Неточные совпадения
— Я только что пришел. Ils ont été charmants. [Они были восхитительны.] Представьте себе, напоили меня,
накормили. Какой
хлеб, это чудо! Délicieux! [Прелестно!] И водка — я никогда вкуснее
не пил! И ни за что
не хотели взять деньги. И все говорили: «
не обсудись», как-то.
Позвольте-с: у меня был товарищ, Ламберт, который говорил мне еще шестнадцати лет, что когда он будет богат, то самое большое наслаждение его будет
кормить хлебом и мясом собак, когда дети бедных будут умирать с голоду; а когда им топить будет нечем, то он купит целый дровяной двор, сложит в поле и вытопит поле, а бедным ни полена
не даст.
Никакая наука
не даст им
хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: «Лучше поработите нас, но
накормите нас».
Кормили тетенек более чем скупо. Утром посылали наверх по чашке холодного чаю без сахара, с тоненьким ломтиком белого
хлеба; за обедом им первым подавали кушанье, предоставляя правовыбирать самые худые куски. Помню, как робко они входили в столовую за четверть часа до обеда, чтобы
не заставить ждать себя, и становились к окну. Когда появлялась матушка, они приближались к ней, но она почти всегда с беспощадною жестокостью отвечала им, говоря...
— А она пускай как знает, так и живет. Задаром
хлебом кормить не буду.
Он
не кормит Мамерика, а только отдает ему вылизывать пустые судки и грызть корки
хлеба и уже два раза успел его больно выдрать без всякой вины.
— А по такой. Все деньги, везде деньги; все так и прячутся за деньги, а того
не понимают, что богача-то с его деньгами убогий своим
хлебом кормит.
— Тебя
не спрошу. Послушай, Галактион, мне надоело с тобой ссориться. Понимаешь, и без тебя тошно. А тут ты еще пристаешь… И о чем говорить: нечем будет жить — в прорубь головой. Таких ненужных бабенок и
хлебом не стоит
кормить.
— Уверяю вас, генерал, что совсем
не нахожу странным, что в двенадцатом году вы были в Москве и… конечно, вы можете сообщить… так же как и все бывшие. Один из наших автобиографов начинает свою книгу именно тем, что в двенадцатом году его, грудного ребенка, в Москве,
кормили хлебом французские солдаты.
— Это ты верно… — рассеянно соглашался Груздев. — Делами-то своими я уж очень раскидался: и кабаки, и лавки с красным товаром, и караван, и торговля
хлебом. Одних приказчиков да целовальников больше двадцати человек, а за каждым нужен глаз… Наше дело тоже аховое:
не кормя,
не поя, ворога
не наживешь.
— Плохая пища, фермер. У меня нет дома. Я вдова, я работаю людям из
хлеба. Мне некуда идти с моим дитятей, я
кормлю его тем, чего
не съедят хозяйские дети.
Вспомни, что она, сумасшедшая, говорила Нелли уже на смертном одре:
не ходи к ним, работай, погибни, но
не ходи к ним, кто бы ни звал тебя(то есть она и тут мечтала еще, что ее позовут,а следственно, будет случай отмстить еще раз, подавить презрением зовущего, — одним словом,
кормила себя вместо
хлеба злобной мечтой).
Добрую корову погладит, велит кусок черного
хлеба с солью принести и из своих рук
накормит; худой,
не брегущей о хозяйской выгоде корове пальцем погрозит.
— Чтой-то
кормить! — сказала Палагея Евграфовна с насмешкою. — Хоть бы и без этого, прокормиться было бы чем…
Не бесприданницу какую-нибудь взял бы… Много ли, мало ли, а все больше его. Зарылся уж очень… прокормиться?.. Экому лбу
хлеба не добыть!
Если нуждающиеся в земле для пропитания своих семей крестьяне
не пашут ту землю, которая у них под дворами, а землей этой в количестве, могущем
накормить 1000 семей, пользуется один человек — русский, английский, австрийский или какой бы то ни было крупный землевладелец,
не работающий на этой земле, и если закупивший в нужде у земледельцев
хлеб купец может безопасно держать этот
хлеб в своих амбарах среди голодающих людей и продавать его в тридорога тем же земледельцам, у которых он купил его втрое дешевле, то очевидно, что это происходит по тем же причинам.
