Ибо богиня

L++

Даяна – виртуальный рай для геймеров планеты Гесса. Но всё смешивается: виртуальный секс с реальной любовью, приключения на Гессе с битвами в Даяне, жертвы в Даяне со смертями на Гессе. И люди обнаруживают, что в их мир пришли боги. И две девушки с ужасом осознают, что становятся – богинями…

© L++, 2016

ISBN 978-5-4483-1178-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. Поступление в КОМКОН

Обе башенки комплекса связи космодрома сияли в лучах утренней Гелы всеми своими отражателями. Перед ним распластался строгий эллипс посадочной площадки, покрытый коричневатой массой спёкшегося местного базальта — как площадь древнего-предревнего форума у языческого храма какого-нибудь главного городского бога. За ним возвышалась чёрная громада комплекса КОМКОН, а вокруг теснились скалы, среди которых кое-где возвышались сумевшие угнездиться на голых камнях диковинные деревья, окруженные диковинными растениями, обвешанные диковинными мхами.

А дальше было только небо. Синее-синее, как на Земле в самые ясные дни, где-нибудь у тропического моря… Нет, здесь синева была ещё гуще. А внизу, от подножья горы и до самого горизонта расстилалось, другое море — безбрежное море саванны.

Татьяна опять повернулась к башенкам и облокотилась на парапет заграждения. Ветер баловался с полями её шляпы, но широкие ленты удерживали её, и молодая женщина поправляла свой головной убор больше рефлекторно, чем по необходимости.

Зелёные огоньки сменились предупреждающими жёлтыми — ещё минут пять, и прибудет шатл.

«Да, как храм», — опять подумала она.

Дизайнер ландшафтов не взорвал, не срыл ни одной лишней скалы, не убрал ни одного из этих корявых деревьев, и веками выверенная функциональность малого космопорта, чёрный монолит Комплекса стали зримым вызовом первобытной дикости этой планеты, её по-детски неуклюжей неухоженности.

«Значит, храм, — улыбнулась своим мыслям молодая женщина. — Да и… почему бы и нет?»

Она была хороша.

По счастью её родители — известный режиссер и не менее известная ведущая реал-шоу — так и не дали разрешения на детскую пластику. Найти хирурга, готового рискнуть своей лицензией ради сумасшедшей девицы, девчонке не удалось.

(« — Да они увидят, как станет хорошо, и всё подпишут!

« — Вот пусть подпишут — и будет хорошо. Девочка, лицензия даётся один раз в жизни. Понимаешь, только раз!

« — А, так значит, таких, как я, у тебя много?!)

Но в данном вопросе её фирменные истерики, которых до дрожи боялись окрестные пацаны, выдавливали из молодых пластмейкеров ахи и охи, объятия и поцелуи — даже рыдания! даже дорогие подарки! — всё, что угодно, но не согласие на подпольную операцию.

Вот и оставалось ей самой рыдать над своей обыкновенностью и в пятнадцать, и в восемнадцать, и даже в девятнадцать лет!

Подруги приобретали такие формы, что пацаны их стаи млели. Подруги смотрели на пацанов взглядом «распахнутая глубина» от Эрики Мон. Подруги улыбались пацанам «лисьей улыбкой» от Чёрной Юлии, подруги заостряли уши, а она, она, она!..

В качестве подарка на совершеннолетие (восемнадцатилетнее — неполное, конечно же) она попросила самую малость:

— Мама, я тебя как взрослая женщина взрослую женщину прошу — только форму ногтей! Ты же знаешь, сейчас модно…

« — Нет, — отец и мать ответили не дослушав, ответили одновременно, в один голос, как будто им дал знак своей палочкой невидимый дирижёр.

И тогда она перестала сдерживаться, отпустила вожжи и…

И нарвалась на встречную истерику матери.

И поняла, что до взрослой женщины ей ещё расти и расти.

Младший брат, как только увидел опускающееся левое веко матери — сбежал и пережил этот кошмар, привычно схоронившись в хозяйской, в стиральной машине. Окрестные пацаны и ближние подруги оказались не столь поспешны и, залечив мелкие повреждения (синяки, там, царапины… царапины заживали дольше), несколько месяцев не решались переступить порог Танюшкиного дома, а уверения, что подобные землетрясения у них чаще, чем пару раз в год, не происходят, только добавили суеверного ужаса. Серый же — главный заводила стаи, которого Танюха по блату время от времени пристраивала в материнскую реалку — сказал: «А я-то всё понять не мог, как она там с тем бедламом управляется, почему они все эту цыпочку с полуслова слушаются…»

Светопреставление в доме остановил хохот отца.

До того он хватал то одну, то другую, получал по морде то от одной, то от другой, орал то на одну, то на другую, а потом захохотал. Он сел на диван, закрыл лицо руками и захохотал.

