кто в родителях у Серёженьки, а новенькая — ещё нет. А когда узнает… Вот пусть узнает уже вдогонку!

Очень кстати подошла заключительная серия очередного сезона реал-шоу. Финал был в фирменном стиле её студии — неожиданным и парадоксально-логичным. Так ведь рейтинг топового уровня из ничего, из одной лишь рекламы и не вырастает.

Как известно, в реалках подробно прорабатывается только базовый сюжет, а задача боковых ветвей создавать ощущение, что «всё, как в жизни», то есть удел их быть недосказанными. Подобная пара — Светлана и Николай — была и в только что закончившемся действе. К нескольким эпизодам с ними приложил руку томившийся от творческой скуки папочка, так что парочка запомнилась. И вот — финал, вот — «Конец фильма», а про них — ни слова.

По этому поводу, когда страсти по главным героям утихли, на форумах, к великому удовольствию её начальства, разлилось великое неудовольствие зрителей. Сама госпожа реал-мастер к прежним героям никогда не возвращалась, и ей уже готовили договор о передаче авторских прав на другую студию. Тоже, кстати, статья дохода в семейный бюджет… И довольно стабильная.

Учительнице не пришлось заводить речь на классном часе об этой реалке — разговор зашел сам. Учительнице не пришлось упоминать про Светлану и Николая — разговор и сам быстро переключился на них. И то, что в разговор азартно вмешалась, а потом и повела его новенькая — тоже было ожидаемым. Неожиданным для всех был прямой вопрос Елены Дмитриевны:

— Серёженька, а продолжение будет?

— Елена Дмитриевна, — оторопел мальчик, — я не могу об этом говорить!

— Почему? — выказалась наивной дурочкой учительница.

— Так закон об авторских правах!..

— А разве они не у твоей матери?!

— А студия? А Канал? А коммерческая тайна?! Да откуда мне знать, к примеру, какой у них на этот сюжет промоут-план? Может, задача: поднять градус ожидания, а в сети появится ссылка на мой ответ, и всё рухнет, — мальчик тут же поспешно добавил: — Даже если бы я знал: будет это продолжение или нет. Нам с сестрой с детства вдолбили: ни слова о делах родителей никому. Никому и ничего. Я никак не могу ответить на Ваш вопрос! No comment!

Учительница ни взгляда не кинула в сторону новенькой. Она и так хорошо представляла, как у той разгораются глаза.

— Спасибо, Серёжа. Имея в учениках сына таких родителей, я, конечно же, в теме. Просто девочки начали воспринимать это реал-шоу, как что-то уж слишком реалистичное, и мне захотелось напомнить им, что оно, во-первых и прежде всего — шоу. Искусственный продукт для продажи.

Мальчик с облегчением перевёл дыхание.

— А теперь у меня к тебе настоящая просьба: попроси Анну Александровну прочитать нам небольшую лекцию о шоу-бизнесе. Пригласишь её к нам на классный час?

— Да она меня не послушает! Ей никогда не до меня! У неё, вечно, дел выше крыши…

— А ты её хорошо попроси…

— Да какая разница!

— Какая? — учительница улыбнулась. — Вот я тебя попросила, просто попросила — по-обычному. Девочки, а кто-нибудь попросит Серёженьку — «хорошо»?

Она с той же предвкушающей, женской улыбкой оглядела класс.

— Я, — неожиданно для всех первой отозвалась Олеся.

И она с другого угла класса, неспешно направилась к нему.

Говорили, что у неё совсем бедная семья, и поэтому не хватало денег на самую элементарную пластику — убрать россыпь мелких отчетливых веснушек вокруг носа или родинку над самым уголком губ. Придраться к фигуре девчонки из класса не могли: все выпуклости были на месте, зато сходились во мнении, что чуть расширить глаза — ей не помешало бы.

Неширокие её глаза улыбались, родинка подрагивала от той же, что у учительницы взрослой, женской улыбки. От предвкушения. Серёженька смотрел на неё и ничего не понимал. Ничего!

— Ничего тебе никто объяснять, подсказывать, показывать не будет. Всё — сама! Тебе просто дадут шанс. Ты мне только скажи: тебе он нужен — этот шанс? Подумай…

Девочка не стала думать — она кивнула, потом ещё раз, потом ещё…

— Хватит, я поняла.

Днём, перед последним уроком, Елена Дмитриевна остановила её в школьном коридоре и сообщила:

« — С тобой хочет переговорить Анна Александровна.

« — Стехова?!

« — Да.

« — О чём?

« — Я, конечно, догадываюсь, но боюсь ошибиться, боюсь сбить тебя, — улыбнулась учительница. — Хотя не думаю, что речь пойдёт о новом сезоне её шоу…

« — Тогда… О Сереженьке?!

« — Я боюсь ошибиться, — опять улыбнулась Елена Дмитриевна.

« — Где? Когда?

«–"Шапито». В 20—00.

Это был очень дорогой ресторан. С кошмарным дресс-кодом.

« — А меня туда пустят?!

« — Ты уж исхитрись.

Ресторан открывался в два часа дня и до пяти нравы в нём были попроще. Олеся пришла к половине пятого. У швейцара узнала имя-отчество метрдотеля. Подошла к нему.

« — Николай Павлович?

Николай Павлович с любопытством оглядел молоденькую девчонку — явно из соседнего квартала, которая смотрела на него, как… как, верно, в XVII веке… или XVIII?… Суворов осматривал Измаил. Да нагляделся он уже на такие взгляды. И он не Измаил. Он Шлиссельбург — больше тюрьма, чем крепость.

« — Ну?

Она сглотнула и спросила:

« — Сколько мне будет стоить Ваша двухминутная консультация?

