Кара

Ка́ра — доставление неприятностей, страданий в ответ на плохое/непотребное/незаконное поведение/поступок; синоним слова «наказание», но в отличие от последнего по смыслу несёт скорее не назидательный характер, а тяготеет к таким словам как «отмщение» и/или «возмездие» (см. напр. толкование Даля).

В юридическом лексиконе слово/понятие «кара» понимается как комплекс установленных законом правоограничений, выражающихся при применении того или иного наказания. Таким образом, кара представляет собой лишение человека его прав или интересов, уменьшение их объёма либо введение особого порядка их осуществления, установление обязанностей, которые обусловлены наказанием и на других граждан обычно не возлагаются.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

«Наказание не только является карой за совершенное преступление, но и имеет целью исправления и перевоспитания осужденных в духе честного отношения к труду, точного исполнения законов, уважения к правилам общежития, а также предупреждение совершения новых преступлений как осужденными, так и иными лицами», – говорилось в ст. 20 УК Азербайджанской ССР 1960 г. Все уголовные и исправительно-трудовые кодексы бывших советских республик содержали аналогичные тексты и пытались более точно и конкретно показать, каково содержание понятия уголовного наказания в уголовном праве. Именно синтаксическая конструкция «не» и союз «но и» привели авторов к различным мнениям. Критикуя законодателя за не очень четкое выражение мыслей в этих статьях, Н. А. Стручков совершенно справедливо отмечал: «Поскольку стоит “но и”, можно подумать, что наказание по своему содержанию является не только карой, но и чем-то другим, очевидно, мерой воспитания».[51]

С. А. Велиев, Принципы назначения наказания, 2004

Представляется, что не совсем точны оба высказывания. Во-первых, если кара есть сущность, то есть главное качество, смысл уголовного наказания, то она не может заключаться в лишении или ограничении прав и свобод осужденного, то есть в содержании уголовного наказания. Наоборот, лишения и ограничения прав и свобод осужденного выражают кару, порицание осужденного и в этом заключается их социальный смысл. Во-вторых, некорректно говорить о каких-либо целях, стоящих перед карой, цели могут ставиться перед явлением, которое обладает определенными качествами, но не перед самими качествами, пусть даже такое качество и является главным, как, например, кара. Поэтому можно говорить только о целях уголовного наказания, но не о целях кары. В-третьих, физические страдания, унижение человеческого достоинства не могут быть целью уголовного наказания и уж тем более целью кары в силу прямого запрета, содержащегося в части 2 статьи 7 УК РФ.

А. Ф. Мицкевич, Уголовное наказание: понятие, цели и механизмы действия, 2005

Хотя действительно «состоялся отказ от кары, возмездия, как одной из главных задач преследования» (справедливости ради, следует, однако, заметить, что и по дореформенному уголовному праву многие ученые относились к каре лишь как к средству достижения целей наказания274), карательный элемент наказания остался, иначе наказание перестало бы быть самим собой. В. К. Дуюнов пишет, что «уголовное наказание является по своей сути не принуждением, а карой, оно служит одной из форм реализации кары – осуждения, порицания осужденного и совершенного им преступления»275. Поэтому, как ни «облагораживай» наказание, оно всегда будет связано с ухудшением правового статуса лица, совершившего преступление, всегда в той или иной мере будет причинять страдания преступнику.

Василий Мальцев, Принципы уголовного права и их реализация в правоприменительной деятельности, 2004

Противники признания удовлетворения чувства справедливости в качестве цели наказания не могут отрицать значение справедливости и ее проявления в уголовно-правовой политике и уголовном праве (соответствие тяжести наказания тяжести совершенного преступления) для борьбы с преступностью. Так, в Курсе уголовного права сказано: «Марксизм никогда не отрицает роли и значения категории справедливости в борьбе за установление социалистического и коммунистического общества, но он всегда вкладывал в нее свое особое содержание».[142] И. С. Ной пишет: «Являясь важным элементом наказания, кара выступает мерилом справедливости наказания и поэтому за более опасные преступления следует и более тяжелая кара. Справедливость же наказания необходима как для достижения цели исправления и перевоспитания, так и для осуществления общей превенции».[143] И далее: «Представление о соответствии тяжести наказания тяжести преступления исторически воспринято и общественным мнением, с чем нельзя не считаться в борьбе с преступностью».[144] Совершенно непонятно, почему из этих правильных положений указанные авторы не делают верных выводов по рассматриваемому спорному вопросу. Ведь стремление к тому, чтобы наказание было справедливым, чтобы суровость его соответствовала тяжести совершенного преступления, и есть стремление удовлетворить чувство справедливости.