— Ты чего?! — ничего не поняла мать.

— Какие вы… — давился от хохота отец, — какие ж вы одинаковые.

— Посмотри на меня! — потребовала мать.

Отец поднял голову, она резко развела его руки. Он был красным, как помидор.

Тут до Танюхи дошло, как хватал её отец, и ей стало страшно.

— Вон! — выплюнула в её сторону мать. — И только посмей ещё…

Дочка, взрослая, восемнадцатилетняя — совершеннолетняя! — не дослушала. Она бросилась вон, к брату, в подвал, в хозяйскую комнату, в стиральную машину.

Вечером, когда она пробралась к себе и уже легла, к ней в спальню пришел отец.

— Ну, успокоилась? — спросил он и погладил её по щеке.

Эта тихая ласка была такой тёплой, такой привычной, такой родной, что все тёмные мороки побитыми бесами расползлись по пыльным углам.

— Прости меня, — продолжил отец, и один особо наглый бесёнок приподнял свою страшненькую головёнку.

— За… что? — выдавила Таня.

— Тебе всегда хватало ума не встревать между мною и матерью, а мне, чтобы не влезть между матерью и тобой — ума не достало.

— Мне не ума, мне смелости не хватало! Боялась я! — она с наслаждением показала сникшему бесу кукиш, нащупала в темноте ладонь отца и прижалась к ней щекой.

— Если за себя, то и правильно… Вон, вишь, как сегодня неловко получилось, а ведь ты, вроде бы, «взрослая женщина»! — отец улыбнулся. — А если за меня, то напрасно.

— Почему? Она же себя не помнит в такие минуты! Её же только баба Лета утихомирить может!

— Ага, и что характерно, без брандспойтов, плёток и смирительных рубах, хоть мамочка-то твоя, «в такие минуты», чистая торнада, — с непонятной нежностью в голосе согласился с ней отец. — Знаешь её кликуху на студии?

— Знаю — «Цыпка». Серы… Сергей смеялся: мама — Цыпка, дочка — Птаха.

— «Цыпочка»… — тихо повторил отец. — А парень не говорил об их главном присловье?

— Нет…

— «Не надо будить мамочку», — он опять, с явным удовольствием, помедлил и продолжил: — А как ты думаешь, кто в мамочках у цыпки? Учти, про Виолетту Несторовну у неё в студии не знают.

— Тогда… — Таня не стала особенно задумываться. — Мать у цыпочки… Курица? Наседка?

— У нашей цыпки — ЦЫКЛОПИЩА!

— Как-как? — хихикнула дочка.

— Как слышала. А твоему хулигану может ощутимо добавить уважухи в некоторых компаниях, если он похвастается, что лично знаком с мамой Цыпочки. Особенно, если добавит, что защищая свою девушку.

— Я — не его девушка.

— Да знаю я, знаю.

Он всегда и всё про нее знал. Он всегда, сколько она себя помнила, с сопливого детства, был её опорой, последним редутом, финальной линией обороны — от злых подружек, от злых мальчишек, от злого мира, от злой матери. Даже эту комнату, её спальню, шесть лет назад выбрал для неё он. Небольшая, но на втором этаже, что означало — под самой крышей. А там — пожарная лестница… Её тайная тропа к детской свободе! А потом к недетской.

Да и вид на город из окна… с их холма… обалденный!

— А ты, папа? А тебе самому с ней не страшно?

— А я — её муж. Ссоры в семейной жизни необходимы. Истерики — тоже.

— Зачем?! — изумилась она.

Отец не спешил с ответом… Она почти услышала его мысль, почти увидела его грустную, его тёплую улыбку: «она же, в конце концов, уже „взрослая женщина“»:

— О, мы приличные люди, интеллигентные, вежливые. Потихоньку накапливается разный шлак — здесь недопоняли, тут промолчали, там стерпели… Торнадо выметает весь мусор. В истериках не выбираешь слов — если почти теряешь сознание, кричит бессознательное. А когда сознание возвращается, можно подумать, поанализировать, поискать компромиссы, поторговаться.

— Торговаться?

— Уж не тебе удивляться! Серьги из лунного агата у тебя как появились?

«Они называют это „торговлей“?! Это у них, может, и торговля, а у меня — подарок! Подарок… Подарок? — она задумалась, вспомнила себя, Стива, поморщилась, улыбнулась, — Но откуда они знают? Неужели нажаловался?!»

— Вы знаете?

— Знаем-знаем. После вашего разрыва предложили Стиву вернуть их. Отказался наотрез. И жена его, кстати, — тоже.

— И она знает?!

— А ты думала.

— А она-то почему?

— Сказала, что ты заработала.

— Я?!