« — Даже так? — так к нему ещё не подкатывались. Ну-у-у, посмотрим. — Спрашивай. Я думаю, сговоримся.

« — Я бы хотела большей определённости, — отчаянно попыталась настоять на своём девочка.

« — Ты меня заинтересовала. Один поцелуй.

К его изумлению девчонка не улыбнулась, эдак, вальяжно и соблазнительно, а продолжила торговаться:

« — В щёчку. И Вы… — она, наконец, посмотрела ему в глаза.

«Ага, и — в штыковую!»

«… — и Вы меня при этом не лапаете.

« — Какая ж ты предусмотрительная, — ему действительно стало интересно. — Хорошо. Но поцелуй тогда будет… Ты не будешь стесняться — и от всей души. А не… не как нелюбимого дедушку.

« — В щёчку? — опять уточнила она.

« — Тоже мне, нашла «щёчку», — огладил Палыч свои выскобленные щёки, — Ну, всё — спрашивай!

« — Мне вечером у вас назначено. Меня такой пропустят?

«Назначено… — про себя пробормотал он. — Так Стехова про неё, выходит, предупреждала?»

Он ещё раз оглядел девочку.

« — Для такого платья и твоего возраста туфельки слишком закрытые, смени. Убери ленту из волос: они у тебя и без того хороши. И последнее: чтобы никто не мог принять тебя за проститутку — смой косметику.

« — Но у меня и без того…

« — Всю, — и он улыбнулся. — Духи тоже.

« — Но у меня…

« — Вот именно, — по-прежнему улыбался он.

« — Да надо мной из-за этого девчонки смеются!

« — Тебе хочется нравиться девчонкам?

« — Нет!.. а…

« — Смой.

« — И… тогда пустят?

« — В случае чего — зови меня.

« — Спасибо, — вспыхнула она и шагнула вперёд.

Хорошая у девчонки оказалась душа — лёгкая, светлая.

Её пропустили.

«Вам в Бархатный зал. Я Вас провожу, — вежливо улыбнулся ей швейцар.

Лифт. Третий этаж. Задрапированные тёмно-зелёным бархатом стены. Голые спины, голые плечи, блеск глаз, блеск драгоценностей. И она… в своём платьице… со своими веснушками.

Со Стеховой сидела Елена Дмитриевна, стало легче.

— Я тебе сразу хочу сказать: тебя никогда не будет ни в одном моём шоу, тебя никогда не будет в моей студии, да и нигде на нашем Канале, скорее всего — тоже. Никогда. Другим из вашего класса шанс может выпасть, тебе — нет. Понимаешь?

Олеся опять только кивнула.

Она боялась, что у неё пропадёт голос и придется некрасиво откашливаться, она боялась, что у неё проявится местный акцент, она боялась, что у неё выскочит жаргонное словцо. Она просто до дрожи боялась эту женщину! Исцарапанного Серого ей увидать довелось. И довелось услышать, как подруги сестры Серёженьки отказывались потом от приглашения прийти к ней на Новый год!

Хорошо хоть со столовыми приборами проблем не возникало. В позапрошлом году Серёженька устроил экзотический ужин. Девчонки потребовали показать, как всё это есть правильно, чтоб он не хихикал…

«А то ведь устрицей можно и в лоб!».

Кончилось всё тем, что его родители подарили школе шесть полных классических столовых наборов — на двенадцать персон каждый. Мальчишки, конечно, побухтели, но девочек поддержала учительница, им всем прочитали ознакомительный курс высокого этикета, большинство классных вечеринок (и не только их класса!) стали сервироваться подарочными приборами, и даже мальчишкам пришлось выучиться есть красиво.

Но здесь она видела, во что вокруг одеты женщины, она видела, во что они обуты, а стоимость колье Анны Александровны так побоялась даже прикидывать!

И здесь, и среди них, и рядом с ней — она. Всё это было почти смешным, но было не до смеха: ей — именно ей! Именно здесь! — дарили Серёженьку. Невозможно! Нереально!

Потом она так и не смогла восстановить в памяти весь разговор, его последовательность — то, как они от одной темы переходили к другой.

— Но почему — я?!

— Извини, почти случайно. Главным образом, потому, что ты — не та юная сучка. А ещё из-за того, что мне никто не сказал хотя бы пару месяцев назад, что мой мальчик уже вырос. Что любовь имеет обыкновение нечаянно нагрянуть, когда её никто не ждёт. Что уже совсем нет времени. Что ты одна из трёх, которые… ну, ты своих знаешь… Что на тебе нет дурацкой пластики… — и неожиданно женщина взорвалась: — Но чего же вы все, все трое, ждали-то?! Что ж, ни одна из вас… Елена Дмитриевна это и Ваша вина! Девчонкам — по шестнадцать, а они не умеют обращаться с парнями!

— Нет, — их учительница умела говорить «нет». Олеся этому тоже научится. Обязательно научится! — Кто-то должен был подать пример, стать ядром кристаллизации. Вот Олеся и покажет. И станет. К концу года свободных мальчишек на потоке не останется. Ну, почти… — она чуть поморщилась…

«Наверное, вспомнила Пончика, — подумала Олеся и тоже чуть поморщилась. — Хорошо, что он не в нашем классе».

Заиграла музыка.

Это был настоящий оркестр, это была оизвестная певица. Не из тех, которые голыми катались по сцене, не из тех, чьи наряды потом срисовывали на масспродажах, чья пластика становилась всеобщим поветрием. Она просто пела. Пела свои песни. Своим голосом… Иногда только под свою гитару, или только под рояль… Однажды — села за виолончель… И один раз, под аплодисменты! — вышла с саксофоном…

И их начали приглашать танцевать. Их, это Елену Дмитриевну и — её!