— Нет, пожалуйста! У нас на Руси от хлеба-соли
не отказываются. В Англии сорок тысяч дают, чтоб было хлебосольство, да нет, — сами с голоду умирают, а у нас отечество
кормит. Извольте кушать.
—
Не выходить бы ему из Ярославля, — вскричал Кручина, — если б этот дурак, Сенька Жданов,
не промахнулся! И что с ним сделалось?.. Я его, как самого удалого из моих слуг, послал к Заруцкому; а тот отправил его с двумя казаками в Ярославль зарезать Пожарского — и этого-то, собачий сын,
не умел сделать!.. Как подумаешь, так
не из чего этих хамов и
хлебом кормить!
— Так вот и навозь ее, чтоб
не было глины; а земля
хлеб родит, и будет чем скотину
кормить.
— Мальчик при магазине должен быть ловок и услужлив. Его
не за то
кормят хлебом, что он сидит целый день у двери и чистит себе пальцем в носу. А когда говорит хозяйка, он должен слушать внимательно и
не смотреть букой…
Но когда посаженных на
хлеб и воду выводили из арестантских на ночлег в роту, Андрей Петрович подстерегал эту процессию, отнимал их у провожатых, забирал к себе в кухню и тут их
кормил, а по коридорам во все это время расставлял солдат, чтобы никто
не подошел.
Дьякон вспомнил своего врага, инспектора духовного училища, который и в бога веровал, и на дуэлях
не дрался, и жил в целомудрии, но когда-то
кормил дьякона
хлебом с песком и однажды едва
не оторвал ему уха.
— Идиллия, братику, сущая идиллия! — отозвался Мухоедов,
не без торжества появляясь на крыльце с кипевшим самоваром; он поставил его на стол, а затем откуда-то из глубины кухни натащил чайной посуды,
хлеба и даже ухитрился слазить в какую-то яму за молоком. — Соловья баснями
не кормят, а голод-то
не тетка… Пока они там разгуливают, мы успеем заморить червячка.
Каркунов. Да я еще тебя хлебом-то
не кормил. Я, как ты приехал, так за дело тебя; говорю: «Помоги!..»
Кисельников. Детки мои, детки! Что я с вами сделал! Вы — больные, вы — голодные; вас грабят, а отец помогает. Пришли грабители, отняли последний кусок
хлеба, а я
не дрался с ними,
не резался,
не грыз их зубами; а сам отдал, своими руками отдал последнюю вашу пищу. Мне бы самому людей грабить да вас
кормить; меня бы и люди простили, и Бог простил; а я вместе, заодно с грабителями, вас же ограбил. Маменька, маменька!
И он пошел за старухой, а старуха перед смертью побиралась, и ее некому было
кормить, и у нее
не было ни дома, ни коровы, ни
хлеба.
— Нет уж, — говорит, — дядюшка, баста, будет, выучили. Никто из этих господ куска
хлеба теперь
не увидит. Я их поил,
кормил; они видели, как я живу; а когда меня встретила нужда, так они мне в тридцати целковых имели духу отказать.
— Отцу Авраамию, что до меня в Синькове священником был. Его лишили места за… слабость, а ведь он в Синькове и теперь живет! Куда ему деваться? Кто его
кормить станет? Хоть он и стар, но ведь ему и угол, и
хлеба, и одежду надо!
Не могу я допустить, чтоб он, при своем сане, пошел милостыню просить! Мне ведь грех будет, ежели что! Мне грех! Он… всем задолжал, а ведь мне грех, что я за него
не плачу.
Дед. Зло это,
не добро.
Хлеб тебе бог зародил себя и людей
кормить, а ты его на дьявольское питье перегнал.
Не будет от этого добра. Брось ты эти дела. А то пропадешь и людей погубишь! Это, думаешь, питье? Это — огонь, сожжет он тебя. (Берет лучину из-под котла, зажигает.)