Н. А. Беляев, Избранные труды, 2003

В то же время сам процесс выбора побуждал оценивать его мотивы. Общественное мнение склонялось в пользу уголовного наказания, считая его более приемлемым способом заглаживания душевных переживаний. Напротив, выбор в пользу денег сопоставлялся с продажей доброго имени. Довольно эмоционально по этому поводу на одном из судебных процессов по делу об оскорблении личности высказался Ф. Н. Плевако: «Есть у нас пословица, что иногда надо бить рублем, а не дубьем. Эта горькая истина об относительной тяжести кары высказана теми, кто забит жизнью до нечувствительности духовного бича и кто тяжким путем добывает себе заработную плату, связывая с каждой копейкой капли кровавого пота»[11]. В комментарии к Проекту давалась аналогичная оценка: «Ныне действующий закон (ст. 668 и 669 т. X ч. 1 и п. 2 ст. 138 Уст. Наказ., налаг. Мир. Суд.) лишает того, кто просит о взыскании бесчестья, права требовать наказания оскорбителя, так что лицо, предпочитающее взыскать в свою пользу денежную сумму вместо привлечения виновного к уголовной ответственности, действительно не может быть признано уважающим свое нравственное достоинство»[12].

Т. П. Будякова, Индивидуальность потерпевшего и моральный вред, 2005

Толковые словари определяют «наказание» по-разному. В словарях Даля и Фасмера этого слова нет. Согласно словарю Ожегова, наказание – это «мера воздействия против совершившего преступление, проступок». По словарю Ушакова, это «взыскание, налагаемое имеющим право, власть или силу, на того, кто совершил преступление или проступок; кара». Английское punishment происходит от глагола to punish, впервые зафиксированного в 1340 г. и восходящего к старофранцузскому puniss-, в основе которого лежит латинский глагол punire – наказывать, причинять боль за какие-то нарушения. Более ранняя его форма – poenire, от слова poena, которое, возможно, вдохновлялось финикийским способом казни путем распятия.

И. С. Кон, Бить или не бить?, 2012

Никто не оспаривал обязательной силы закона о диффамации, никто не дерзнул возбуждать к нему неуважение, и тем не менее, случилось так что жизнь пошла помимо закона. Справедливые общественные требования и необходимость заставили смягчить его безусловные требования, и в этом уклонении жизни от закона оказываются виновными не одно только обывательское самовольство и писательская продерзость; к уклонному направлению приобщили себя и властная рука администратора, и подзаконный взгляд судьи. Справедливые, честные, благонамеренные обличения звучащего зла более и более становились полезными и необходимыми для общественной дезинфекции. Правительству не раз пришлось с выгодой воспользоваться в общественных интересах разоблачениями в печати. Суд силой вещей и требованиями времени побужден был входить в оценку цели обличения, цели, которая, по буквальному смыслу закона, не должна была бы иметь значения для кары. И в конце концов закон о диффамации, в его практическом приложении, остался вполне целесообразным лишь в сфере обличения частной жизни, не имеющей общественного интереса. Общественные и правительственные установления, должностные лица сами увидели, что закон этот недостаточен для реабилитации их оскорбленной чести, остающейся под сомнением и после обвинительного приговора над диффаматорами. Процессы о диффамации стали редки, бесцветны и мало внушительны.