— Я… — попервоначалу попробовала отказаться она.

— Потанцуй! — даже не разрешила, даже почти потребовала Анна Александровна.

Говорить ей «нет» девочка ещё не научилась.

— А почему не приглашают Вас? — позже спросила она.

— Здесь знают, что обнимать себя чужим я разрешаю только перед камерами. Или в присутствии мужа. Или матери. До недавних пор ещё и дочери, — улыбнулась женщина. — А танцы… ну, что за танцы без объятий? — она завистливо посмотрела на Олесю, вздохнула: — Может, попросить теперь Серёжу поприсматривать за мной?

А Олеся танцевала! И не меньше, чем Елена Дмитриевна!

— А если у меня ничего не получится? Ведь он любит эту сучку, а я всего лишь…

Анна Александровна, не глядя, несильно ударила её по губам.

— И никогда больше, — произнесла она.

— Но Вы же сами!..

— Анна Александровна — госпожа, мастер, а ты — из нашего квартала. В её устах это слово — экзотика. В твоих — подтверждение статуса.

— Извините, — выдавила из себя Олеся.

Но взрослые женщины продолжали требовательно глядеть на неё.

— Спасибо за урок, — чуть поклонилась девочка.

— Ну, то-то же. Теперь о твоём вопросе. Ты же понимаешь, что здесь и сейчас на тебе убогое платье и убогая обувь? Да и по тебе видно, как ты переживаешь, что на тебе — убогое бельё. — Олеся молчала, она только сжимала зубки. — Тогда почему тебя здесь приглашают мужчины? На равных почти с Леночкой Дмитриевной?

— Почему? — выдавила она.

— Потому что, открою тебе большой секрет: мужчинам плевать, во что одета и, особенно, во что обута настоящая красота. А Вы обе — настоящие. И на тебе же сейчас ни капли косметики? Среди нас, взрослых, украшенных и раскрашенных, ты — таким контрастом! Такая юная! Ты едва ли не светишься… Вот и танцуй. Вот и вглядывайся в их глаза, вслушивайся в их… нет, не в их слова — в их голос, в их руки, в то, как ты им нравишься. Им — это их глазам, их рукам. Мой мальчик — тоже мужчина, он просто ещё о том не знает. Вот и объяснишь, — она улыбнулась: — О, к нам опять подходят… Интересно к кому?

Пригласили её!

— А если Серёжа всё поймёт? Если он только подумает и спросит?

— Сама, всё сама. Никаких рецептов ты от меня не получишь.

— Я прошу не совета — ответа. Вы бы, что бы Вы ответили мужу?

Женщины переглянулись.

— Му-у-ужу… — протянула старшая. — Я никогда не врала мужу. Кодекс Азалиных, знаешь ли, он — истинен! Нет, никогда, — а потом улыбнулась: — А вот обманывать — случалось.

Она посмотрела на сжавшуюся девчонку, хмыкнула, чуть поколебалась и… и объяснилась:

— Помнишь, мы подарили Семёновым пропуск в нашу ложу на финал кубка со «Спартаком»?

— Да.

— Мужа уговорила я. Ему я сказала, что они попросили меня уговорить его. Я не соврала. Попросили — они. А о том, кто подкинул им идею попросить меня упросить его, говорить не стала. И не стала упоминать, насколько просчитаны к тому моменту были, например, затраты на вроде бы, бесплатную для всех забаву. Или об ожидаемом проценте роста рейтинга за счёт этого у моего шоу.

— Я слышала. Плюс полпроцента, когда увидели в вашей ложе не Вас с мужем, а мужиков из нашего квартала.

— Их показали два раза за матч. Общее время показа — семь секунд, и оба раза комментаторы обратили на них внимание зрителей. Комментаторы оплачивались отдельно.

— А потом видео, как Вы с мужем болели с нашими, каким-то образом попало в сеть… Об этом даже в новостях упомянули. Вроде бы, ещё полтора процента.

— Один и четыре, — и она покачала головой. — Но пропихнуть это видео на Официальный Канал, в новости, у наших едва получилось.

— А Ваш муж? Он не догадался?!

— За кого ты его принимаешь? Конечно.

— И?!

— Он меня отшлёпал, — двусмысленно усмехнулась мужняя жена.

Ближе к десяти Олесе предложили начинать собираться. Взрослый, очень взрослый мужчина вызвался доставить её домой.

— Вы в курсе, что Лесечке ещё очень далеко до восемнадцати? — осведомилась старшая дама.

— Конечно, я это вижу. Но должен же кто-то из мужчин хоть как-то отблагодарить юную леди за восхитительный вечер. Анна Александровна, девочка со мной будет в безопасности.

Анна Александровна только улыбнулась:

«Да, Леся умная девочка, прощание у порога своего дома она растянет на несколько минут. Кому надо, увидит, что он привозил свою, и его без проблем выпустят… Без проблем для самих себя. Станислав Керж вырос в таком же квартале. И сам пробился наверх. И постоять за себя смог бы. Влёгкую».

В коридоре, когда Леся увидела Палыча, она не выдержала и бросилась ему на шею.

— Рад за тебя, — сказал он, и расцеловал её.

— А у неё получится?

— После сегодняшней танцевальной фиесты — у неё получится всё.

— Со сколькими из них Вы договорились?

— Только с двоими, только с двоими.

— Но она поймёт. Рано или поздно она всё поймёт.

— Не сегодня. И не завтра. А после вашего классного часа — пусть.

Елена Дмитриевна подняла бокал, отпила, поставила его на столик и спросила:

— Про меня Вы тоже договаривались?

