Генри Миллер

Самый большой обман — обещать любить одного человека всю жизнь.

Художник всегда одинок — если это художник.

В Библии содержится 6 предостережений, адресованных гомосексуалам, и 362 предостережения гетеросексуалам. Это не значит, что Бог не любит гетеросексуалов. Просто за этими людьми нужно лучше присматривать.

«Сойдите с газона!» Вот лозунг, с которым живут люди.

Великим художник становится, победив в себе романтика.

Улыбка стоит так мало — что ж не улыбаться, катаясь в открытом экипаже. Улыбайся в смертном хрипе — так будет легче для тех, кого ты оставляешь. Улыбайся, чёрт тебя подери! Улыбка, которая вечно с тобой!

Теперь я никогда не один. На самый худой конец, я с Богом!

Представьте, что у вас на руках только и есть что собственная судьба. Сидя на пороге материнской утробы, вы убиваете время — или время убивает вас. А вы все сидите и славословите то, что вне вашей досягаемости. Вне. Навеки.

Начинается с возвышенного, а кончается тем, что в закоулке дрочишь как бешеный.

Только одно может двигаться так же быстро, как свет, и это ангелы. Одни ангелы могут передвигаться со скоростью света. Тысячу световых лет потребуется, чтобы добраться до Урана, но никто никогда не бывал там и никогда не будет. Возьмите американскую воскресную газету. Кто-нибудь обращал внимание, как читают воскресные газеты? Сперва смотрят картинки, потом страничку юмора, потом спортивную колонку, потом объявления, потом театральные новости, потом книжное обозрение, потом заголовки статей. Схватывание главного. Онтогенез-филогенез. Будь точным, и никогда не придётся употреблять такие слова, как время, смерть, мир, душа. В каждом высказывании кроется маленькая неточность, и эта неточность растет и растет, пока высказывание не потеряет смысл. Безупречна одна поэзия, давшая представление о времени. Стихотворение — это паутина, которую поэт, вытягивая нить из собственного тела, ткёт в соответствии с высшей математикой интуиции. Поэзия всегда права, потому что поэт начинает из сердцевины и идёт во вне...

И вот я опять скитаюсь, ещё живой, но, когда начинает капать дождь и я начинаю бесцельно бродить по улицам, я слышу, как позади с клацаньем падают мои бесчисленные «я», и спрашиваю себя: что дальше? Можно было предположить, что испытаниям, выпадающим на долю тела, есть предел; оказывается нет. Так высоко взмывает оно над страданием и болью, что когда все, кажется, окончательно убито, и тогда остается ноготь на мизинце или клок волос, которые дают побеги; и эти-то бессмертные побеги никогда не иссякают. Таким образом, даже когда вы безоговорочно мертвы и забыты, находится какая-то ничтожно малая частица вашего существа, способная дать побег, и эта частица выживает, сколь бы мёртвым ни оказалось прошедшее будущее.

Я помню, какое удовольствие доставляли мне страдания.

Все возвращается на круги своя. В этой жизни нет ничего, что могло бы заинтересовать человечество больше чем на 24 часа.

Уже сотни лет мир, наш мир, умирает. И никто за эти сотни лет не додумался засунуть бомбу ему в задницу и поджечь фитиль.

В Америке человек думает только о том, как ему стать президентом Соединённых Штатов. Там — каждый потенциальный президент. Здесь каждый — потенциальный нуль, и если вы становитесь чем-нибудь или кем-нибудь, это случайность, чудо.

...то, что у нас нет надежд, делает жизнь особенно приятной.

Я в безнадёжном тупике — и чувствую себя в нем уютно и удобно.

Мне кажется, что моё собственное существование уже закончилось, но где именно, я не могу установить.

Когда человек тратит деньги на себя и получает от этого удовольствие, про него говорят: «Он не знает, что делать с деньгами». С моей точки зрения, такой человек нашёл лучшее применение своим деньгам.

Америки не существует вообще. Её нет. Это название, которое люди дали вполне абстрактной идее.

Смыслом человеческой жизни стало самосохранение. Самосохранение и безопасность, чтобы можно было разлагаться со всеми удобствами.

Идеи должны побуждать к действию, но если в них нет жизненной энергии, нет сексуального заряда, то не может быть и действия.

В секунде оргазма сосредоточен весь мир.

Любовь, ненависть, отчаяние, жалость, негодование, отвращение — что все это значит по сравнению с совокуплением планет?

Делай что хочешь, но пусть сделанное приносит радость. Делай что хочешь, но пусть сделанное вызывает экстаз.

...благородные жесты всегда отбрасывают нелепую тень...

Это в крови у нас — тоска по раю.

Лучше делать глупости, чем вообще ничего не делать!

Весь мир у твоих ног. И ты даже не знаешь, что с ним делать, и это самое приятное.

И не было у меня злее врага, чем я сам. Совершая какой-либо поступок, я твёрдо знал, что мог бы его и не совершать, и наоборот.

Меня всегда удивляло, что некоторые всерьёз надеются улучшить положение вещей, — глупость какая! Ведь мир можно изменить, лишь изменив человека изнутри, а кому это под силу?

