Неточные совпадения
Хлестаков. Нет, мне
хотелось бы знать, отчего вы никуда не
шли?
Кроме того, он был житель уездного города, и ему
хотелось рассказать, как из его города
пошел один солдат бессрочный, пьяница и вор, которого никто уже не брал в работники.
— Нет, мне и есть не
хочется. Я там поел. А вот
пойду умоюсь.
Ей
хотелось спросить, где его барин. Ей
хотелось вернуться назад и
послать ему письмо, чтобы он приехал к ней, или самой ехать к нему. Но ни того, ни другого, ни третьего нельзя было сделать: уже впереди слышались объявляющие о ее приезде звонки, и лакей княгини Тверской уже стал в полуоборот у отворенной двери, ожидая ее прохода во внутренние комнаты.
— Ну,
иди,
иди, и я сейчас приду к тебе, — сказал Сергей Иванович, покачивая головой, глядя на брата. —
Иди же скорей, — прибавил он улыбаясь и, собрав свои книги, приготовился итти. Ему самому вдруг стало весело и не
хотелось расставаться с братом. — Ну, а во время дождя где ты был?
Ему
хотелось оглянуться назад, но он не смел этого сделать и старался успокоивать себя и не
посылать лошади, чтобы приберечь в ней запас, равный тому, который, он чувствовал, оставался в Гладиаторе.
В столовой он позвонил и велел вошедшему слуге
послать опять за доктором. Ему досадно было на жену за то, что она не заботилась об этом прелестном ребенке, и в этом расположении досады на нее не
хотелось итти к ней, не
хотелось тоже и видеть княгиню Бетси; но жена могла удивиться, отчего он, по обыкновению, не зашел к ней, и потому он, сделав усилие над собой,
пошел в спальню. Подходя по мягкому ковру к дверям, он невольно услыхал разговор, которого не хотел слышать.
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась с сыном и часто сама, пред тем как ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно, что она так далеко от него; и о чем бы ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью к своему кудрявому Сереже. Ей
захотелось посмотреть на его карточку и поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой
пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
Я старался понравиться княгине, шутил, заставлял ее несколько раз смеяться от души; княжне также не раз
хотелось похохотать, но она удерживалась, чтоб не выйти из принятой роли: она находит, что томность к ней
идет, — и, может быть, не ошибается.
— И вам бы
хотелось теперь меня утвердить в этом мнении? — отвечала она с иронической гримаской, которая, впрочем, очень
идет к ее подвижной физиономии.
— Послушайте, Петр <Петрович>! Но ведь вы же молитесь, ходите в церковь, не пропускаете, я знаю, ни утрени, ни вечерни. Вам хоть и не
хочется рано вставать, но ведь вы встаете и
идете, —
идете в четыре часа утра, когда никто не подымается.
Мне
хочется, чтобы он был совершенным зверем!»
Пошли смотреть пруд, в котором, по словам Ноздрева, водилась рыба такой величины, что два человека с трудом вытаскивали штуку, в чем, однако ж, родственник не преминул усомниться.
Накануне погребения, после обеда, мне
захотелось спать, и я
пошел в комнату Натальи Савишны, рассчитывая поместиться на ее постели, на мягком пуховике, под теплым стеганым одеялом. Когда я вошел, Наталья Савишна лежала на своей постели и, должно быть, спала; услыхав шум моих шагов, она приподнялась, откинула шерстяной платок, которым от мух была покрыта ее голова, и, поправляя чепец, уселась на край кровати.
Между теми, которые решились
идти вслед за татарами, был Череватый, добрый старый козак, Покотыполе, Лемиш, Прокопович Хома; Демид Попович тоже перешел туда, потому что был сильно завзятого нрава козак — не мог долго высидеть на месте; с ляхами попробовал уже он дела,
хотелось попробовать еще с татарами.
Никому не
хотелось из них заслужить обидную
славу.
Раскольникову давно уже
хотелось уйти; помочь же ему он и сам думал. Мармеладов оказался гораздо слабее ногами, чем в речах, и крепко оперся на молодого человека.
Идти было шагов двести — триста. Смущение и страх все более и более овладевали пьяницей по мере приближения к дому.
— А тебе
хочется знать?..
Пойдем в контору, там скажу.