П. А. Александров, Дело Нотовича, 1879

Из дозволения осуществлять правосудие только судом, следует запрет на любой иной порядок осуждения и наложения кары. В России, как и в большинстве других, так называемых «цивилизованных» государств, засудить человека и назначить ему наказание вправе только судебный орган – специальная властная госсубстанция. Суд осуществляет свои функции через судей, как представителей и носителей этой власти, наделённых специальными полномочиями на такую деятельность. Все иные способы осуждения и наказаний расцениваются как самосуд в порядке «левосудия», расправы. И речь идет не только о случаях, когда самосуд творят, например, муж против жены путём претензий и рукоприкладства за неподчинение, или приверженцы шариатских укладов, хотя эти, вполне частые судилища почти открыто существуют и замалчиваются. Я считаю самосудом и деяния реальных обладателей мантий, когда они позволяют себе отступать от основных устоев правосудия, и под официальной личиной, действуя из посторонних для правосудия интересов, выносят обвинительные приговоры в отношении невиновных или при полном отсутствии доказательств или… Конечно, это самосуд и не что иное! Наличие внешних атрибутов судебной власти не гарантирует Правосудность наяву. В ответ на судебно-следственный произвол и тотальную несправедливость естественным образом появляются автономно настроенные личности, не доверяющие более Закону и его блюстителям. Влекомые обидой и нормальным чувством мести такие для себя издают собственные законы, провозглашают себя судьёй и палачом, своим же приговором творят ответное. Если бы не ветхожидозаветные жестокость и кровавость (око за око, кака за каку), то смысловое оправдание этому есть. Но и это, блин, самосуд.

В. И. Шейченко, Курс молодого овца, или Самозащита в уголовном суде, 2015

По поводу роли и значения наказаний по УК РСФСР 1922 г. М. Н. Гернет высказался следующим образом: «При сравнении этой системы карательных мер с системой наказания дореволюционного уголовного законодательства с первого же взгляда очевидно их резкое отличие. Оно прежде всего обнаруживается на самом употреблении наказания – на лишении свободы. Вместо прежних каторжных тюрем, исправительных тюрем и арестантских домов Кодекс знает только одно лишение свободы со строгой изоляцией или без нее. Места лишения свободы могут быть различными, но не для того, чтобы дать осужденному сильнее или слабее почувствовать кару, а в целях наиболее полного его исправления. Направление осужденного в соответствующее место лишения свободы зависит не от суда, а от особого органа, приводящего в исполнение эти приговоры. Такой порядок исполнения приговоров к лишению свободы наиболее отвечает задачам исправления преступника[21]».

А. П. Стуканов, Побеги из тюрем и колоний России, 2006

В 1993 г. были упразднены такие наказания, как ссылка, высылка и направление в воспитательно-трудовой профилакторий, а также условное осуждение к лишению свободы с обязательным привлечением осужденного к труду и условное освобождение из мест лишения свободы с обязательным привлечением осужденного к труду. Уголовный кодекс РФ отказался от наказаний в виде увольнения от должности, возложения обязанности загладить причиненный вред, общественного порицания. Увольнение от должности по сути своей является мерой не уголовного, а трудового права, тем более что это наказание не препятствовало поступлению на другую аналогичную должность. Возложение обязанности загладить причиненный вред нельзя рассматривать иначе как меру гражданского права, так как обязанность загладить причиненный вред лежит на каждом лице, причинившем такой вред, независимо от приговора суда. Наконец, общественное порицание вообще не воспринималось осужденными как наказание, вследствие отсутствия кары, и рассматривалось как освобождение от наказания. Поэтому названные меры уже давно не применялись на практике.

А. С. Михлин, Уголовно-исполнительное право: Краткое пособие и основные нормативные правовые акты, 2008

Таким образом, кара – это свойство, сущность уголовного наказания, которое в современном обществе не должно преследовать цели возмездия или кары. А поэтому, как указывает В. Н. Кудрявцев, «достижение социальной справедливости должно быть ограничено рамками закона, запрещающего самосуд, телесные наказания и ставящего под серьезное сомнение допустимость смертной казни».72

О. И. Лепешкина, Смертная казнь. Опыт комплексного исследования, 2008

Из содержания ряда артикулов видно, что на первое место среди целей наказания была выдвинута такая цель, как устрашение. Ее достижение обеспечивалось жестокими карами как настоящих, так и будущих преступников и которая, как отмечают исследователи[39], переходила нередко в истребление преступников. Принцип, сформулированный еще в Соборном Уложении: наказать так, дабы другим, смотря на это, неповадно было подобно делать, – сохраняется в Артикуле Воинском в полной мере. Истребление преступника обеспечивалось посредством назначения смертной казни за самые разнообразные преступления, поэтому смертная казнь предусматривалась в Воинском Уставе в 122 случаях, что почти вдвое превосходит количество случаев, установленных в Соборном Уложении. Устрашение сочеталось с публичностью наказаний.