Я ещё с пелёнок умел умел философски смотреть на вещи. Жизнь меня в принципе не устраивала. ... Окружающие за что-то боролись, а мне было лень. Если я и прилагаю к чему-то какие-то усилия, то лишь в угоду другим, а не себе.

...все понимаю, но продолжаю в том же духе.

Многие не поверят, но все когда-либо случавшееся в воображении всегда происходило и в действительности, — не знаю, как с другими, со мной это именно так.

...жить безо всяких на то оснований.

Поиски места сделались моим ремеслом, моим основным занятием. Я заглядывал во все конторы подряд и говорил, что согласен на любую работу. Как выяснилось, этот способ убивать время ничуть не хуже, чем работа.

Рано или поздно самые миролюбивые люди впадают в беспричинное буйство.

Никто не может спокойно сидеть на заднице, и довольствоваться тем, что имеет.

Все происходит молниеносно, но происходящему предшествует длительный процесс.

Большую часть жизни мы проживаем неосознанно.

...нет ни начала, ни конца, есть лишь то, что в них выражено.

Выбор один: или бери, что дают, и учись плавать, либо тони в дерьме. Привыкнешь жить в стаде — тогда ты в безопасности. Чтобы тебя приняли, оценили, ты должен зачеркнуть своё «я», слиться со стадом. Хочешь мечтать — мечтай, но как все.

Люди стали для меня книгами. Я прочитываю их от корки до корки и выбрасываю за ненадобностью. Чем больше читаю, тем ненасытнее становлюсь.

Ни одно событие моей жизни не имело для меня сколько-нибудь серьёзного значения.

Людскому стаду мир кажется нормальным в самых ненормальных ситуациях. Добро и зло существует разве что в твоём восприятии; реальности нет, есть видимость. И эта видимость остается с тобой, даже когда тебя загоняют в тупик, но в тупике она тебе уже не нужна.

Если разобраться, Христа никогда не заводили в тупик.

Между вещями нет существенной разницы, все быстротечно, все тлен. Вокруг тебя жизнь рушится, зато внутри ты становишься твёрже алмаза. Должно быть, именно это плотная сердцевина как магнитом привлекает к тебе других.

...я обнаружил, что в кармане у меня ни цента, хотел было одолжить у таксиста, но ничего не вышло...

По своему темпераменту я неистовый флегматик.

Скорбь, подобно радости, имеет свои пределы — такое у меня создалось впечатление. ...Переступить пределы радости или скорби — великий грех, и уж тем более — сходить с ума от счастья или горя.

Я по натуре везунчик, хотя и тупица.

Он по натуре не может обойтись без переживаний.

...читая книгу, я сплю. Очень немногие книги обладали способностью повергать меня в транс абсолютной ясности, где, сам того не ведая, человек принимает самые важные решения.

...они не глядели ни вверх, ни вниз, а устремляли свой взор к горизонту — и этого им было достаточно.

Если раньше он, как все люди, считал необходимым куда-то двигаться, то теперь понял, что двигаться куда-либо означает двигаться куда угодно, в том числе и сюда, так зачем трогаться с места?

Гловер был воплощением определённости. Он мог заблуждаться, но с полной уверенностью.

Не попади мне в нужный момент эта книга, возможно, я сошёл бы с ума!

Я верю что все справедливо и предначертано.

...я, разумеется, не отвечаю за свою судьбу.

Я не задерживаюсь где-либо или с кем-либо долее, чем мне это необходимо, чтобы заполучить то, что я хочу, а потом меня поминай как звали. У меня нет цели: бесцельное блуждание самодостаточно.

Будь у меня случай стать Богом, я бы отказался от такой возможности. Самая блестящая возможность, которую предоставляет нам жизнь, — быть человечным. Она охватывает целую Вселенную. Включает понимание смерти, недоступное даже Богу.

Неужели и впрямь я способен умереть и воскреснуть, притом не один раз, а бесчисленное множество? ...Воскресший остается тем же человеком и с каждым возрождением приближается к своей сути.

Ничто не определено, ничто не решено и не доказано.

Когда мне страшно, я всегда смеюсь.

Жизнь не такая уж плохая штука, если можешь делать что хочешь, верно, Генри?

Нам говорят: надо жить. А зачем, объяснил бы кто.

Меня надо только чуть подтолкнуть, но не изнутри, а извне.

Жизнь моя всегда так или иначе складывалась сама собой.

(чудо; все, что происходит на свете — прим.). Либо оно происходит, либо нет. И ничего не дается путём упорной борьбы.

Глупо и бессмысленно цепляться за жизнь любой ценой, если она тебе не желанна. Стремление сохранить жизнь с одной-единственной целью победить смерть — само по себе уступка смерти.

...действие, как таковое, мало что значит.

Музыка — это не Бах, и не Бетховен, а консервный нож для открывания души.

Быть цивилизованным — это значит иметь массу сложных потребностей. А человеку самодостаточному ничего не надо.

Хочется найти себе какое-нибудь занятие, но нет сил включаться в этот адский автоматический процесс.

Когда меня осенило, что по большому счету я ничтожнее грязи, я пришёл в бурный восторг. Сразу же утратил чувство ответственности.