Он поспешно огляделся, он искал чего-то. Ему
хотелось сесть, и он искал скамейку; проходил же он тогда по К—му бульвару. Скамейка виднелась впереди, шагах во ста. Он
пошел сколько мог поскорее; но на пути случилось с ним одно маленькое приключение, которое на несколько минут привлекло к себе все его внимание.
— Извините, если я помешал, — начал Павел Петрович, не глядя на нее, — мне
хотелось только попросить вас… сегодня, кажется, в город
посылают… велите купить для меня зеленого чаю.
— Браво! браво! Слушай, Аркадий… вот как должны современные молодые люди выражаться! И как, подумаешь, им не
идти за вами! Прежде молодым людям приходилось учиться; не
хотелось им прослыть за невежд, так они поневоле трудились. А теперь им стоит сказать: все на свете вздор! — и дело в шляпе. Молодые люди обрадовались. И в самом деле, прежде они просто были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты.
Клим устал от доктора и от любопытства, которое мучило его весь день.
Хотелось знать: как встретились Лидия и Макаров, что они делают, о чем говорят? Он тотчас же решил
идти туда, к Лидии, но, проходя мимо своей дачи, услышал голос Лютова...
Клим остановился. Ему не
хотелось видеть ни Лютова, ни Макарова, а тропа спускалась вниз,
идя по ней, он неминуемо был бы замечен. И подняться вверх по холму не
хотелось, Клим устал, да все равно они услышали бы шум его шагов. Тогда они могут подумать, что он подслушивал их беседу. Клим Самгин стоял и, нахмурясь, слушал.
— Это — зачеркни, — приказывала мать и величественно
шла из одной комнаты в другую, что-то подсчитывая, измеряя. Клим видел, что Лида Варавка провожает ее неприязненным взглядом, покусывая губы. Несколько раз ему уже
хотелось спросить девочку...
— Мне пора на вокзал. В следующую встречу здесь, на свободе, мы поговорим… Если
захочется. До свиданья,
иди!
Шел он торопливо,
хотелось обернуться, взглянуть на старика, но — не взглянул, как бы опасаясь, что старик
пойдет за ним. Мысли тоже торопливо являлись, исчезали, изгоняя одна другую.
Самгин чувствовал, что у него мерзнут ноги и надо
идти домой, но
хотелось слышать, что еще скажет Поярков.
— Нет, — Ногайцев потерял. Это не первый раз он теряет. Он глуп и жаден, мне
хочется разорить его, чтоб он, собачий сын, в кондуктора трамвая или в почтальоны
пошел. Терпеть не могу толстовцев.
Идти к ней вечером — не
хотелось, но он сообразил, что, если не
пойдет, она явится сама и, возможно, чем-нибудь скомпрометирует его в глазах брата, нахлебников, Марины.
Самгин
пошел домой, —
хотелось есть до колик в желудке. В кухне на столе горела дешевая, жестяная лампа, у стола сидел медник, против него — повар, на полу у печи кто-то спал, в комнате Анфимьевны звучали сдержанно два или три голоса. Медник говорил быстрой скороговоркой, сердито, двигая руками по столу...
— Давайте отнесемся к факту просто. Он ни к чему не обязывает нас, ничем не стесняет, да?
Захочется — повторим, не
захочется — забудем?
Идет?
— Да, мне
захотелось посмотреть: кто
идет на смену нежному поэту Прекрасной Дамы, поэту «Нечаянной радости». И вот — видел. Но — не слышал. Не нашлось минуты заставить его читать стихи.
Но и рассказ Инокова о том, что в него стрелял регент, очевидно, бред.
Захотелось подробно расспросить Инокова: как это было? Он
пошел в столовую, там, в сумраке, летали и гудели тяжелые, осенние мухи; сидела, сматывая бинты, толстая сестра милосердия.
Пошли. В столовой Туробоев жестом фокусника снял со стола бутылку вина, но Спивак взяла ее из руки Туробоева и поставила на пол. Клима внезапно ожег злой вопрос: почему жизнь швыряет ему под ноги таких женщин, как продажная Маргарита или Нехаева? Он вошел в комнату брата последним и через несколько минут прервал спокойную беседу Кутузова и Туробоева, торопливо говоря то, что ему давно
хотелось сказать...
Идти в спальню не
хотелось, возможно, что жена еще не спит. Самгин знал, что все, о чем говорил Кутузов, враждебно Варваре и что мина внимания, с которой она слушала его, — фальшивая мина. Вспоминалось, что, когда он сказал ей, что даже в одном из «правительственных сообщений» признано наличие революционного движения, — она удивленно спросила...