— У него была яма. «Творческий кризис» это называется. Когда сомневаешься в себе, в своей профессии, в своём профессионализме, когда сомневаешься во всём. Жена ему помочь не могла. В их семье она создает уют и покой, а не творческое напряжение. Ты это напряжение — вернула. А сама ушла. Вовремя ушла. Очень вовремя.

Таня сжала ладонь отца:

— «Валечка»?

— Да, Валентина Курнякова, его модель, пробилась в верхнюю сотню года.

— Как же я её ненавижу!

— Ещё ненавидишь?

Таня не стала отвечать, наоборот, она спросила:

— Но почему?

Отец понял. Он её всегда понимал:

— Они все, все твои пластмейкеры, сразу же с нами связывались, а Стив так на коленях стоял. И не думай, что в каком-то фигуральном смысле. Цыпочка наша ему тогда приказала ладони по полу вытянуть и… и заехала ногой! Не по ним — вплотную: «Только посмей! Хоть её мозоли на её пятке коснешься — пальцы переломаю!»

— Но почему?! — опять спросила дочка.

— Потому что ты — не модель. Ты — из семьи мастеров. И сама — мастер.

— Не понимаю.

— Потом поймёшь. Всё, спи, — он отнял руку, а она опять почти увидела его улыбку, — Позволь немного о другом. Хочешь совет? Совет от взрослого мужчины взрослой женщине?

— Хочу, — осторожно проговорила взрослая дочь.

— Не загорай. Совсем и никогда. У тебя така-а-ая кожа!

Отец после этого «праздника жизни» начал брать её на светские приёмы, на деловые встречи, когда требовалось присутствие женщины, а матери было некогда. Жена поворчала-поворчала и… последовала его примеру.

Первую пластику Татьяна сделала только в двадцать один. Через неделю после дня полного своего совершеннолетия, тщательно обговорив всё с матерью и получив одобрение отца. Она только чуть подправила мочки ушей. Практически — лишь усилила их, чтоб можно было надеть тяжелые серьги. Чтоб, наконец, вдоволь поносить серёжки из лунного агата.

Её ближайшая подруга в это время тоже делала пластику и дорогущую: пыталась восстановить лицо, вернуть то, что было заложено генами — её индивидуальными, неповторимыми генами (второй размер груди — свой, родной, она вернула за год до того). Пластмейкер сделала, что могла, но подруженька только вздыхала, сравнивая отражения своего лица с отражением лица Танюхи: живое оно и есть живое, не кукольное… А настоящий релод исполняют лишь несколько человек на всей планете… И не за те деньги.

«Танюха» же тайком от подруги подмигивала зеркалу.

Она была хороша: тонюсенькая, светлая, лёгкая. Её волосы, убранные в тяжеленную косу — сияли, серые, с каре-зеленоватым ободком глаза — сияли, не тронутые помадой губы — сияли. А уж не тронутая загаром кожа…

Звёздные родители добавили ей статусности, обитание в стае — здравомыслия, общение со взрослыми мужчинами — здорового цинизма. Вот такой она и пришла в КОМКОН.

( — Она с ума сошла?! Запрети! Тебя она послушается.

Они разговаривали на кухне. Отец приучил-таки свою жену, что серьёзные разговоры в постели не продуктивны: «Понимаешь, должна быть минимальная дистанция и… — он улыбнулся… Как же она любила эту его улыбку! — и пространство для манёвра: встать, налить чаю, сделать глоток, открыть форточку…»

Он встал, открыл форточку. В их крохотном дворике у забора разливисто цвёл жасмин.

— Пожалуй, да. Наверное, послушалась бы.

— То есть ты ей хочешь позволить?! Почему?

— Не позволить ей играть с человеками… Как играешь ты… как я… Вот ты — бросишь своё шоу? Вот то-то же. И я не брошу своё.

— У тебя не шоу — у тебя искусство!

— Искусство заставлять людей смеяться и плакать. Искусство заставлять одних людей заставлять других смеяться и плакать. Искусство заставлять людей создавать условия, чтобы одни люди заставляли других смеяться и плакать… При чём тут искусство?

— «Тёмный мёд» — это искусство.

— Он провалился.

— В масс-показе, да. Но ты сам знаешь о потоке скачиваний. Четыре года прошло — он стабильно-высок. Даже идёт с небольшим плюсом. Ещё год-полтора, и постановка окупится. И пойдёт чистая прибыль. Долго, скорее всего, на десятилетия! Наши боссы уже умеют ждать. А считать они всегда умели. Тебе уже скоро — уже в следующем году! — можно будет составлять запрос на следующую проблемную постановку. С ещё большим бюджетом, — и жена попыталась скопировать улыбку мужа. У неё почти получилось. — Кажется, ты просто добивался, чтобы я тебя пожалела.

— Добивался. И добился… Я люблю, когда ты меня жалеешь.

— Почему?

— Потому что больше ты не жалеешь никого. Значит, меня — любишь.

