Цитаты со словом «звучать»

Самый благородный в мире вопрос звучит так: «Какое доброе дело я могу совершить?»

Есть фразы, остающиеся в голове, неотступно преследующие, подобно мелодиям, которые всё время звучат в ушах и настолько сладостны, что причиняют боль.

Обыкновенные арфы звучат в любой руке; эоловы арфы — лишь тогда, когда по их струнам ударяет буря.

Хорошо выраженная мысль звучит умно на всех языках.

Мало найдется таких людей, для которых правда не звучала бы обидою.

Будем по мере сил учить народ радости. И будем помнить, что уроки должны звучать бодро и воодушевлённо, должны укреплять в людях мужество.

Линус говорит, что его социальная жизнь в то время была «ничтожной». Потом, понимая, что это звучит чересчур жалобно, поправляется: «Ну, скажем, почти ничтожной».

«Может быть, это звучит смешно, но лучшее, что молодые кинематографисты должны сделать, это схватить камеру, пленку и сделать фильм, какой бы то ни было вообще».

«Союз русского народа»... Бедный русский народ! Это так же звучит, как «Союз детоубийц и растлителей имени Всеволода Гаршина».

Если человек шагает не в ногу с остальными — это, возможно, потому, что он слышит другого барабанщика. Пусть себе шагает под ту музыку, которая звучит для него, какой бы она ни была.

Мать никогда ни строчки не прочла из того, что я написал. Когда их друзья спрашивали обо мне, интересовались, каким я занят делом, в ответ звучала дежурная шутка: «Каким делом? О, да ведь он у нас пишет…» Словно говоря: да он же сумасшедший, целыми днями лепит из грязи пирожки.

Человек — вот правда! Всё — в человеке, всё для человека! Существует только человек, всё же остальное — дело его рук и его мозга! Чело-век! Это — великолепно! Это звучит... гордо!

Они всё спрашивали: «Зачем вы здесь? Чего вы от нас хотите?» Эти недоумки всё никак не могли понять: моей целью было — показать им частицу того, из чего они выросли. Звучит высокомерно, но это так: шотландцы, ирландцы и англичане-северяне выстроили Австралию голыми руками! (Masterbag. 1982)

У них там было множество групп, а у всех  — один и тот же тираж. Мы им: «Послушайте, The Fall уникальны, вы же должны нас поддерживать». Они нам: «Ага, так вы поп-звёздами теперь стать захотели?» Я им: 'Не хочу быть поп-звездой, хочу уважения, которого я заслуживаю'. Почему, спрашиваю, вы направляете вот эту пластинку в какой-то тупой левацкий журнал, а не в общенациональную газету? Они: «Но это означало бы продаться!» Таковы, понимаете ли, эти их социалистические идеалы. И ещё, говорят, — «Эта песня звучит как-то профашистски, что вы вообще тут себе позволяете?» Я им: «Не ваше собачье дело». Ладно, были б большим лейблом и выписали мне 50 тысяч фунтов, — тогда, может, я и позволил бы им иметь право голоса!

Когда я был мальчишкой, единственной вещью, с которой я делил ложе, был футбольный мяч. Я брал его с собой в постель. Знаю, это звучит глупо, но я любил засыпать, чувствуя мяч. Бывало, я брал его в руки, смотрел на него и думал: «Однажды у меня всё получится, вот увидишь».

Я есть. Я думаю. Я хочу. Мои руки. Моя душа. Моё небо. Мой лес. Это моя земля. Разве можно сказать больше? Это самые важные слова. Это ответ. Я стою здесь, на вершине горы. Я поднимаю руки, развожу их в стороны. Это моё тело и моя душа. Наконец я понял. Мы хотели осмыслить всё это. Я и есть этот смысл. Мы хотели найти оправдание своему существованию. Но оправдание - я сам. Мне не нужно ни оправдания, ни одобрения. Мои глаза видят, и они дарят миру красоту. Мои уши слышат, и в них звучит песня, Мой мозг думает, и только он будет тем лучом, который осветит правду. Моя воля выбирает, и её выбор мне указ, единственное, что я уважаю.