Хотелось, чтобы все быстрее
шло к своему концу.
Самгин не выспался,
идти на улицу ему не
хотелось, он и на крышу полез неохотно. Оттуда даже невооруженные глаза видели над полем облако серовато-желтого тумана. Макаров, посмотрев в трубу и передавая ее Климу, сказал, сонно щурясь...
По ласкающему взгляду забавного человека было ясно: ему очень
хочется, чтоб Самгин
пошел с ним, и он уже уверен, что Самгин
пойдет.
Идти к Безбедову не
хотелось, не
идти — было бы невежливо, он закурил и вошел.
Идя по Дворцовой площади или мимо нее, он видел, что лишь редкие прохожие спешно шагают по лысинам булыжника, а
хотелось, чтоб площадь была заполнена пестрой, радостно шумной толпой людей.
Печь дышала в спину Клима Ивановича, окутывая его сухим и вкусным теплом, тепло настраивало дремотно, умиротворяло, примиряя с необходимостью остаться среди этих людей, возбуждало какие-то быстрые, скользкие мысли.
Идти на вокзал по колено в снегу, под толчками ветра — не
хотелось, а на вокзале можно бы ночевать у кого-нибудь из служащих.
— Здесь очень много русских, и — представь? — на днях я, кажется, видела Алину, с этим ее купцом. Но мне уже не
хочется бесконечных русских разговоров. Я слишком много видела людей, которые все знают, но не умеют жить. Неудачники, все неудачники. И очень озлоблены, потому что неудачники. Но —
пойдем в дом.
Идти в спальню не
хотелось, он прилег на диване, чувствуя себя очень одиноким и в чем-то виноватым пред собою.
Он утвердительно кивнул головою. Домой
идти не
хотелось, он вышел на берег реки и, медленно шагая, подумал...
В ее вопросе Климу послышалась насмешка, ему
захотелось спорить с нею, даже сказать что-то дерзкое, и он очень не хотел остаться наедине с самим собою. Но она открыла дверь и ушла, пожелав ему спокойной ночи. Он тоже
пошел к себе, сел у окна на улицу, потом открыл окно; напротив дома стоял какой-то человек, безуспешно пытаясь закурить папиросу, ветер гасил спички. Четко звучали чьи-то шаги. Это — Иноков.
— Кто-то
посылает, — ответила она, шумно вздохнув. — Вероятно — хладнокровные, а ты — хладнокровный. Ночью, там, — она махнула рукой куда-то вверх, — я вспомнила, как ты мне рассказывал про Игоря, как солдату
хотелось зарубить его… Ты — все хорошо заметил, значит — хладнокровный!
Решил, но — задумался; внезапному желанию
идти к Маргарите мешало чувство какой-то неловкости, опасение, что он, не стерпев, спросит ее о Дронове и вдруг окажется, что Дронов говорил правду. Этой правды не
хотелось.
Бальзаминова. Нет, ты этого, Гавриловна, не делай. Это тебе грех будет! Ты, Миша, еще не знаешь, какие она нам благодеяния оказывает. Вот ты поговори с ней, а я
пойду: признаться сказать, после бани-то отдохнуть
хочется. Я полчасика, не больше.
Бальзаминов. Да помилуйте! на самом интересном месте! Вдруг вижу я, маменька, будто
иду я по саду; навстречу мне
идет дама красоты необыкновенной и говорит: «Господин Бальзаминов, я вас люблю и обожаю!» Тут, как на смех, Матрена меня и разбудила. Как обидно! Что бы ей хоть немного погодить? Уж очень мне интересно, что бы у нас дальше-то было. Вы не поверите, маменька, как мне
хочется доглядеть этот сон. Разве уснуть опять?
Пойду усну. Да ведь, пожалуй, не приснится.
— А я знаю: тебе
хотелось бы узнать, пожертвовала ли бы я тебе своим спокойствием,
пошла ли бы я с тобой по этому пути? Не правда ли?
Райский
пошел домой, чтоб поскорее объясниться с Верой, но не в том уже смысле, как было положено между ними. Победа над собой была до того верна, что он стыдился прошедшей слабости и ему
хотелось немного отметить Вере за то, что она поставила его в это положение.