— Люблю. И люблю жалеть тебя, — она потянулась к нему, взяла его ладонь, прижалась к ней щекой… — Больше ты этого не позволяешь никому. Значит, меня — любишь тоже.

«Как же они, всё-таки, похожи…» — подумал он и сказал:

— И дочку. Пожалей дочь.

— Я и жалею! У них опасно! Реально опасно!

— Вот именно. Реально. А что реального осталось в нашем мире?

— Ты и я. Твоё лицо, моё лицо…

— И её.

— И нашего сына.

Он не стал сдерживаться — он потянулся к ней.)

В приёмной комиссии «дочка из тусняка» восторга не вызвала.

— Только нам элитной блондинки не хватало!

— Блондинки ей не нравятся… Тогда посмотри вон на ту рыжую оторву!.. Да девочка и не пройдёт: явно не хватает физики. На силовых отборах сломается.

Танюшка и не прошла бы. В одиночку. Но одиночки в их квартале не выживали.

На первом же тесте она огляделась и встретила ещё пару-тройку таких же ищущих взглядов. Двум она улыбнулась. К концу дня их было уже пятеро. Вторую девочку она выбирала тщательно. Сугубо и сугубо. Разумеется, не из блондинок. Разумеется, не из уродин. И не из дур. И без следов явной пластики. Зинаида Тогинава была гибкой, как ветвь сакуры… Впрочем про катану, глядя на неё, вспоминалось тоже.

И они пошли.

«Так нечестно!» — зашипели им в спину.

«Что не запрещёно — разрешено. Что в рамках правил — то честно!»

Не они первые были такие умные. И для них, для умных, рамки правил принято было заужать, а барьерчики-то ставить повыше. И конкурентную среду внутри команды — поощрять, и за помощь на индивидуальных отборах — штрафовать.

Но за преодоление более высоких барьеров и баллы начислялись более высокие. Избыток покрывал штрафы. На силовом отборе последние полкилометра измученную Татьяну протащили под руки, меняясь. Зато на «горке» она пролезла сквозь такую щель, куда её атлеты и голову просовывали с трудом. Сверху она сбросила веревку, остальные поднялись по ней, и скостили почти полпути. На тестах по нелинейной логике Зин сумела — успела! — решить сверх-рейтинговые задачи двух вариантов вместо одного, а Дэн, пока Татьяна отвлекала всех, принявшись переплетать косу, исхитрился передать ответы Петру. Но вот тесты по высокой эстетике парни сдали едва-едва: подсказки Тани и Зины противоречили друг другу. Пришлось Татьяне рыкнуть. Зинаида обомлела и заткнулась. По счастью, это случилось уже после провала на синей ленте. На которой, вот уж, — и на старуху бывает проруха! — завалился десятиборец Стас. Но Татьяна не позволила парням бросить своего. Они все, вчетвером, до последнего пытались его вытащить. И вытащили. Не уложились по срокам — но закончили дистанцию. Запаса баллов едва хватило, но хватило! Зин оценила:

— А у тебя, оказывается, не только губки красные, но и зубки острые.

Так что на эстетике она лишь покачала головой. А Татьяна сделала себе зарубку: уступить Зине. В чём-нибудь уступить Зине. И уступила. На танцевальных тестах уступила ей лидера группы — Петра.

Впятером они прошли. К концу испытаний от первоначального состава абитуриентов уцелело стандартные десять процентов. А их, как было пятеро — так пятеро и осталось.

Конкуренцию, по-настоящему, им составила только одна из сбившихся вслед за ними, по их примеру, стай. Тоже пятеро. Но наоборот: на трех девочек — двое парней. Девица и верховодила. И была она рыжей, как… как рыжие плети поздних закатов!

Больше групп не уцелело: две спалились, а три — распались. И осколки погорели тоже — дотла, до человечка.

В кабинет финального собеседования Татьяне выпало заходить сразу после рыжей.

Вошла. Ослепительная дама в погонах майора поморщила губки и брюзгливо осведомилась:

— Ну и что? Тебе тоже загорелось спасти этот мир?

Таня стрельнула взглядом на скучающего рядом капитана, распахнула ресницы пошире и с энтузиазмом ужаснулась:

— А что, у вас, значит, всё уже настолько запущенно?!

Капитан скучать перестал.

— В последний раз предлагаю эту истинную блондинку — убрать! Пусть к маменьке, в её дурацкое шоу идёт! И реальный повод есть: силовой тест она всё-таки завалила.

— Шоу не дурацкое, а мастерски выстроенное — и для участников, и для зрителей. Я клипы из него иллюстрациями в курс управления веером ситуаций думаю включить, — капитан внимательно посмотрел на майора, улыбнулся: — А причина-то, реальная, есть?

— Казённого шампуня жалко! Сколько ж его потребуется, чтоб этот килограмм волосья хотя б раз в неделю отмывать!