— Разумеется, — улыбнулась мастер-шоу. — У девочки должен был быть гарантированный пример для подражания… Образец для сравнения. Повод к соперничеству. В общем, как ты это называла? — точка кристаллизации, — и она опять улыбнулась. — Но с сэром Андре я не говорила. Ты уже решила, что ему ответить, когда он предложит проводить тебя?

— Уж что сказать сэру, я придумаю.

Когда Олеся шла к Сереженьке, он ничего не понимал. Он не ждал, что она обнимет его, он не ждал, что она прижмётся к нему, он не ждал, что щекой она погладит его щеку…

— Пожалуйста. Позови. Для нас, — она почти сразу оторвалась от него, он даже не успел оттолкнуть её, но кто-то из мальчишек успел свистнуть! И под этот свист и раздавшийся гвалт она, глядя ему в глаза, тихо добавила, она попросила:

— Для меня.

И он услышал…

–… Я тоже хочу тебя попросить! — закричала Сонька и ринулась к нему.

— И я! — завизжала Люси.

— И я!

— И я! — опомнилась новенькая.

Началась куча-мала. В которой ей не досталось ничего. Ни одного касания. Новенькую затолкали в ней. Она только получила по почкам. Два раза. Больно.

— Но он же влюблён в неё. Он реально в неё влюблен. На что Вы надеетесь?

— На шок первого. Первой настоящей просьбы, — Анна Александровна тряхнула головой. — Да и это тоже — виртуальности! — на шок первого реального прикосновения к женской коже! Может быть — первого прикосновения реальных женских губ! И будет — первое в его жизни обещание себя.

— Вы думаете…

— Девочке же намекнули: можно. Она не упустит шанса.

— А… — осторожно спросила учительница, — а она не станет игрушкой для него?

— Он для неё — тоже. Вот и пусть поиграются реальным, настоящим, живым. А все эти его влюбленности, повторяю, лишь виртуальности, ещё одни виртуальности, — теперь Анна Александровна потянулась к бокалу, отпила глоток. — Как же я их ненавижу!

И молодая женщина решилась:

— А Валерий Геннадьевич, Ваш муж… Он вспоминает Екатерину Одоев-?…

— Заткнись!

Учительница не рискнула проявить норов. Она замолчала.

— Не вспоминает. Помнит. У «Тёмного мёда» рано или поздно будет продолжение. Повторяю: всё это виртуальности. А в реальности сейчас и на века: он! мой! муж! И это я родила ему его детей!

Учительница не рискнула напомнить, что в веках осталось имя небесной Лауры… а имя земной жены Петрарки, матери его детей, никому не известно.

Для Валерия Геннадьевича эти четыре месяца тоже пролетели в хлопотах. Случилось так, что почти сразу после отъезда Танюши его вызвали в правление Канала и предложили подписать договор о передаче авторских прав на его текущую постановку… «Мы Вас не особенно торопим — заодно и продумаете потщательнее — кому», а потом ещё раз ошарашили: «Видите ли, по нашим сведениям статистику по „Тёмному мёду“ собирает ФВИ».

Заместитель директора Канала лично, своими белыми ручками открыла сейф, достала пузатую бутылочку «Камю», три рюмочки, лимон… Разлила, нарезала, поднесла. Крокодил Тёма только жмурился, а леди Иветта вещала:

— Мы не хотим Вас терять. Конечно, Фонд Высокого Искусства в состоянии обеспечить Вас всем. Но, Валерий Геннадьевич, подумайте: нужно ли Вам тратить время на сбор новой команды, тратиться на привыкание к новым людям, к новым помещениям, к новому начальству… Да-да, именно — к начальству. Конечно, задача Фонда — обеспечить свободу творчества гениям. Но это всё-таки официальная структура, а официальные структуры невозможны без официальной отчетности, а, значит, без чиновников, ею занимающихся, её собирающих, её требующих, а значит, невозможны без начальничков. А оно Вам надо? К нам-то, в оном качестве, Вы уже привыкли. Худо-бедно, но мы уже давным-давно сработались, притёрлись, приспособились. И не только Вы к нам…

— И ещё, Валерий Геннадьевич, — Крокодил улыбался своей крокодильской улыбкой, — наши требования, базовые требования любой коммерческой компании тебе ж известны: это укладываться в планы — в том числе и в основном: по финансам и по срокам. Повторю: по срокам. Подумай, а не стоит ли тебе иметь над собой именно это: не только моральные обязательства закончить работу? Вон Джекоб Франдт пишет свой Второй том уже восьмой год…

— Но…

— Валер, хватит, а? Ты же знаешь: мы в состоянии решить любые «но», — Иветта села перед ним прямо на стол, покачала своей белой ножкой. — Мы планировали предложить тебе это в следующем сезоне, через полгода то есть, но раз так… А когда бы ты мог начать новую работу? Настоящую работу?

— Завтра.

— Начинай.

— На каких условиях?

— Пункт об авторских правах — причешем отдельно. Остальное — пиши сам. Мы согласимся.

— Даже со сроками?

— Даже с ними.

— Но у вас же уже давно закрыт план на год текущий и сверстан — на следующий… Да и на через следующий, наверное, тоже!

— Не твоя забота.

«Ну что ж, ты напросилась».

— Тогда… Тогда попроси меня, Веточка. Хорошо попроси.

— Мне выйти? — захохотал Тёмка.

— Нет. Этому придурку не этого всю жизнь от меня хотелось, — Иветта спрыгнула со стола, отсчитала три шага, жалобно спросила: — Хватит?

Валера только кивнул, и она начала подтягивать вверх узкую длинную юбку.

— Какой же у вас был звёздный класс… ты, Тимофей, Иветта, Катерина, Андрей, Семён, Алина… все на слуху. У всей галактики.