И. А. Подройкина, Система уголовных наказаний в истории России и в современном зарубежном законодательстве, 2017

Но помимо невозможности для Верховной власти уклониться от исполнения своей обязанности защищать не только закон, но и правду, царская прерогатива действия не в силу закона юридического, а в силу закона нравственного имеет для общества и государства не менее благодетельное значение, как и наилучше скомбинированная система законного управления. Дело в том, что величайшее обеспечение справедливых межчеловеческих отношений, величайшее обеспечение общества от поступков и преступлений составляет не закон, не кара, не власть наблюдающая, а всенародная вера в правду, ее святость и ее всемогущество. Если бы эти чувства были достаточно горячи в людях, общество могло бы жить даже при отсутствии закона и власти. Поэтому совершенно немыслимо с точки зрения государственной пользы заменить в людях чувство правды чувством законности. Народ, в котором произошла бы эта метаморфоза, можно считать совершенно безнравственным. Он станет жить по правилу «воруй, да не попадайся». Такие люди без малейшего стеснения будут совершать все мошенничества, все обиды, все притеснения, если для этого возможно скомбинировать законные недосмотры, а закон никогда не может предусмотреть всех ухищрений человеческой взаимной эксплуатации. При потере людьми чувства правды и развития в них готовности на преступление всякую минуту, когда они считают себя гарантированными от наказания закона, человеческое общество превращается в ад. Для замены действия угасшей совести приходится все больше развивать силы государства, да и то бесплодно, потому что общая бессовестность охватывает одинаково и самих агентов власти.

Л. А. Тихомиров, Монархическая государственность (извлечения), 1905

В. В. Мальцев делает вывод, к которому уже приходили другие ученые: «Их появление (концепций позитивной ответственности. – Авт.) в российской правовой науке в 60–70-е гг. было в той или иной мере обусловлено причинами идеологического характера. Потому с деидеологизацией уголовного права интерес к таким концепциям со временем попросту исчезнет».[328] Мы уже высказывали свое мнение по поводу подобных замечаний, но тут акцентируем внимание на несколько ином моменте. Скорее, наоборот, именно традиционное понимание юридической ответственности только как кары, возмездия было обусловлено существовавшими многие десятилетия догмами и стереотипами. До недавнего времени реальных альтернатив наказанию как одной из форм государственного принуждения не существовало. Официальное обвинение в совершении противозаконного деяния с неизбежностью влекло применение тех или иных карательных мер, реализацию целей, которые определялись задачами, стоявшими перед государством на конкретном этапе его развития. Веками складывавшееся представление о праве как об инструменте угнетения и принуждения и об институте ответственности как о его «острие», безусловно, было прочно заложено в сознание многих и многих поколений. И если ответственность за правонарушение была только карой, то допустить возможность существования ответственности еще и в силу объективно присущих субъектам юридических обязанностей даже гипотетически было слишком смело.[329]

Р. Л. Хачатуров, Общая теория юридической ответственности, 2007

По обычному исламскому праву, по адатам на Кавказе одинаково наказывались умышленные, неосторожные и даже случайные убийства. Ведь для достижения цели восстановления внутри общества мира, нарушенного преступлением, различение форм вины было не только ненужным, но и нецелесообразным. Зачем эти различия, если цель наказания вовсе не кара за грех, а средство предупредить кровавую междоусобицу внутри племени. Снижение уровня наказания в случае признания убийства неосторожным, а тем более, случайным с последующим освобождением от наказания, подчас могли стать и провоцирующими факторами. Смерти родича от чужой руки достаточно, чтобы пробудить воспитанное в поколениях чувство мести у его ближних. А тут вдруг – убийцу объявляют невиновным. И христианин-то не всегда спокойно признание не виновным человека, лишившего жизни его ближнего, спокойно переживет.

А. П. Попов, Современный отечественный уголовный процесс: целеполагание, система целей, задач и функций, средства, 2014

Конструктивный, созидательный характер в плане воздействия на личность виновного в совершении преступления придаёт наказанию в виде принудительных работ и цель исправления осуждённого. Рассматриваемое наказание, как и другие виды наказаний, по своему содержанию всегда выступает карой за совершенное преступление. Её претерпевание должно «отвращать» осуждённого от продолжения преступного поведения, создавать внутренние, индивидуально-психологические предпосылки для исправления, его сознательного воздержания от совершения новых преступлений.