Я очень часто слушала за всё это время игру Александра Николаевича, так как он почти всегда оставался после урока и садился за рояль. Это было отдыхом для него, как он говорил. Я так живо помню большую анфиладу чуть освещённых комнат, большой зал в полумраке, у самого рояля маленькая лампочка с бронзовым рефлектором, освещающим клавиатуру, и мечтательную тонкую фигуру Скрябина. Необыкновенно задумчиво звучала первая тема второй части 3-й симфонии, постепенно звуки росли, расширялись и доходили до огромного подъёма. Меня часто поражало его лицо, когда он играл. Видно было, что он забывал всё окружающее и уходил своей мечтой куда-то, глаза смотрели вдаль, как будто поверх всего, и по лицу блуждала какая-то странная блаженная улыбка. Я так помню его лицо в такие минуты.

До какой-то степени — может быть, это звучит нескромно — я необходима ему. Внешне он очень независим, но внутри у него вечная буря и смута, а я его единственный настоящий друг, единственный человек, который его по-настоящему понимает.

Теперь на Западе все более настойчиво звучат требования не напоминать про войну, про злодейства фашистских палачей, что, мол, настал час забыть про это, так как столько лет прошло. Я не могу примириться с этим. Я обязан был сказать про то, что видел, правду, которая с движением времени кажется все более ужасной.

Безгранично талантливый, он подсознательно наделял окружающих такими же качествами, ему хотелось, чтобы все могли то, что может он, и он удивлялся тому, что они не могут. Бесспорный лидер, он старался не раздражать окружающих своим талантом, не обижать их им. Это такая же редкость, как и сам талант, быть может, большая. Душевная щедрость — в наше время это звучит дико, правда? Каждому Моцарту — по Сальери. Не важно, что у Цоя не было своего конкретного, личного… «светлый» его образ он носил в душе. Имя ему — неуверенность. Как каждый рядовой гений, Цой не был уверен, что творения его действительно настолько хороши. Он умер — и стал свободен окончательно. Издаются какие-то книжечки на потребу толпе. Юркие прихлебатели: газетчики, знакомые, незнакомые — все спешат урвать кусок и примазаться, притереться потным своим животом, и девочки, разинув рты, смотрят на них, а они, пощипывая девочек, цедят: «Помню, мы с Цоем…» Рок-н-ролл мёртв. Цой думал, что он — рок-певец. Они, ещё уцелевшие, его постаревшие однополчане, знают, что это не так. Не совсем так. Он был просто Поэт, со смятой душой, сторонящийся окружающих, подсознательно ожидающий от них чего-нибудь ещё. Он мог бы в жизни не брать в руки гитару — голоса у него просто не было. Всё равно строчки истекали из него и оставались жить. Знаете, идёт босой человек по дороге, ноги изранены, и кровь сочится в пыль и скатывается в шарики. И по этим следам человека всегда найдут пущенные вослед собаки.

То, как ты выглядишь, заглушает то, что ты хочешь сказать.

Язык похож на надтреснутый котёл, по которому мы выстукиваем мелодии, звучащие так, как будто они предназначены для танцев медведя, между тем как мы бы хотели тронуть ими звезды.

Вдохновения достаточно, чтобы дать выражение тону в пении, особенно когда песня без слов.

Сущность твоя столь громко заявляет о себе, что я не слышу твоих речей.

Если человек слышит голос совести, то у него все вопросы решаются большинством одного голоса.

Голос интеллекта тих, но он не устает повторять — и слушатели находятся.

Петь нужно так, чтобы каждая нота „отвечала за базар“.Шара — это очень плохо!

Живите, пока вам не будет сто лет, и, может, последний голос, который вы услышите, будет моим.

— Не надо думать, что слово «скрипка» происходит от слова «скрип».