Они лежали, как Анна любила: она — спиной к нему, он — прижавшись к ней всем телом, обняв её… Его дыхание неслышно шевелило её волосы, щекотало шею. Его руки чуть ласкали её грудь, и остро ощущались его бёдра. А через открытое окно пахло опавшими листьями и сыростью — пахло ранней осенью. Смутно доносилась музыка, отчетливей — чей-то разливчатый смех. Их квартал ещё не спал.

— Это всё Катерина… Лучшая! — и Анна почти увидела его улыбку. — Вот — даже Линка до сих пор помнит! На посвящении в скауты у нас спрашивали о своих собственных недостатках.

— Нас тоже, — вспомнила женщина.

— Да почти всех спрашивают, стандартный вопрос. А Катерина тихо ответила:

« — Я не знаю.

« — Поможем девочке! — представитель города оглядела класс.

Ни одна рука не поднялась. Алина потом призналась, что с горя хотела выкрикнуть: «Да гадина она просто!», — так на Посвящении не принято лгать.

« — Она что у вас — идеал? — обернулась к нашему учителю представитель.

« — Эх, — вздохнул Вениамин Константинович, — побольше б, хоть на пару каратов, доброты да скромности — вообще б цены не было.

« — Вы считаете… — чуть нахмурила бровки наша юная красавица.

« — Будешь спорить? — улыбнулся учитель.

« — Нет, — скромно не стала спорить она.

Вот такая. Мы, мальчишки, чуть ли не поголовно были влюблены в неё, а девчонки исходили ревностью… И друг перед другом… — он вздохнул, с такой горечью, с такой ностальгией… — Тёмка, тот интеллектом, фартом… Однажды, они, на пару с Ифкой, учинили игру в дурака на раздевание и оголили всех нас.

— И скромную Одоевцеву?!

— На её скромности и сыграли — «а ты что — не такая, как мы»?

— И ты впервые увидел её голой?

— Первый раз голой я видел её на пляже. Недолго, правда: пришел, она тут же подхватилась, оделась и ушла. А тогда я впервые увидел её в нижнем белье.

— Тоже на всю жизнь впечатление?

— Тоже.

— И как она его снимала — тоже?

— Не только у меня — «так опадают магнолии…»

— Так это после игры в дурака?!…

— Первые стихи Андрейка написал ей в шестом классе. А тогда…

« — Только попробуй, — сразу предупредила она его.

« — Я попробую, — сглотнул он.

« — Слово, одно только слово не понравится — год разговаривать не буду. Вы меня знаете! — кивнула она нам.

« — А если… — договорить у него не получилось.

« — Поцелую, — хмыкнула она.

И поцеловала. Оба были красные, как… как морковки. Прижалась к его щеке губами и застыла. А я начал громко считать: «Раз, два, три…»

« — Заткнись! — заорал он.

« — Стехов, уйди, — негромко сказала она.

Я и ушёл. Мы не разговаривали более двадцати недель.

— В одном классе?! Это ж… полгода почти… Полторы сотни дней?

— Меньше, — тихо улыбнулся мужчина, — сто сорок четыре. Ровно гросс — дюжину дюжин.

Первые два варианта стихотворения — Ифка потом хвасталась — она просто обсмеяла. Андрей её два раза едва не побил. Первый — не сумел догнать, второй — её прикрыл Крокодил. Потом Андрюха просил прощения и снова читал переделанное. Она без Тимки слушать уже отказывалась. Эта строка появилась в четвертом варианте… Канонический — шестой — показали Вениамину Константиновичу. Он только головой покачал:

« — Ну, теперь понял, что вдохновение — это всего лишь первый шаг? Что первый вариант стихотворения — это всего лишь первый его вариант? — и улыбнулся: — Получилось. Вперёд!

И поэт решился.

А за полгода нашего обоюдного молчания моя постановка с параллельным классом нашей, в те времена совсем не элитной, школы смогла прорваться на региональный смотр-конкурс. И Тёмка опять столковался с Ифкой, та сыграла, уж не знаю как, не знаю на чём — до сих пор не знаю! — но Катерина извинилась передо мной, попросила вернуться и больше не уходить от класса. Лично!

— Ты, конечно, отказать не смог?

— Отказать? Какое там… Она взяла мои руки в свои. Я чуть сознание не потерял…

И Анна вдруг поняла, что он до сих пор помнит ощущение своих ледяных пальцев в её тёплых ладошках.

— Да что я! — они даже Лину сумели уговорить: она бросила очередную свою «симфонию», и села за «попсу» — за саундтрек, Андрюха — написал либретто, однако, уже под её, Алинкином, присмотром. Вот у Катерины по сценарию и оказалось — всего-то пара фраз. Но я выстроил спектакль так, что сцену она практически не покидала. И внаглую объяснил: я на тебя смотреть хочу. Сенька спел. Слышал, девчонки по школам «Зимний вечер» поют до сих пор.

— У нас в классе пели…

(О том, что Катерина после регионального фестиваля получила приглашения от трёх знаменитых театральных мастерских, он промолчал, да Анна и так о том знала. Общеизвестный факт. Катерина Одоевцева выбрала Щепкинское училище и уехала в Москву. Через полгода в постановке Иннокентия Браги сыграла Джульетту. Прославилась. Разбогатела. Вышла за театрального гения замуж. Родила дочь… Ушла от него.

Что за это время мальчишка чуть не умер — Анна знала тоже: тоже общеизвестный факт.)

— До сих пор не могу разобрать: Вениамин Константинович сдерживал эту бучу или, наоборот — растравливал. После нас он ушёл из педагогики, но доработать с нами ему же дали! — он вздохнул — снова с такой горечью… и закончил: — Или наоборот, его заставили.

— А Иветта?