Коллектив авторов, Актуальные проблемы современного уголовного права и криминологии, 2013

Речь идет о смертной казни. Нравственно ли наказывать, да еще смертной казнью? Этот вопрос, как правило, волнует общественное мнение в периоды смуты и неустойчивости в обществе, в периоды «великих перемен». В такой период времени правовая система становится неэффективной, законы не действуют, нарушение порядка становится явлением обычным и привычным, образовательный и культурный уровень народа падает на глазах. Стараясь вернуть нормальное течение жизни, люди хватаются за любые идеи, среди которых особую привлекательность находят радикальные идеи. Из истории давно известно, что система уголовных кар и ее жестокость напрямую зависит от нравственно-культурного развития народа: чем меньше он образован, тем строже и жестче у него наказания[82]. Идея смертной казни как абсолютного наказания в такой ситуации просто не может не привлекать к себе внимания.

А. Ю. Голик, Философия уголовного права, 2004

Уголовные наказания представляют собой довольно строгую, фиксированную в законе категорию, обладающую такими устойчивыми признаками, как вид и размер, место и порядок отбытия и др. Подобная предопределенность диктует единообразие реализации уголовных наказаний в общегосударственном масштабе. Обладая элементами принудительности и кары, уголовное наказание, конечно, имеет общие черты с репрессией. Но «репрессии» – более широкое понятие, выходящее за нормированные рамки закона. Репрессии могут базироваться на административном произволе власти, оправдываться исключительностью положения, инициироваться просто властными предписаниями верховного правителя (монарха, генсека, президента и т. д.), не связанными с какими-либо законами[77]. Когда репрессии приобретают массовый характер и число жертв становится значительным, речь может идти о политике террора.

С. У. Дикаев, Террор, терроризм и преступления террористического характера, 2006

Если же в качестве самостоятельной правовой категории ответственность должна отличаться от охраняемой ею обязанности не только по форме, но и по содержанию, ее следует конструировать как дополнительное для нарушителя обременение соответственно ленинской характеристике ответственности как кары за нарушение закона[190]. К тому же она должна быть очерчена такими границами, которые исключают смещение ответственности со смежными феноменами или, наоборот, оставление за пределами выработанного понятия отдельных разновидностей подлинной ответственности. Нельзя, например, ограничиваться общими рассуждениями о том, что ответственность связана с лишениями личного, организационного или имущественного порядка[191], ибо при такой характеристике ею охватывались бы любые юридические санкции, реализуемые принудительно и уже по одной только этой причине неотделимые от известных лишений. Не менее ошибочно сводить ответственность к бескомпенсационному лишению прав, ибо, не говоря уже о сугубо цивилистической значимости признака бескомпенсационности, это в подавляющем большинстве случаев устраняло бы всякое различие между самой ответственностью и чисто экономическим ее действием. Такая, например, мера ответственности, как возложение обязанности возместить причиненный вред, уменьшает состав имущества причинителя, но не вследствие лишения его имущественного права, а в результате исполнения вновь появившейся имущественной обязанности[192].

О. С. Иоффе, Избранные труды. Том IV, 2009

Вопрос о возможности введения условного осуждения в уголовное законодательство России был также предметом обсуждения Особого Совещания при Государственном Совете Высочайше утвержденного в 1898 году для предварительного рассмотрения проекта Уголовного Уложения. Отметив возможные положительные моменты введения условного осуждения в России, Особое Совещание обратило особое внимание на те проблемные вопросы, которые могут последовать при введении этого института. Так, было указано на то, что условное осуждение может быть понято обществом как отпущение преступнику его вины, оно может поколебать господствующее в народе убеждение в том, что законные его права не оставлены без надлежащей охраны, а также возбудить серьезные опасения относительно ослабления сдерживающей преступные намерения силы судебной кары. Общество, привыкшее к деятельности суда, поставленной в тесные рамки законных определений, может усмотреть в институте условного осуждения произвол судебной власти, наказывающей или освобождающей от наказания по своему личному воззрению, тем более что эта мера большей частью применялась бы низшими судебными органами (единоличными судьями), не обеспечивающими гарантий всестороннего и осторожного рассмотрения дела.