— Да у своего же мужичка… на
хлебах… Подсоблял ему кое-что править… пока господь сил
не отнял… Он меня и
кормил, матушка… Ну, как сил-то
не стало, случилась со мной беда-то, расшибся, пришел ему в тяготу… Он кормить-то и
не стал меня… Вестимо, в чужих людях даром
хлеба не дадут…
— Как же чем?.. все ее чистым
хлебом кормила и побираться
не пущала!
— Как же можно, сударыня? Без того нельзя. Мы ведь тоже люди крещеные, свят закон памятуем: «Сущего в пути напой,
накорми, без
хлеба, без соли и́з дома своего
не отпусти», — сказала Аграфена.
— А что б ты взял с меня, Махметушка, чтоб того полоняника высвободить? — спросил Марко Данилыч. — Человек он уж старый, моих этак лет, ни на каку работу стал негоден, задаром только царский
хлеб ест. Ежели бы царь-от хивинский и даром его отпустил, изъяну его казне
не будет, потому зачем же понапрасну поить-кормить человека? Какая, по-твоему, Махметушка, тому старому полонянику будет цена?
Стол уже был накрыт — круглый, довольно небрежно уставленный. Ножи с деревянными черенками,
не первой чистоты, черный
хлеб, посуда сборная. В институте их
кормили неважно, но все было чище и аккуратнее подано… Зато здесь еды много, и она гораздо вкуснее.
Вот тут бы ей жить, если б нашлась недорогая комната… Мать с каждым днем ожесточается… Отцу Тася прямо сказала, что так долго продолжаться
не может… Надо думать о куске
хлеба… Она же будет
кормить их. На Нику им надежда плохая… Бабушка сильно огорчилась, отец тоже начал кричать:"Срамишь фамилию!"Она потерпит еще, пока возможно, а там уйдет… Скандалу она
не хочет; да и нельзя иначе. Но на что жить одной?.. Наняла она сиделку. И та обойдется в сорок рублей. Даром и учить
не станут… Извозчики, то, другое…
Хлебом меня
не корми, а только дай с удочкой посидеть.
— Что делать, — отвечал скоморох, — я действительно очень беден. Я ведь сын греха и как во грехе зачат, так с грешниками и вырос. Ничему другому я, кроме скоморошества,
не научен, а в мире должен был жить потому, что здесь жила во грехе зачавшая и родившая меня мать моя. Я
не мог снести, чтобы мать моя протянула к чужому человеку руку за
хлебом, и
кормил ее своим скоморошеством.
— Полно, полно, Вольдемар! Называй меня также своим другом.
Не знаю до сих пор, что я для тебя сделал доброго; но знаю, что ты
не оставлял меня во время гонения сильных, что ты
кормил меня трудами своих рук, когда я
не имел насущного
хлеба.
— Мариуле нужно было в Питер; мне везде хорошо, где со мною воля и насущный
хлеб — бояться нечего за старые грехи мои: ты меня
не признала, так никто
не признает, — на игрище мы попали, потому что нас за это холят, да одевают, да
кормят хорошо, а к тебе пришли за снадобьицем; вот и вся недолга.
Молодая женщина,
накормив грудью свое дитя, положила его опять в колыбель, и старик опять принялся убаюкивать его. Под вязом поставлен стол: скоро готова вечерняя трапеза. Но прежде нежели садиться за нее, все семейство благоговейно творит молитву, и дитя, повторяя за матерью, лепечет благодарение богу за
хлеб насущный. Сели; Любуша одна
не садится. Она устремила взоры на ближайшую гору, по которой идет дорога к замку, и как будто силится глазами поймать какой-то предмет.
Как только у крестьянина
не хватает своего
хлеба на весь обиход или на большую часть его, и
хлеб дорог, как нынешний год (около рубля) — так положение его угрожает сделаться отчаянным, подобно положению, скажем, чиновника, лишившегося места и жалования и продолжающего
кормить свою семью в городе.
Его теперь
не кормили на кухнях, а сажали на особый стул у двери залы; ему подносили рюмку водки
не между пальцами, а на ломте
хлеба, и говорили ему в глаза
не просто «ты», а «ты, Константин Ионыч».