— Как была стервой, так и осталась. Ведь, как все девчонки, ненавидела Катю, но в лучших подругах ходила! А как она не любила меня! Да и сейчас терпеть не может.

— Тебе действительно всю жизнь хотелось, чтоб она поползала перед тобой на коленях?

— Теперь мы квиты, — буркнул муж.

Ревнивая жена не стала допытываться, чего, именно вот так, просил мальчишка у лучшей подруги первой своей, безутешной своей любви. А уж кого-кого, а леди Иветту она знала. В паре: добрый начальник — злой начальник, та исполняла роль садистки. С наслаждением исполняла. И, выходит, тоже — со школы. Одноклассница! С каким бы кайфом Анна сама «поквиталась» бы с ней!

— Ты возьмешь её?

Куда он возьмёт, кого он возьмёт, уточнять не требовалось.

— Да. Они выставят это условием.

— У тебя же карт-бланш. Условия ставишь ты! А её канал?! Кто её отпустит из «Альфы» к нам?!

— «Мы решим любые „но“»… А в классе она любила повторять: «И никаких „если“! Не будет никаких „если“!» Договорятся. Я не буду пытаться переиграть Ифку с Крокодилом. Поодиночке обойти их можно, но когда они играют за канал, когда они на пару… Ну, сколько можно! Если хочешь, можешь попробовать ещё раз — но теперь уж сама.

Анна промолчала. Бороться с Иветтой и Тимофеем… когда за ними будет тихая поддержка мужа… Лучше она перетерпит. Лучше пусть муж знает, что должен ей!

— Это будет эпизодическая роль. Очень небольшая. Скорее всего, Катерина появится один раз, где-нибудь в самом начале. Ветка растрезвонила о прообразе леди Джейн, и все, увидев её, подумают: он так и не смог забыть её. И это будет, как камертон, как «ля» гобоя в оркестре перед концертом. А потом появится дирижер, пожмёт руку первой скрипке, взмахнёт палочкой, и… и будет музыка!

— У тебя уже есть сценарий?

— Да. Помнишь, как весной ты мне намекнула? Я скатал к Андрюхе — поговорили…

Анна помнила: не весной, а в июне. Его не было всю ночь, а потом — не пожелал объясняться. Что ж, теперь ясно: побоялся сглазить.

— Помню. Ты тогда явился под утро — и пьяным.

— Зато мы нашли нужное… Ту самую ноту. Тот самый акцент. Ту самую сцену. Андрея срезонировало. Завтра дам — почитаешь. Есть пара неотчётливых эпизодов. Может, подскажешь.

— Семён будет с вами? Он споёт?

— Куда ж он денется, если Алина уже согласилась?! Кстати, знаешь, как назвали промоут-план?

— Догадываюсь. «Одноклассники»?

— Да.

Голос его был уже почти неразборчивым. Он засыпал. Ну что ж, крепче запомнит:

— Ты будешь должен мне.

Валерий промолчал. Он спал.

«Завтра»! Это ведь только сказать «завтра», а на деле…

Да хотя бы передать рабочий проект в другую студию — то ещё удовольствие! Ну хоть посмотрел на кислую мордочку Варюхи Кедровой, выслушивающей «пожелания» руководства: «сохранить сюжетную канву, режиссерский план и общий стиль уважаемого мэтра». Ничего, ей полезно: сначала зарабатывают себе имя — учатся сначала! — а уж потом экспериментируют. Вот и пусть учится. Спасибо, дура, должна сказать — кто б ей ещё после такого провала в ближайшую пару лет полноценную постановку доверил!

А уговорить Алину Крест бросить всё и заняться его саундтреком?! («Но Катька не будет петь ничего! Слышишь — ничего! Она даже ходить под мою музыку не будет! Вот моё условие: есть я — нет её». ) Хм… и пусть. Да, да, да! Именно так и будет: Катерина в абсолютной тишине, в абсолютном молчании — вызовом, контрастом… Абсолютом!

А разрешение на съемку в Беловежском заповеднике?

( — Валерий Геннадьевич, ты с ума сошел?! Ты разорить Канал хочешь?

— Он хочет, чтоб я ещё раз поползала перед ним на коленках! Так — пожалуйста! — и Ветка начала задирать юбку.

— Не-е-е, я уже нагляделся. Ты с этим теперь к Медведеву.

— Дурак всё-таки ты, Валерк, «он нагляделся»! А я бы и ещё раз полюбовался…

— Вот, гады, сами с Медведём и будете говорить!)

Они и поговорили. Но сначала леди Иветта слила информацию о ФВИ Официальному Каналу («А как ты думал? — сегодня мы им информашку, завтра они нам — рекламку»). Диктор новостной студии — несравненно-юная Мила Милонович — с наивным садизмом опередила официальное объявление. Скандал вышел презнатный. Под его громыхание Медведь и согласился. Правда, стребовал с Тимофея ещё обещание на личную встречу с Екатериной Одоевцевой во время съёмок. Ну-ну, пусть пообщается…

Катерина, ничего не объясняя, разорвала все контракты на ближайшие два года. Канал «Альфа» пообещал, что высудит у неё не только её остров, но даже её нижнее бельё, что обратится в профсоюз, её лишат лицензии, и она больше не получит работы, никакой работы — даже ходячей вывески!

— Как им всем хочется повозиться в твоём белье… — улыбнулся Валерий Геннадьевич. — А уж этому армяну…

Катерина отвлеклась от своего «нигде», внимательно посмотрела на своего давнего друга, на когда-то смертельно влюблённого в неё мальчишку, на одноклассника — и улыбнулась тоже.

На следующий день она насобирала полуторатонный контейнер трусов, лифчиков, подвязок, поясов, колготок, носков, ночнушек, комбинашек — и под телекамерами вывалила всё перед Альфовским офисом.