А. Н. Тарасов, Условное осуждение по законодательству России, 2004

Охрана неприкосновенности личности, в целом, большинством советских юристов воспринималась как задача уголовного права, поскольку гражданское право традиционно регулировало отношения собственности и обмена, ему была чужда задача кары и возмездия. При этом имущественное возмещение морального вреда считалось институтом карательного характера.

А. В. Воробьев, Институт компенсации морального вреда в российском гражданском праве, 2008

Классическая школа уголовного права сформировалась в XVIII в. Ее идеи основывались на религиозном понимании свободы воли и греховности человека. Если благодаря свободе воли индивид выбирал путь греха, совершал преступление, он подлежал каре за содеянное. Чем тяжелее был грех, тем более жестоким должно было быть воздаяние. В рамках классической школы вызревали и криминологические представления о преступности, преступлении, их причинах и мерах социального контроля.

Я. И. Гилинский, Криминология. Теория, история, эмпирическая база, социальный контроль, 2009

Новшеством в наказаниях канонического права становится их членовредительский характер, который применяется в том числе и к сексуальным преступлениям, в форме отрезания носа, смертной казни, оскопления (кастрации). Если за кражи полагается отрубание руки как инструмента совершения преступления, то отрезание носа на первый взгляд можно рассматривать как метод обезображивания. Такие формы наказаний свидетельствуют не о жестокости кары, а в первую очередь о символическом сакральном характере, специфическом для любой религиозной системы. Так, за покушение на монарха предусматривается ослепление, и одновременно детронизированный монарх сам подвергается ослеплению, чем лишается приобщенности к сакральному. Так, начиная с иудаизма, символика света и тьмы, соотносимая с категориями добра и зла, непосредственно переходит в христианскую культуру, и ослепление есть непосредственно лишение света. У древних греков. Зевс оскопляет Кроноса, тем самым лишая его сакральной власти. Наказания в форме членовредительства есть наказания в онтологической размерности сакрального, к которой и отнесены все сексуальные преступления.

Н. А. Исаев, Сексуальные преступления как объект криминологии, 2007

И. Бентам справедливо замечал, что, если человек лишен средств существования, то страхом кары его нельзя остановить, ибо непреодолимый мотив влечет его к преступлению, раз невозможно согласное закону удовлетворение его нужд. По мнению автора, самое верное средство – не ожидать бедности, а предупреждать ее. Система Бентама отличается замечательной обстоятельностью и оригинальностью. Никто из его предшественников не проник так глубоко в тайники, порождающие преступления, и не нашел столь действенных средств их предупреждения[85].

И. М. Рагимов, Философия преступления и наказания, 2013

Интересны в этом контексте слова Ф.М. Достоевского из «Братьев Карамазовых» о том, что лишь вера может удержать человека от преступного злодейства: «Ведь если бы теперь не было Христовой церкви, то не было бы преступнику никакого и удержу в злодействе и даже кары за него потом, то есть кары настоящей, не механической, как они сейчас сказали, и которая лишь раздражает в большинстве случаев сердце, а настоящей кары, единственной действительной, единственной устрашающей и умиротворяющей, заключающейся в сознании собственной совести… Все эти ссылки в работы, а прежде с битьем, никакого не исправляют, а главное, почти никакого преступника и не устрашают, и число преступлений не только не уменьшается, а чем далее, тем более нарастает. Ведь вы с этим должны же согласиться. И выходит, что общество, таким образом, совсем не охранено, ибо хоть отсекается вредный член механически и ссылается далеко, с глаз долой, но на его место тотчас же появляется другой преступник, а может, и два другие. Если что и охраняет общество даже в настоящее время и даже самого преступника исправляет и в другого человека перерождает, то это опять-таки единственно лишь закон Христов, сказывающийся в сознании собственной совести. Только осознав свою вину как сын Христова общества, то есть церкви, он сознает и вину свою пред самим обществом, то есть пред церковью. Таким образом, пред одной только церковью современный преступник и способен сознать вину свою, а не то что пред государством»[113].