Я считаю невозможным сочинять музыку, которая не прочувствована мною вполне; это кажется мне ложью, ибо ноты имеют такой же определённый смысл, как и слова — быть может, ещё более определённый.

— Когда бог наконец обретает речь, он не всегда говорит то, что от него ожидали услышать.

Песню надо петь, а не шептать! Если голоса нет — садись в зал, других слушай.

… мы никогда не должны забывать, что самое высокое достижение не произносить громкие слова, а жить по ним.

Бывают разные слова:Те, прозвучав, как в воду канут,От тех кружится голова,Ну а от многих уши вянут.

Если в концерте во время паузы, выдерживаемой оркестром, вдруг раздадутся оглушительно-наглые хлопки — знай, это дурак.

Не бойся слов: теория, гармония, контрапункт и т. п.; они встретят тебя приветливо, если ты поступишь так же.

Спрашивать: «Кто должен быть боссом?» — всё равно, что спрашивать: «Кто должен быть тенором в этом квартете?». Конечно тот, кто может петь тенором.

Бог шепчет нам в наших удовольствиях, вслух говорит с нашей совестью, но Он кричит в нашей боли — это Его мегафон, чтобы слышал оглохший мир.

Я никогда не использую нецензурную лексику в своих песнях. Мне кажется надо уважительнее относиться к взрослому поколению. Если я сделаю такую песню, и в зале окажется взрослая женщина, то буду чувствовать себя виноватым.

Можно говорить глупости, но не торжественным тоном.

Музыка стоит на втором месте после молчания, когда речь идет о том, чтобы выразить невыразимое.

Тишина была настолько хороша, что девушка чуть прослезилась. Удивительно, думала она, что разговоры могут так надоесть, без тишины человечество, скорее всего, давно бы исчезло... («Четырежды Ева»)

Слово происходит от звука, звук в слове.

Помнится, до меня донёсся шум аплодисментов. Потом мне сказали, что во время родов началась гроза, но я была уверена, что мне аплодирует весь мир. Я думала, что это лучше и значительнее любой роли, которую мне доводилось исполнять.

Есть люди, которые до сих пор не поняли одну из основных тайн театра: там нельзя произносить слово «который». Слова «который», «между тем как» и тому подобные можно без затруднения произнести, но их нельзя сыграть.

Музыка не врёт. Если в этом мире что-нибудь и изменится, то только благодаря музыке.

Пока ты говоришь совсем не то, что думаешь, слушаешь совсем не то, во что веришь, и делаешь совсем не то, к чему расположен — то всё это время и живёшь совсем не ты.

: … считать себя счастливым оттого, что не бил зверей по голове — это необычно, это может открыть нам в нас только поэт.

Красота — не потребность, а экстаз. Это не образ, что вам хотелось бы видеть, и не песня, что вам хотелось бы слышать, но образ, который вы видите, даже если сомкнёте глаза, и песня, которую вы слышите, даже если закроете уши.

Если бы человек всегда прислушивался к голосу разума, с ним никогда не происходило бы ничего интересного.

Истинно говорят, что музыка это речь ангелов!

Для утвердительного ответа достаточно лишь одного слова — «да». Все прочие слова придуманы, чтобы сказать «нет».

Как самое правдивое общество всегда приближается к одиночеству, так самая великолепная речь в конце концов падает в тишину. Тишина слышна всем, всегда и везде.

Всё-таки жаль немое кино. Какое удовольствие было видеть, как женщина открывает рот, а голоса не слышно.

Совесть — это тот тихий голосок, который шепчет тебе, что кто-то смотрит.

Будьте кратки; верное средство заставить слушать себя — это сказать много в немногих словах.

Всё становится более утончённым: музыка когда-то была шумом, сатира — пасквилем, и там, где сегодня говорят «будьте любезны», некогда давали затрещину.

Слова иногда нуждаются в музыке, но музыка не нуждается ни в чём.

Несколько оправданий выглядят менее убедительно, чем одно.