— А ненадёванное считать своим можно? — невинно спросила репортёров звезда. — Но там такого мало… А остров отдать не могу: не мой он, я его подарила дочке на совершеннолетие. Несколько лет уж как… А если у меня не будет работы, доченька нас с младшеньким прокормит.

«Альфа» устроила аукцион. Не говоря уж о рейтинге этого многодневного торжища, за ношенное бельё Катерины Одоевцевой давали такие цены, что Екатерина почти окупила им год своей работы — точнее неработы.

Ифка просто рыдала:

— Это нам надо было сделать, нам! Почему она не обратилась к нам?! Почему мы не обратились к ней?! Почему никто из нас не додумался, что вокруг столько богатеньких извращенцев?

Стехову стоило больших трудов не улыбнуться.

Даже Анна впечатлилась:

— Увижу в доме хоть одну её тряпку — убью!.. убью и уйду, — ошарашенный муж только пальцем у виска покрутил. — А ты мне дули не крути! Ты мне обещал, что у неё будет только одна крошечная сценка! Чего она делает в экспедиции?!

Валерий Геннадьевич засмеялся:

— Дули крутят вот так, — он показал как. — А она… Можешь её выгнать. Я промолчу.

— Выгнать? А каким образом — ты объяснишь?

— Ну, ты же у нас реал-мастер.

— Я мастер… а она… Не тебе говорить, что её в её «нигде» никому не достать, — буркнула Цыпочка.

Не достать. Например, госпожа Одоевцева не боялась «мамочку». Совсем. А таких было только четверо, только четверо на всём белом свете — если считать с ней самой, той самой госпожой Одоевцевой.

Да, у неё будет только маленькая сценка в начале фильма — почти без слов и даже без фоновой музыки. Но всю съёмочную кампанию Катерина проведёт рядом с ним. Вмешиваться ни во что не будет — будет лишь сидеть рядом, ходить рядом… Не вникая, особенно, в разговоры, почти не отвечая ни на чьи просьбы… Будет есть рядом, иногда спать в соседней комнате…

Однажды во время съёмок заплачет и разрешит вытереть себе слёзы Главному Герою. Два раза поцелует Главную Героиню. (Лейзи Зи оба раза ворчала, что «обошлась бы», но как-то высказалась Главному Герою, что вот ему-то поцелуев от Одоевцевой не досталось!) Один раз попросит разрешения у старой актрисы поцеловать её. Да несколько раз негромко поаплодирует после возгласа: «Снято!»

А что по этому поводу творилось в Сети…

Премьеру лишённая лицензии Екатерина Одоевцева проведёт среди зрителей. Но после финала, когда все встанут — останется сидеть. И по галактике разлетятся снимки, как вокруг все заходятся в аплодисментах, а она из своего «нигде», неведомо чему, улыбается.

Одноклассники не могли ей помочь никак: лицензия даётся один раз в жизни. А без оной Катерине даже подарок сделать было боязно: не дай Бог профсоюз сочтёт это скрытой оплатой — лицензии лишили бы ещё и Канал.

Втихую помогали дочери. Девочка очень гордилась, что семейный бизнес стал настолько успешным.

Впрочем, умереть с голоду, хотя почти все её миллионы ушли на чудовищные штрафы, блистательной госпоже Одоевцевой не грозило: оба бывших мужа — да, Антуан де Леже тоже! — сразу напомнили о себе… Правда, отклика не встретили.

Среди Рождественских Номинаций её имя не значилось: не значилось теперь её имя среди актрис. Её вообще в Звёздном Дворце не могло быть: купить билет туда было не по средствам даже Стеховым. Но они-то получили персональные приглашения.

— Делайте, что хотите, — сказал Валера, — но чтоб Катька…

— Он ещё и приказывает, — облизнулась Иветта. — Попроси!

К её несчастью тут же, меж стульев прохаживалась Анна. Предупреждал же Тимоха: «Не надо будить мамочку!». Первый стул, сработанный из драгоценной карельской берёзы, разлетелся от удара о дубовый стол буквально в щепки.

В результате…

В результате в ту самую секунду, когда Лейзи Зи вступила на Красную дорожку — на первую ступеньку лестницы ко входу для зрителей поставила свою туфельку «Катька». Так в прямом эфире их и показывали — издали, на широкой панораме, идущих шаг в шаг — и расточавшую улыбки зрителям Лейзи, и никого не замечавшую, в своём извечном «нигде», Катерину. И беснующихся за ограждением Красной дорожки, за линией охраны, фанатов главной звезды постановки, и благоговейно расступающуюся толпу перед исполнительницей маленького эпизода.

Никто, конечно, на Красной дорожке не спрашивал приглашение у леди Зи. И никто не осмелился спросить у входа билет у госпожи Одоевцевой. И в своих привычных ложах они появились одновременно.

Некий настырный профсоюзник ринулся за объяснениями к директору Звёздного Дворца.

« — Да нету у неё билета, — отмахнулся тот. — Можете попробовать её вывести. Конечно, если не боитесь сорвать церемонию, потому как, боюсь, за неё вступятся.

« — А на ком ложа?!

« — Билеты в неё были нашим горячим резервом. Не понадобились. Ну, кто бы мог подумать, — улыбнулся Игнат Фёдорович в лицо функционеру, — что на Рождественские Номинации вдруг окажутся «лишние билетики»!