А. А. Васильев, Охранительная концепция права в России, 2013

Помимо вышеперечисленных «углов зрения», от которых зависит понимание и выделение существенных признаков юридической ответственности, можно концентрировать внимание как на «активной» стороне ответственности, определяя ее как государственную реакцию на совершенное правонарушение, проявляющуюся в негативной оценке и осуждении противоправного поведения, а также в применении санкций, так и на «пассивной» стороне – обязанности правонарушителя претерпевать меры государственно-властного характера и само претерпевание этих мер, что приведет к восприятию ответственности как кары, наказания правонарушителя. В сущности же юридическая ответственность как правовое явление существует объективно в диалектическом единстве активной и пассивной сторон[45].

И. Е. Кабанова, Гражданско-правовая ответственность публичных субъектов: опыт межотраслевого исследования, 2016

В специальной литературе обосновывалась идея о каре как самостоятельной цели наказания. Однако большая часть специалистов исходит из того, что кара не является целью уголовного наказания. Она представляет собой своеобразный инструмент (свойство), способствующий достижению непосредственно провозглашенных уголовным законом целей наказания. Уголовное наказание применяется в целях восстановления социальной справедливости. Эта цель впервые четко сформулирована в ст. 43 УК.

В. А. Кузьмин, Учебное пособие для ССУЗов по уголовному праву, 2009

Особенности названных ограничений (а значит, и ответственности) состоят в том, что они наступают в связи с совершенным противоправным деянием. Таким образом, ответственность несет элемент кары.

Коллектив авторов, Ювенальная юриспруденция. Том 3, 2017

По сути дела и в судебных стадиях уголовного процесса, как и в стадии предварительного расследования, специальное назначение и роль прокурора – надзор за исполнением законов специальными, установленными законом средствами. В этом заключается сущность уголовно-процессуальной функции прокурора. «В судебном разборе прокуратура исключительно как орган закона выступает»[36]. Содержание уголовно-процессуальной функции прокурора – надзора за соблюдением Конституции РФ и исполнением законов образуют: уголовное преследование в виде возбуждения уголовного дела, требования привлечения к уголовной ответственности лиц, совершивших преступление, и поддержания обвинения в суде, а также отказ от обвинения, защита прав, свобод и законных интересов граждан, охраняемых законом интересов общества и государства, обжалование незаконных и необоснованных приговоров и иных судебных решений. Прокурор не вредит независимости суда. Он же не может диктовать суду, что и как делать, какие решения принимать. Прокурор обязан доводить до сведения суда свое мнение с точки зрения закона, как он это понимает. «Прокуратура – это неустанный страж закона, не опускающий рук воин, недремлющее око, отыскивающее нарушителей права и требующее им законной кары»[37]. Суд же вправе самостоятельно принять решение и дать оценку мнению прокурора. К сожалению, некоторые суды понимают свою независимость как независимость не только от мнения участников процесса, но и от требований закона, этики, уважения граждан, обращающихся в суд со своими проблемами. Поэтому роль прокурора как стража законности должна возрастать.

З. В. Макарова, Профессиональная защита подозреваемых, обвиняемых, 2008

Как видим, в данном случае из права, морали и религии берется самое сильное и эффективное: неминуемость кары, «внутренний голос» совести и слепая вера. Нетрудно заметить, что и по содержанию, и по форме подобная система регулирования тяготеет к исторически наиболее примитивным системам: первобытнообщинной, рабовладельческой, раннего феодализма. Это не удивительно: ведь грубые, варварские формы противопоставления себя обществу, живущему по цивилизованным законам, отчетливо проявляются в низших с исторической точки зрения формах властвования и регулирования поведения людей.

В. Е. Эминов, Личность преступника, 2004

Специфическое для европейского средневековья каноническое (церковное) право под видом преследования ереси жестоко подавляло сопротивление крестьянства и свободолюбивых слоев горожан. Одновременно оно освобождало от уголовной ответственности лиц духовного и прочих «благородных» сословий за большое число преступлений либо существенно смягчало наказания за них путем замены наказаний церковной карой.

Коллектив авторов, Полный курс уголовного права. Том I. Преступление и наказание, 2008

За совершение насилия над женщинами свободного сословия была установлена более внушительная кара. В договоре 1189–1199 гг. за изнасилование свободной женщины вменялся такой же штраф, как за убийство новгородца.