Капитан мельком взглянул на жёсткий ёжик причёски своей напарницы. Поспешно отвёл взгляд.

— А ты на свою рыжую фанатичку посмотри! Нет, это ж додуматься надо было: косу в качестве каната использовать! А если б шейные позвонки хрустнули?!

— Голова у неё была жестко зафиксирована. Риск сведен к минимуму. А вот твоя блондинка своим скальпом не рискнула!

— У них на ленте парень завалился. Парень. Который килограмм на двадцать, а то и двадцать пять, тяжелей этой птахи. Но они его всё равно вытащили!

— Опоздав к контрольному сроку.

— Зато сплотив группу.

— И окончательно утвердив её в качестве теневого лидера. А Мария — честная!

— Честно взяла в руки кнут, и честно — как танк по бездорожью…

— Кнутом танк не погоняешь.

— Рыжая смогла бы, — улыбнулся капитан.

— А твоя интриганка?! Она же после синей ямы теперь просто использует парней! Втихую, внаглую!

— Втихую, но внаглую? — улыбнулся капитан. — Как мне это знакомо! Ты, что? — реальную конкурентку себе увидела?!

— Да ты хоть понимаешь, что ей всего одного взгляда в твою сторону хватило?!

— Да понял, — капитан покачал головой: «Нет, это не ревность — просто профессионализм. Профессиональная наблюдательность, профессиональный анализ». — Когда она вышла, опомнился. Вот уж маменькина дочка! На рефлексах ведь сработала!

— Так, — вмешался директор филиала Академии. А чему путному ваша блондиночка обучилась? Или только пацанами всех возрастов вертеть горазда?

— Виолончель. Работает в оркестре.

— В оркестре? И чтоб без вариантов стать первой скрипкой? Какая неожиданность!

— Вот, видно, ей это и поднадоело, — хмыкнула майор, и шеф повернулся к ней:

— А ваша Мария? Кроме кнута и танков что-то может?

— Профессионально рисует. Работы раскупаются.

— Что ж, достаточно. Вера Игоревна, я так понял, что Вы за сумасшедшую рыжую и её шайку, голос свой отдаёте?

— Да.

— Дмитрий Олегович, хитрая блондинка, которая зовётся Татьяной, со своей командой?

— Да.

— И правильно. Две конкурентные группы на курсе — классика жанра. Будете работать. Я чувствую, реальную проблему вы ещё не разглядели, что ж приготовьтесь к сюрпризу. И ещё, невидимками обеих девиц не сделать никак, так что их… их «волосьё» сохраните. Обеим. И переходим к одиночкам — Вернер Хольт…

Как они были хороши на Бале Открытия! Как контрастны! Одна — в маленьком чёрном платье, другая — в струящемся до пят салатно-зелёном. И на ней россыпь бижутерии — на шее, в ушах, на пальцах, — на лодыжках! А у другой: только тяжёлые чёрные серьги да чёрные — до самого локтя, перчатки. И волосы. Волосы Татьяны длинными мягкими волнами укрывали плечи, спину, прикрывали подол платья, а у Марии — расплёскивались в рыжий хаос!

— Смотри, в одном они всё же повторили друг друга.

— Вижу, туфельки. У твоей блондинки они аккуратно в цвет волос и у рыжей — тоже.

— Что-то подобное я откуда-то помню…

— «Тёмный мед», леди Джейн, сцена у бассейна

— Он целует ей руки, а на воду падают и падают жёлтые листья…

— И ветер гоняет их, как кораблики…

— Но почему-то все запоминают ещё и её платье с крупными красными пятнами…

— И туфельки.

— Так вот он с кого её рисовал… А говорили про Екатерину Одоевцову…

— Не «с кого» — для кого.

— Я, кажется, понял, на что намекал нам командир…

— Её родители.

— Режиссёр — мастер придумывать ситуации…

–…И реал-лидер — мастер разрешать их. Они нам всю игру сломают.

— Может, не отпустим её на каникулы?

— Мастера увидят в этом проблему и…

— И решат её. Надо просто поторопиться — успеть сделать ситуацию необратимой.

Через месяц за войной Белой и Рыжей Розы с наслаждением следил весь курс. От прямых боестолкновений обе группы удерживало только зеркальное неравенство сил. Трое парней с двумя девчонками по-всякому сильней двух парней с тремя из слабого пола, но в женский-то блок парней не пускали, а там — одна Мария чего стоила…

Ситуацию усугубляло ещё и то, что в «казарме» — как девчонки издавна называли мужской блок — над парнями Рыжей Розы подшучивали: как это — под кнутом девчонки? А в дроттуаре — как они называли свой блок (пацаны сокращали это название до обидного «дыра») — сразу невзлюбили Татьяну: и за то, что они с самурайкой Зин приватизировали сразу трёх видных парней, и из-за её мельканий на экранах вместе с родителями, и из-за неосторожно выставленного на всеобщее обозрение лунного агата.