Как и ожидалось, Лейзи получила статус лучшей актрисы года. (Кстати, за музыку свой третий статус получила Алина Крест, Андрей Синичкин — второй, за сценарий. Семёну Зотову статуса не досталось, но вновь понежиться в номинациях — на знойных вершинах музыкального топа, в его-то сорок пять…) Как и ожидалось, ФВИ дал свой грант на следующую работу Стехову Валерию Геннадьевичу. Но никто не ожидал, что почтенный Ален Дюбуа тут же позовёт на сцену Одоевцеву:

— Иди сюда, дьевочка!

— Я?! — не поверила себе Катерина.

— Ты-ты, — улыбнулся престарелый мэтр. — Идьи сюда!

Даже Фонд Высокого Искусства ничем не мог наградить её за её полутораминутное молчание в нашумевшей постановке. Ей вручили Браслет Менделеевой.

Она ночевала в доме у Стеховых — в опустевшей комнатке Татьяны. И вышла к столу, когда взрослые собирались на работу, вышла в танюшкином же простом халатике. Серёжи уже не было: он уходил раньше. Пятнадцать подписанных ею портретов (пятнадцатый — для Елены Дмитриевны) унес с собой, два — оставил дома.

Анна предметно осмотрела и голые коленки вселенской дивы, и влажные ещё после душа волосы, и все её прославленные изгибы-рельефы, еле прикрытые легкой, дешёвенькой тканью — и ведь вместилась же!

— Обещай, что больше не появишься в моём доме!

Катерина замерла, а потом её «нигде» рухнуло — она опустилась на стул:

— Ты придумала!

— Браслет.

— Что Браслет? — за ночь, за одну только ночь она уже успела возненавидеть эту красивую, эту бесполезную игрушку. Валерке — грант, а ей… Она полночи смотрела из окна на мерцающий огнями город и… нет, плакать по таким поводам она себе не разрешала. — Я теперь могу «вдохновлять» кого угодно и как угодно. Как Любовь Менделеева вдохновила Блока и ещё с полудюжину поэтов на три сотни стихотворений о себе. Ещё теперь больше не буду висеть на шее у доченьки, ещё могу вообще ничего не делать, могу…

— Вот именно: можешь.

— Что?!

— Всё. Вот иди и вдохновляй — КОГО УГОДНО и КАК УГОДНО! Но НЕ в МОЁМ ДОМЕ! И, пожалуйста, — она сделала усталое лицо, — пожалуйста! — не на нашем канале.

Госпожа Одоевцева поглядела на постанывающего от предвкушения Валерку, и до неё дошло. Она вскочила:

— Мне надо двадцать минут! Дай мне в твоём доме ещё двадцать минут! — Катька в шесть секунд взлетела по лестнице, замедлила, обернулась, перегнулась через перила: — А Ифка тебя убьёт.

Когда за ней закрылась дверь, Анна позавидовала:

— Умеет же…

— Да, — улыбнулся великий режиссер, — гениальная пластика.

— Кажется, ты хочешь…

— Обязательно вставлю. Только придётся подстраховаться снизу, а то ведь эта «Лейзи Зи» — не удержится, сверзнится, на фиг…

На территорию «Альфы» не пропустить Екатерину Одоевцеву живая охрана не осмелилась, а для автоматики артефакт ФВИ был абсолютным допуском. Она направилась прямо в свою привычную студию.

— Вон, — бросила молодому мастеру.

Юный гений посмотрел на её Браслет, пробормотал: «Как вдохновляюще», — и вышёл. Актёры промолчали, они все, одновременно, решили начать разыгрывать этюд «мебель в доме».

Через десять минут в студию явился запыхавшийся Сурен Седракович. Лично.

— Катенька, ну что же ты со мной делаешь… Катенька, ну, не могу я! Я ж перед тобой уже извинялся, я же с тобою уже рыдал…

Катерина посмотрела на него, на просачивающихся в студию актёров, на бочком вошедшего несчастного, изгнанного мастера… Но она была в своём нездешнем «нигде».

— Сурен, знаешь, почему я пришла к тебе, а не к официалам?

— Катенька… — побоялся поверить предчувствию босс «Альфы».

— Ты не обидел никого из моей группы. Сколько займёт времени выдернуть их и вернуть мне?

— «Обидел»? Обижаешь! Но… но они ж без тебя… кому они нужны без тебя-то… а ты теперь можешь только «вдохновлять»!

— Я и буду. Я буду их вдохновлять. И вас тоже, — кивнула она неприметным зрителям — актёрам. — И даже тебя. Я теперь весь канал буду вдохновлять, — и, отделяя слово от слова, добавила: — Своим личным примером.

— Ой, — сказал огромный, толстый Сурен Седракович, а актёры бросили изображать бессловесные кресла и шкафы, невидимые веники и швабры и забили в ладоши. — Но заплатить я ж тебе не смогу — ни копеечки, ни ржавого грошика…

— Мне платит Фонд. Много. Очень много, — она сделала чуть заметную паузу. — Но, Сурен Седракович, тебе б, наверное…

— Потом скажешь — сколько, — сразу всё понял очень большой босс. — Я давно хотел пожертвовать Фонду Высокого Искусства. Именно столько, именно «очень много», — и он с истинно-армянским хитрым добродушием осведомился: — Кто придумал? Тимофей? Иветта?

В своём «нигде» Катька приоткрыла форточку, выглянула:

— Ифка бы меня не отпустила, не выпустила бы, — и злорадно усмехнулась: — Стехова.

— Ка-а-ак же она, — почти с наслаждением протянул очень большой босс, — как же она тебя ненавидит… — он оглянулся на улыбающихся актёров, на улыбающихся техников, на улыбающуюся охрану, на улыбающегося «младого гения» — на всю толпу, которая всё прибывала и прибывала, — а мы тебя, девочка, мы тебя — любим!

Он указал на неё двумя руками, и началась куча-мала.

И её «нигде» разлетелось вдребезги!