Т. К. Кириллова, История отечественного государства и права, 2008

В Уголовном кодексе 1922 г. за взяточничество были установлены суровые наказания вплоть до высшей меры наказания (ст. 114 УК 1922 г.). Искоренить взяточничество было задачей не из простых, и в 1922 году Коммунистическая партия и Советское государство провели комплекс разносторонних энергичных мероприятий по борьбе со взяточничеством, учитывая повышенную опасность этого преступления. В числе этих мероприятий было осуществлено проведение специальной кампании по борьбе со взяточничеством и дальнейшее усиление кары за взяточничество и связанные с ним преступления.

Коллектив авторов, Организационно-правовые проблемы борьбы с коррупцией в современных условиях развития общества, 2010

Религиозные и ритуальные обязанности формируются в религиозных учениях различных конфессий, сложившихся в обществе в процессе его исторического развития. Религиозные учения формируют систему социальных норм, в которых находят выражение религиозные догмы, ритуалы, заповеди, в том числе и обязанности. В данной социально-нормативной системе обязанность представляет собой не что иное, как определенное долженствование перед богом, основанное на религиозном учении, выраженном в религиозном писании и иных производных от него религиозных источников (сунны, иджмы и т. п.). Почему именно долженствование, а не обременение? Да потому, что в религии отражается именно идеальный публичный интерес общества: в своем содержании религиозные учения представляют религиозно-нравственные постулаты, данные обществу высшим существом Богом, требуемые к исполнению под угрозой божественной кары; вместе с тем религиозные правила в основе своей определяют «особое духовное состояние человека или общества, характеризующееся воздержанием от зла и добровольным осуществлением добра с чувством любви и уважения к окружающим людям, обществу, природе, Отечеству».[87]

А. Н. Жеребцов, Общая теория публично-правовой обязанности, 2013

48. Проблема содержания наказания: только кара или плюс меры исправительного воздействия.

А. И. Бойко, Репетиториум по Общей части уголовного права, 2005

В работе «О граде Божьем» Св. Августин представляет историю развития человечества как борьбу града земного и града небесного, попавшие в один из градов будут мучиться с сатаной, а попавшие в другой – царствовать с Богом. Испытанием для человека является неразделенность этих градов в обыденной жизни, что заставляет его беспрестанно оценивать действия на предмет их соответствия добру и злу. Бертран Рассел (1872–1970) сравнивает Св. Августина с Карлом Марксом, первый из которых приспособил библейский образец прошлой и грядущей истории к христианству, а второй – к социализму. Понятийному ряду Св. Августина соответствуют категории К. Маркса (через дефис): «избранный народ – пролетариат, церковь – коммунистическая партия, второе пришествие – революция, ад – наказание для капиталистов, тысячелетнее царство Христа – коммунистическое общество»[208]. Град земной, символом которого является государство, был создан грешником Каином, град небесный, церковная община, – праведником Авелем. Град земной, как порождение греховной природы человека, обречен на гибель, град небесный – на вечное царствование. Но и в граде земном есть государства, которые стремятся к миру, пусть даже ценой войн, победы в таких войнах – благо и дар Божий, а образцом града земного является христианское государство. Государства, лишенные справедливости, т. е. основанные на насилии, отступившие от церкви, Св. Августин сравнивает с разбойничьими шайками. В борьбе с ересью насильственное насаждение христианства возможно, ибо это есть зло во благо. Существование рабства есть божья кара за грехи, социальное неравенство – часть божественного замысла: «Кто сотворил тех и других? – Господь! Богатого – чтобы помочь бедному, бедного – чтобы испытать богатого»[209].

Е. Н. Тонков, Толкование закона в Англии, 2013

Наиболее распространенным наказанием в Русской Правде является штраф, однако на практике применялись и такие наказания, как «поток и разграбление» (в виде смертной казни, конфискации имущества, продажи в холопы), вира (штраф в пользу князя), заключение в темнице, а также членовредительские кары.

Е. А. Исайчева, Ответы на экзаменационные билеты по уголовному праву, 2009

3. За один раз – одно. Даже если проступков было несколько, кара может быть суровой, но за все сразу.

А. А. Пронин, Социально-правовая защита детства в России, 2014