И только в одном они были с Марией на равных — волосы.

Все остальные однокурсники, прислушавшись к рекомендациям кураторов, носили или короткие причёски, или очень короткие.

(«Вы — воины, вы будете стоять на последней линии обороны, — говорили всем. — Вы сами выбрали себе этот путь. Затраты времени на уход за волосами — непроизводительны. А красоваться перед кем-либо первые два года у вас желания не возникнет. Это мы вам гарантируем».

Татьяне сказали то же самое, только Вера Игоревна добавила что-то про шоу матери, только Дмитрий Олегович тайком, словно в последний раз, словно прощаясь, оглядел её косу и чуть вздохнул.

То же самое сказали и Марии, только капитан, стараясь не задерживать взгляда на её гриве, сочувственно добавил «Машеньке», что ей и так будет тяжело, а лишние десять-пятнадцать минут на сон иногда просто спасают.

«Ничего, я справлюсь», — сжала зубы Машка.

«Я боюсь, меня мамочка заругает, а папочке печально будет», — застенчиво улыбнулась Танечка).

На первом курсе добрая половина занятий проходила «в поле». Уберечь волосы на них не было никакой возможности. В результате, все остальные девчонки после душа уже разбредались по спальне, а эти двое, не глядя друг на друга, всё ещё переводили казённый шампунь. Девчонки уже спали, а они, не глядя друг на друга, ещё проделывали ритуальные сто расчёсываний.

Зин как-то попробовала Тане помочь. Через минуту в душевую ворвалась куратор: «А ты, оказывается, не выложилась ещё?» — и выгнала помощницу на плац.

Больше Татьяна подругой не рисковала. В «Рыжей Розе» урок поняли тоже.

( — А если кто из них сдастся?

— Нет, — поджала губы майор. Не будь другой — может, и постриглись бы, а так… Как две собаки на двух копнах сена.

— С чего сарказмы? Кажется, понял: у тебя тоже были… и не меньше, наверное…

— Были.

— А потом…

— А потом на спарринге, на третьем курсе один ублюдок намотал косу на руку и…

— И что с ним стало?

— А ничего.

— Совсем?!

— Наставник предупредил: что с парнем случится — со мной будет вдвое, а на причину он смотреть не будет.

— У тебя ж, вроде, Сидорыч был?

— Сидорыч.

— Я б поверил.

— Вот мне и пришлось поработать ангелом-хранителем.

— Долго?

— Две недели.

— А потом?

— А потом мы стали официальной парой.

— Он сумасшедший?

— Сидорыч его о том же спросил.

— И что бедный придурок ответил?

— «Я хочу её.

«А ты? — спросил Сидорыч меня. — Смотри в глаза! Говори честно!

«И я хочу его, — честно глядя ему в глаза, ответила я.

— «Официальные власти не вмешиваются в личные взаимоотношения официальных пар, — неспешно процитировал „Тезис о невмешательстве“ капитан. — Члены официальных пар имеют право не обращать внимания на „нет“ партнера, ибо с момента факта образования официальной пары данное слово теряет правовой характер и становится только элементом эротической игры партнеров».

— Ага, — согласилась майор. — Сидорыч ему тоже напомнил, но тот считал, что «Тезис» — это его индульгенция. Он же хотел меня… по-всякому. Давно хотел. Вот и получил… по-всякому.

— Долго продержался?

— Двенадцать дней. На двенадцатую ночь — уже не решился.

— И?

— «Официальные власти не поощряют разводы». Минимальный срок существования официальной пары — год. Иначе инициатор развода получает отметку в личное дело о своей асоциабельности. У нас это ещё и минус триста баллов подавшему заявление. А неофициальные… Развод — стандартная процедура. В неё входят обязательные собеседования с психологом и сексологом. Они выдали мне строгую совместную рекомендацию на трехмесячное воздержание от сексуальной близости. Ему, кстати, тоже.

— Стоп, говоришь, это было на третьем курсе?

— Вот именно. В весенний семестр.

— А как же «основы сексуальной практики»?

— После собеседований с тем дурнем, мне за «основы» поставили зачет условно, но… ты же помнишь?..

— «Выбор партнёра на каждом занятии производится путём неслепого жребия».

— Что на практике означает, что каждому доводится «попрактиковаться» с каждой. Минус я.

— Бедные мальчики, — улыбнулся капитан: — Какое разочарование.