Вдруг в один прекрасный день я отдам концы — что тогда? Так сказал мне один страховой агент для пущей убедительности.

Быть художником — незавидная доля, человек становится им не по своей воле, а потому что не может иначе, а мир сам толкает его на это и потом отказывается признавать.

С основными проблемами бытия я разобрался, но мелочи жизни ставили меня в тупик. Отупение накатывало на меня прежде, чем я успевал понять смысл происходящего. Нормальные люди гораздо быстрее оценивают ситуацию, поскольку их «я» полностью согласуется с их жизненными запросами; мир почти не отличается от их представлений о нем. А человек, идущий не в ногу с остальным миром, либо страдает манией величия, либо подавляет своё «я» до полного уничтожения.

Добро в человеке ещё омерзительнее зла, ибо противоречит его природе.

Никому не довелось основательно изучить меня, ибо как личность я постоянно самоликвидировался.

Человек должен жить в своём собственной ритме — любой ценой.

Нет ничего хуже — усвоил я ещё с младенчества, — чем творить добро без нужды.

Всякий раз, уступая чужим требованиям, ты задаешься одним и тем же вопросом: как остаться самим собой!

Реальность существует лишь в том виде, в каком представляется тебе.

Ты живешь плодами своих действий, а твои действия — результат твоих мыслей. Мысль и действие едины.

Я был один в окружении миллионов людей.

Я поищу цель в самом себе. ...К равновесию я больше не стремлюсь, оно должно быть нарушено.

Я стою посреди пустыни, поджидая поезда.

В свободное время он был джентльменом...

Сегодняшнее утро будет великолепным, если вчерашнее не принесло полный крах.

Мир каждый вечер обновляется: грязное отдается в сухую чистку. Изношенное идёт в утиль.

Если хочется, можно сесть и смотреть на проходящих мимо людей. Повсюду что-то случается. Безумное напряжение ожидания чего-то, что должно произойти.

Трагедия в том, что никто не видит выражения безнадёжного отчаяния на моем лице. Нас тысячи и тысячи, мы проходим мимо и не узнаем друг друга.

Стихотворение — это паутина, которую поэт, вытягивая нить из собственного тела, ткёт в соответствии с высшей математикой интуиции.

Действовать надо, как если бы прошлое было мертво, а будущее неосуществимо. Действовать надо, как если бы следующий шаг был последним, каковым он, в сущности, и является.

...посещать нужно только те места, куда указатели не зовут.

Все, что со мной происходит, — подарок судьбы, даже этот писсуар.

Отныне, где бы ты не родился — ты на необитаемом острове.

Я хочу, чтобы в мир вернулась классическая чистота, при которой дерьмо называлось дерьмом, а ангел — ангелом.

Если то, что я рисую, в конце концов окажется не похоже на коня, я всегда могу сделать из него гамак.

Под шляпой я рисую лицо — не особо стараясь, поскольку оно всего лишь деталь, а мои идеи грандиозны и всеобъемлющи.

За всем на свете стоит какое-нибудь животное: это наше самое неотвязное наваждение.

...в моих глазах книга — это человек, а моя книга — не что иное, как я сам: косноязычный, растерянный, бестолковый, похотливый, распущенный, хвастливый, сосредоточенный, методичный, лживый и дьявольски правдивый — словом, такой, какой я есть.

Я вижу в себе самом не книгу, свидетельство, документ, но историю нашего времени — историю всякого времени.

Я существую — и этим все сказано. Меня ничуть не волнуют ваши симпатии и антипатии; меня нимало не заботит, соглашаетесь вы со мной или нет. Реши вы сию же минуту захлопнуть книгу, я просто пожму плечами. Я отнюдь не пульверизатор, из которого можно выдавить тоненькую струйку надежды.

...вид вдохновенного заикания...

Жить с иллюзией или по ту сторону иллюзий? — вот в чем вопрос.

Искусство в том и состоит, чтоб не помнить о приличиях. Если вы начинаете с барабанов, надо кончать динамитом или тротилом.

Когда заело тормоз и не можешь двинуться вперед, попробуй дать задний ход. Часто это срабатывает.

...место — это всего лишь то, что мы создаем из него, что привносим своего, точно так же, как это происходит с другом, любовницей, женой, домашней зверушкой или любимым занятием.

Если есть в чем-то истинная потребность, она будет удовлетворена.

У меня ни работы, ни сбережений, ни надежд. Я — счастливейший человек в мире.

Вы хотели, мсье, хотели меня выебать, а выебала вас я!

На периферии духа человек гол, точно дикарь.

Конюху, убирающему навоз, кажется, что нет ничего страшнее, чем мир без лошади. Любая попытка объяснить ему, как безобразно существование человека, всю жизнь сгребающего горячее дерьмо, — идиотизм.

Мать никогда ни строчки не прочла из того, что я написал. Когда их друзья спрашивали обо мне, интересовались, каким я занят делом, в ответ звучала дежурная шутка: «Каким делом? О, да ведь он у нас пишет…» Словно говоря: да он же сумасшедший, целыми днями лепит из грязи пирожки.