— Ещё бы… Я и при поступлении отличалась некоторым высокомерием. А то, что к третьему уберегла косу — самомнения мне только добавило. Так что «неслепого жребия» ждали многие. А я объявила: «Такое у меня, видите ли, боевое ранение». Парни озверели и при «анализе текущих ситуаций» потребовали произвести разбор нашего «поединка». Диагноз: «Критическая переоценка своих сил» с тяжеленной добавкой: «в условиях, приближенных к боевым». Это минус ещё двести баллов. Он взбесился. Закатил истерику. В результате ему пришлось переводиться от нас. С кошмарной формулировкой «В связи с неумением выжить в коллективе».

— А неумение выжить в своем коллективе…

— Да. В чужом коллективе выжить ещё труднее. Хватит о нём.

— Ты раньше не рассказывала…

Капитан поймал взгляд Веры… Игоревны. Она не отвела глаз. Он накрыл ладонью её ладонь, сжал. Она не отводила взгляда. Он потянулся к её щеке. Она отклонилась:

— Не спеши с выводами. Пожалуйста.

Он отпустил её ладонь. Отвёл руку. Но женщина на ощупь нашла её, накрыла, сжала, улыбнулась:

— Не спеши с выводами, а? — повторила она. Просьба в её вопросе почти не слышалась.

— Что с тобой? — спросил мужчина, но вслушивался в себя: «Ты же хотел этого, именно этого! Просто не надо спешить делать выводы. Не надо… не надо спешить?» Он перевернул ладонь, сплёл пальцы с её пальцами. И повторил: — Что с тобою?

— Наверное, завидую этим дурам, — она расслабилась, улыбнулась: — Смотри, как они не смотрят друг на друга! И ведь не подерутся…)

Может, эти дуры и подрались бы, но на первом семестре свободного времени — только б добраться до койки, чтоб спать-спать-спать…

Ах, нет: другая дура достала гребень…

Кабинет начальника Академии всегда нравился Дмитрию Олеговичу. Обе его части: и рабочая — по-спартански строгая, официально-торжественная: стол длинной буквой «Т», чёрное кресло у знамени Конфедерации, портреты легенд КОМКОНа, две проекции карты обжитой части Галактики — астрономическая плюс транспортная. И, контрастная с этим официозом, спрятанная за неприметной дверью — комната релаксации. Здесь по стенам переплетались лозы тропических сорняков, в вазах цвели орхидеи, в аквариуме пучили глаза разноцветные рыбки, чуть слышно булькали в нём пузырьки воздуха, и, перекликаясь с ними, шумел, шумел крошечный водопадик.

Сегодня их принимали здесь. Хороший знак.

— Что ж, кураторы, поздравляю. Одиннадцатипроцентное превышение итоговых оценок над уровнем среднего — отличный результат. Две группировки вытянули за собой весь курс. Вы их удержите?

Кураторы переглянулись. Командир посмотрел на майора, посмотрел на капитана, вздохнул:

— Компашка рыжей? Девки никак не поделят парней?

— Группа Рыжей Розы, — согласилась Вера Игоревна. — Но дело не в девчонках. Одна из них — Надежда Азалина, себя из претенденток сразу вычеркнула. Это мальчишек в казарме достали. Мария не понимает. Ещё чуть-чуть, и будет бунт.

— Прогноз на этот вариант?

— Мы прикинули… — капитан пожевал губы. — Вроде, для курса ничего страшного: парни обособятся, Вероника Маслова, которую вытащили на синей ленте, останется с Марией, а Надежда перейдёт к Татьяне, и тогда…

— Опять Азалина… — прервал его командир, — Надежда Азалина VI… Шестое поколение Азалиных… Как она?

— В традициях Семьи — абсолютно успешна.

— И почему бы ей не помочь своему лидеру?

— Пробовала. Но Мария закусила удила — только наорала, припомнила происхождение… А Надежда, она… она не то, чтоб ленивая — она экономная. Зачем бодаться с сумасшедшей девицей, когда можно вскользь улыбнуться приятному мальчику. Даже не улыбнуться, а всего лишь иногда — изредка! — на пару мгновений не опускать взгляд. И не подкопаться своим! И нечего предъявить чужому. Но вот если…

Капитан замолчал, а майор закончила:

–…Тогда Белая Роза приобретёт гендерную уравновешенность. Итоговый балл курса несколько снизится, но зато застабилизируется.

— На каком уровне?

— Плюс 7,5%-8,5%.

— Прилично. Так в чём сомнения? Марию надо учить — вот ей и будет уроком.

— По этому сценарию урок впрок не пойдёт. По крайней мере, для неё и, значит, для нас. Татьяна — рано или поздно, да максимум, к середине второго курса — девчонку выживет.

— Естественный отбор тоже никто не отменял. Слабые не нужны. Да и для остальных отсев — это реальный стимул. Впрочем, что я вам говорю: классический десяти процентный отсев на первом семестре вы обеспечили.

— В данном случае резко уменьшится вариативность, — объяснилась куратор. Она любовалась переливами алого на лепестках роскошной орхидеи.

— Да, как в любой моносистеме, — опять согласился командир. — Но стабильные семь-восемь процентов — оно того стоит.

— У Татьяны не останется противников, — капитан подошёл к аквариуму, постучал ногтем перед носом у глупой рыбы, но та только лениво шевельнула плавником. — Её пиковая характеристика — в искусстве интриги. Без Марии мне будет трудно ставить перед ней сложные задачи.

— Да, ведь Азалина перейдёт к ним… А Горгиладзе?

— Давид, по принципу, одиночка. И, если Татьяна объединится с Надеждой, он им не соперник. Ведь эта «Танюшка» лениться той «Наденьке» не даст.

— Та-а-ак, Вера, а ну-ка, подойди сюда!

Вера Игоревна отошла от орхидеи и предстала пред ясны очи начальства.

— Тебе жалко твою рыжую.

— Да.

— И ты хочешь её удержать.

— Да.

— Почему?

— Потому что она пришла сюда спасать мир. Помните? — спасать мир! А не исполнять волю Семьи и не плести всласть интриги, — Вера мельком взглянула на Дмитрия. — Бороться с постановщиками шоу — с постановщицей! — я ей помогу — Вера перевела взгляд на командира и нехотя исправилась: — Помогла бы.

— Надеюсь, без личного вмешательства?!

— Разумеется.

— То есть придумки уже есть? Чего ж ждёте?

— Стабильные семь процентов против нестабильных одиннадцати, вариативность против устойчивости. Сохранение слабой курсантки на первом-втором курсе против возможности получения очень сильной к третьему-четвёртому… — перечислил капитан. — Требуется Ваше решение, командир.

— Покажите их, обеих, сегодняшних.

Капитан коснулся браслета-джойстика. Среди орхидей возникла голограмма душевой, где две голые девицы, не глядя друг на друга, отстирывали в казённых тазиках свои волосы.

— Хороши-и-и, — протянул командир и расхохотался, — вот уж кошки драные!

В этот момент рыжая потрясла головой и стряхнула с глаз пену. Едва не заплакала, но спиной ощутила взгляд блондинки, сжала зубки…

Она не обернулась и не увидела, как худенькая кроха-блондиночка в это мгновение действительно с ненавистью посмотрела в её сторону, судорожно вздохнула, затрясла руками, обхватила себя за плечи и — вдохнула-выдохнула, вдохнула-выдохнула… Шесть глубоких вдохов, шесть глубоких выдохов, всё по науке. Всё по инструкциям, по наставлениям — и опять принялась за волосы.

— Вот уж кошки драные, — повторил командир. — Действуйте. Сохраните обеих. Слышите, Вера Игоревна — обеих. Жертвовать блондинкой — запрещаю.

Довспоминать Татьяне не дали. Загорелись красные запретительные огни, зазвучал колокол предупреждения, высоко в воздухе появилась яростная звёздочка шатла.

(Про «драных кошек» Дмитрий Олегович расскажет ей на маленьком банкете в честь её первой победы, её первой награды).

Ещё минута… Шатл мягко опустился на оплавленное черное подножие скалы, дверца раскрылась, и вышла Мария — рыжая, как рыжие плети ранних рассветов.

А следом…

«Мамочка моя родненькая, а это ещё кто такие?!..»

Не обращая внимания на толпящихся сзади, Мария махнула Татьяне и направилась к ней. Через пару минут они уже обнимались.

— Как отдохнула? — улыбнулась блондинка.

— Отдохнёшь тут… — проворчала рыжая.

— А это кто?.. Неужели?..

— Не видно, что ли?

— Шлюхи?! Получилось всё-таки? Всё-таки насобирала? И сколько же их…

— Сто сорок четыре штуки. По дюжине на каждый клан. По целой дюжине первоклассных шлюх каждому.

— Не поняла?! В Даяне одиннадцать кланов.

— Тебе не кажется, что оно как-то не вписывается в местный стандарт? — пожав плечами, хмыкнула рыжая.

— Но… Да делов-то! — пожав плечами, хмыкнула светлая. — А как ты их уговаривала-то?

— Да делов-то! У каждой — нелегальная проституция, то есть — уклонение от налогов. И у каждой — от семи до восьми лет принудительных работ на планетах с тяжёлыми условиями жизни. Видела бы ты, откуда я их вытаскивала! А у нас — курортная Гесса.

— А тяжёлые условия? Это же необходимое условие перевода! А здесь…

— На Гессу они согласились, они подписались, теперь уж возвращаться не захотят, от дела не откажутся — и я им устрою «условия»! Вот подкормлю-подлечу только… Идём?

И они пошли — такие разные и… похожие. Может, стилем? — роскошные длинные платья, конструкционные шляпы, которые обе сейчас чуть придерживали, сложные прически…

А за ними потянулись сто сорок четыре девки.